MIA - главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции | Троцкийский архив
I
8 июля нововременский публицист Столыпин написал прокламацию к русскому народу, которая за соответственной подписью появилась в виде манифеста о роспуске Государственной Думы.
После того прошло три недели. За это время мы имели: закрытие всех социалистических, радикальных и кадетских газет; роспуск всех рабочих профессиональных организаций; бесчисленные аресты и высылки; упразднение либеральных клубов и комитетов; закрытие типографий, издательств и книжных магазинов. Это - с одной стороны. А с другой: военные восстания в Свеаборге, Кронштадте, на крейсере "Память Азова", в Дашлагаре, и массовые забастовки в Гельсингфорсе, Петербурге, Москве, Харькове, Астрахани и других местах. Восстания подавлены, забастовки не превратились во всