16 января 1935 г., 20 часов.
Только что услышал по радио сообщение, что Зиновьев и Каменев предаются военному суду "в связи с делом об убийстве Кирова". Итак, амальгама вступила в новую стадию.
Припомним еще раз важнейшие этапы. Зиновьев, Каменев и их московские друзья арестованы "в связи" с убийством Кирова. В ходе следствия происходит, однако, неожиданная запинка. ЦИК, в изъятие из только что опубликованного закона, вынужден продлить ход следствия. Не смотря на это оказывается все же, что для предания Зиновьева и др. суду нет достаточных данных. Почему же их арестовали? Вывод ясен: их арестовали не почему-либо, а для чего-либо.
Их арестовали для амальгамы, т.-е. для установления связи между террористическим убийством и оппозицией, всякой вообще оппозицией, всякой вообще критикой, прошлой, настоящей и будущей. Их решились арестовать, потому что все казалось заранее рассчитано. ГПУ было в курсе подготовлений террористического акта в Ленинграде. "Консул" выполнял данное ему поручение: он представлял соединительное звено амальгамы. Но действительный террорист, Николаев, в последний момент - по соображениям конспирации - оторвался, видимо, от своей собственной группы, в том числе и от входивших в нее агентов ГПУ. Раздался роковой выстрел. Он не входил в программу Сталина. Но это был риск предприятия. Киров пал жертвой. Агенты ГПУ пострадали: старших сместили, младших расстреляли вместе с террористами.
Непредвиденный выстрел внес расстройство в амальгаму. "Консул" и его руководители ничего не успели подготовить. Пришлось Зиновьева-Каменева и их друзей выделить из процесса. Обвинительный акт по делу Николаева не упоминал о них ни словом; правительственное сообщение говорило, что они будут подвергнуты административной ссылке. За что? Неизвестно! Суд над 14 ленинградцами состоялся: все были расстреляны. Казалось, дело ликвидировано. Но так могло казаться лишь тем, кто забыл о главной задаче всего предприятия: об амальгаме. "Предсказание задним числом", скажет кто-либо из противников. К счастью, я могу процитировать целый ряд документов, в том числе и опубликованных.
Вскоре после моего прибытия в Турцию, 4-го марта 1929 года, я со всей конкретностью разъяснял в "Бюллетене" русской оппозиции, какие цели преследует Сталин этой высылкой. Указав на живучесть идей оппозиции в партии, я писал:
"Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр. (подчеркнуто в "Бюллетене")... Но как раз на этом пути - продолжал я - стоит руководящая верхушка оппозиции...
"Отсюда план Сталина: ...выслать головку оппозиции заграницу (тогда предполагались еще высылки. - Л. Т.) и развязать себе тем самым руки для палаческой работы по отношению к молодым и рядовым оппозиционерам, имена которых еще неизвестны массам, особенно заграницей...
"Вот почему после высылки вождей оппозиции надо с уверенностью ждать попыток сталинской клики так или иначе втянуть ту или другую якобы оппозиционную группу в авантюру, а в случае неудачи - сфабриковать или подкинуть оппозиции "покушение" или "военный заговор...".
Эти строки, написанные, как сказано 4 марта 1929 года, напечатаны в N 1-2 "Бюллетеня" русской оппозиции (июль 1929 г., стр. 2). Уже через несколько месяцев Сталин расстрелял Блюмкина за свидание со мной в Константинополе и доставку от меня письма товарищам в Москву. Письмо, носившее чисто принципиальный характер, так мало походило для нужд амальгамы, что не было даже использовано в советской печати, которая, впрочем, и о расстреле Блюмкина не обмолвилась ни одним словом.
4 января 1930 г. я писал по этому поводу:
"Блюмкин расстрелян - по постановлению ГПУ. Такой факт мог иметь место только потому, что ГПУ стало чисто личным органом Сталина. В годы гражданской войны Чека совершала суровую работу. Но эта работа велась под контролем партии... Сейчас партия задушена... Политбюро не существует... Бухарин уже заявил, что Сталин держит в своих руках членов так называемого Политбюро при помощи документов, собранных через ГПУ. В этих условиях кровавая расправа над Блюмкиным явилась личным делом Сталина". ("Бюллетень", N 9, 1930 г., стр. 8).
В цитированной статье впервые указан новый, крайне важный фактор, толкающий Сталина на путь кровавых амальгам.
"Расстрелом Блюмкина Сталин хочет сказать международной оппозиции большевиков-ленинцев, что внутри страны у него есть сотни и тысячи заложников, которые будут расплачиваться своими головами за успехи подлинного большевизма на мировой арене". (Там же).
Итак, шесть лет тому назад мы предупреждали друзей о неизбежности "попыток сталинской клики так или иначе втянуть ту или другую якобы оппозиционную группу в авантюру, а в случае неудачи - сфабриковать или подкинуть оппозиции покушение...". Шесть лет эти попытки, несмотря на все усилия ГПУ, не давали результатов. Режим партии и советов тем временем прогрессивно ухудшался. В молодом поколении настроения отчаяния сгустились до взрывов террористического авантюризма. Мог ли Сталин, при таких условиях, не ухватиться за убийство Кирова для осуществления давно лелеемой мысли об амальгаме?
17 января. - Утренние телеграммы принесли некоторые разъяснения: показания обвиняемого Бакаева, в связи с некоторыми другими обстоятельствами, дали, по словам официального сообщения, возможность "установить участие Зиновьева, Евдокимова, Каменева и Федорова из московского центра, в контрреволюционной деятельности". 19 человек, в том числе четыре названных, предаются суду военного трибунала. В сообщении, как оно передано французской печатью, ни словом не упоминается о деле Кирова. Речь идет о "контрреволюционной деятельности" вообще. Что это значит, мы знаем хорошо. Контрреволюцией является все то, что не совпадает с интересами, взглядами, зигзагами и предрассудками бюрократической верхушки. Из текста сообщения вытекает таким образом, что когда Зиновьева, Каменева и их друзей арестовали, то не было никаких данных не только насчет их причастности к убийству Кирова, - этих данных нет, разумеется, и сейчас, - но и насчет их участия в какой-либо оппозиционной группировке. Только теперь, на основании неизвестных нам показаний Бакаева, которого пришлось для этого держать под угрозой привлечения по делу Николаева, т.-е. под страхом расстрела, удалось будто бы установить участие Зиновьева и др. в "контрреволюционной деятельности". В чем она выражалась, мы пожалуй, так и не узнаем. Вернее всего в том, что они в тесном кругу жаловались на Сталина, вспоминали "Завещание" Ленина, ловили бюрократические слухи и мечтали о "настоящем" партийном съезде, который сместит Сталина. Вряд ли было что-либо более серьезное. Но они представляли ту опасность, что могли стать осью для недовольной Сталиным низшей и средней бюрократии. А в этой области верхушка не шутит.
Но все же непонятно на первый взгляд, зачем понадобился на этот раз военный суд? Даже самым растленным международным лакеям Сталина будет не легко объяснить рабочим почему и за что, т.-е. за какую именно "контрреволюционную деятельность", 19 старых большевиков, стоявших в большинстве своем у колыбели партии, предаются военному трибуналу. Сталин не может не понимать, что он перетягивает струну. Неужели без цели, из слепой мстительности? Нет, мы этого не думаем.
Московский корреспондент "Temps" подчеркивает, что несмотря на всю кампанию обвинений и травли, Зиновьев и Каменев "до сих пор еще не исключены из партии". Газеты сообщали уже об их высылке. Только вчера они сообщили неожиданно об их предании военному суду. Получается такая картина, как если бы Зиновьева и Каменева подвергали пытке неизвестностью: "мы вас можем оставить в партии, но мы можем вас и расстрелять". Похоже на то, что Сталин чего-то домогается от Зиновьева и Каменева, играя на их не очень стойких нервах. Чего же он может домогаться? Очевидно, каких-либо "подходящих", "нужных", "полезных" показаний. Зиновьев, Каменев и их друзья, поставленные под угрозой расстрела, должны помочь Сталину исправить и доделать ту амальгаму, которую жестоко скомпрометировал слишком медлительный консул. Никакого другого объяснения военному трибуналу я не нахожу.
В 1928 г., когда я находился в Центральной Азии, ГПУ арестовало моего ближайшего сотрудника, управляющего делами военного и морского комиссариатов, Г. В. Бутова и предъявило ему требование дать показания о моих "контрреволюционных" подготовлениях. Бутов ответил на это голодовкой в тюрьме ГПУ; голодовка длилась 50 дней и закончилась его смертью. От Блюмкина требовали под дулом револьвера провокации; он отказался; тогда спустили затвор. От Бакаева и других требовали показаний против Зиновьева и Каменева. Такие показания, если верить официальному сообщению, были получены.*1 Почему же не допустить, что от Зиновьева, Каменева и остальных то же требовали показаний, угрожая военным судом и, не добившись результатов, довели дело до военного суда?
/*1 Весьма возможно, что опровергая возводимое на него обвинение, Бакаев заявил: "да, собирались, критиковали ЦК, но о терроре не было и речи". Слова: "собирались, критиковали ЦК" и положены были в основу обвинения. Разумеется, дело идет лишь о нашем предположении.
18 января. - "L'Humanite" от 17 января принесла извлечения из обвинительного акта против Зиновьева и других. Если это "обвинительный акт", то против сталинского режима!
Изложим важнейшие выводы на основании того, что публикует сам Сталин.
1. Никакого отношения к террористическому акту в Ленинграде московская группа обвиняемых не имела. Сталин возлагает на Зиновьева, как бывшего вождя бывшей ленинградской оппозиции, политическую ответственность за террористические тенденции. Но эти тенденции возникли внутри большевистской партии. Ответственность за них несет руководство партии. В этом смысле вполне правильно сказать: политическую ответственность за убийство Кирова несет Сталин и его режим.
2. Главный свидетель обвинения, Сафаров, почему то выделенный из процесса (роль этого субъекта в деле представляется крайне загадочной) показывает, что "контрреволюционная" деятельность Зиновьева-Каменева и других была особенно активной в 1932 году! Но ведь за эту именно деятельность они и были исключены в 1932 году из партии и сосланы. Дело происходило в тот момент, когда паническая коллективизация, после слишком долгой дружбы с кулаком, породила неисчислимые жертвы и буквально поставила на карту судьбу советского режима. Все кипело в стране, и вся бюрократия шушукалась в недоумении и страхе. В чем обвиняла Зиновьева и Каменева Центральная Контрольная Комиссия в 1932 году? В связях с правыми оппозиционерами (Рютин и др.). Вот буквальный текст обвинения: "Зная о распространявшихся контрреволюционных документах, они вместо немедленного (!) разоблачения кулацкой агентуры, предпочли обсуждать (!) этот (?) документ и выступить тем самым прямыми сообщниками антипартийной контрреволюционной группы". Зиновьев и Каменев обвинялись, следовательно, в том, что "обсуждали" правую платформу, прежде чем донести на нее. За это они были исключены. Но ведь после того они покаялись (да как!) и были возвращены в партию. В чем состояла их новейшая контрреволюционная деятельность? На этот счет мы не слышим ни слова. Обвинительный акт говорит о вражде группы Зиновьева к вождям, о дававшихся ею политических директивах (каких? когда? кому?) и пр., но тщательно избегает пояснений, фактов, дат. Дело явно идет о том же 1932 годе. И обвиняемый Сафаров, который предпочел превратиться в свидетеля обвинения, признает, что после разгрома группы Рютина "контрреволюция" Зиновьева приняла "ползучий" характер, другими словами сошла со сцены.
3. "Обвинительный акт" говорит, правда, что Куклин, Гертик, Евдокимов и Шаров поддерживали сношения с ленинградской контрреволюционной группой и "в борьбе с советской властью не останавливались ни перед какими средствами". К сожалению, ни одно из этих средств не названо! Равным образом не указано, к какому времени относились эти сношения? По всей видимости к 1932 году! Обвинительный акт ни словом не упоминает о связи этих обвиняемых с Николаевым. Единственный политический вывод, который можно сделать из плутней обвинительного акта, таков: вторая капитуляция Зиновьева-Каменева оставила ленинградскую зиновьевскую молодежь без руководства и без перспектив. Жизнь в партии становилась все удушливее. Коминтерн накоплял преступления и поражения. Обсудить их и даже поставить вслух вопрос о них значило быть немедленно арестованным. В этой атмосфере у наиболее крайних, экзальтированных (и науськанных агентами ГПУ) элементов возникла бессмысленная идея убийства Кирова.
4. Обвинительный акт по делу Николаева пытался, как мы помним, связать террористов с оппозиционной "платформой" 1926 года. В противоположность этому обвинительный акт по делу Зиновьева прямо признает, что группа Зиновьева "не имела никакой определенной программы". Иначе и быть не могло. От платформы 1926 г. группа Зиновьева отреклась; к тому же - и это важнее - на актуальные вопросы нашего времени платформа 1926 г. не дает ответа. Так порывается последняя нить "идеологической" связи ленинградской группы с бывшей левой оппозицией.
5. Но ведь Зиновьев и Каменев сами "признали" свою вину? Здесь то и заключается самая гнусная часть процесса. По существу обвинения Зиновьев и Каменев ничего не признали, да и не могли ничего признать, ибо никакого материального состава преступления не было. Но поставленные под топор военного суда они согласились принять на себя "политическую" ответственность, чтоб избегнуть расстрела за террористический акт. Зиновьев ничего не показывает, ничего не рассказывает, он лишь покорно рассуждает на тему о том, что "прежняя деятельность" "бывшей оппозиции" - в силу "объективного хода вещей" - "не могла не способствовать" "вырождению этих преступников". Зиновьев соглашается признать не юридическую, а "философскую" амальгаму сталинской печати: если б не было на свете оппозиций и критики, то не было бы и вредных заблуждений, молодые люди были бы послушны, и террористические акты были бы невозможны. Вот смысл показаний Зиновьева в передаче обвинительного акта.
Особенно замечательно покаяние Каменева. "Он подтвердил, что до 1932 года он участвовал в нелегальной контрреволюционной деятельности и входил в "московский центр", и что до последнего момента он не прекратил своих отношений с Зиновьевым". Больше ничего!!! Но ведь дело идет не об оппозиционной критике 1932 г., за которую Каменев был исключен, а об убийстве 1934 г. Конечно, конечно, но ведь Каменев "не прекратил сношений с Зиновьевым" (после совместного покаяния!!), а Зиновьев, хоть и прекратил "контрреволюционную деятельность", но из среды его бывших сторонников в силу "объективного хода событий" (т.-е. совершенно помимо воли Зиновьева) вышел террорист Николаев.
Смысл этой отвратительной и вполне сознательной путаницы совершенно ясен. Сталин поставил Зиновьеву и Каменеву ультиматум: они сами должны доставить ему такую формулу, которая оправдала бы его репрессии против них, тогда он снимет обвинение в организации убийства Кирова. Формула Зиновьева должна была десять раз переходить из тюрьмы в кабинет Сталина и обратно, пока, после всех необходимых поправок, была признана приемлемой. После этого был инсценирован военный суд. Так, угрозой большей репрессии Сталин вымогает признания, которые оправдывают меньшую репрессию.
6. Пробовал ли Сталин при помощи военного суда дополнить работу консула и вырвать показания против Троцкого? Я не сомневаюсь в этом. Успеха он во всяком случае не имел. Принципом фракции большевиков-ленинцев всегда было рвать непримиримо с капитулянтами. Двойной бухгалтерии мы не допускаем. Не из лояльности по отношению к нелояльной бюрократии, а из лояльности по отношению к массе. Если узурпаторская, насквозь консервативная бюрократия задушила в партии всякое движение мысли, то революционные марксисты не могут действовать иначе, как тайно. Это их право, это их долг. Но они не смеют отрекаться от своих идей и оплевывать свое знамя, как делают капитулянты. Мы порвали в свое время с зиновьевцами так же решительно, как в прошлом году - с Раковским. Этот полный разрыв связей, политических и личных, сделал невозможным - несмотря на помощь консула и военного суда - успешное развитие амальгамы в сторону большевиков-ленинцев.
7. Было бы, однако, преступным легкомыслием думать, что Сталин откажется от попыток подкинуть нам какое-нибудь новое "дело", подстроенное ГПУ и его иностранными агентами. Других методов для борьбы с нами у Сталина нет. Дело Зиновьева, помимо своего собственного значения, важно, как предупреждение. Борьба за оздоровление атмосферы мирового рабочего движения требует ясного понимания механики сталинских амальгам.
Л. Троцкий.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 42.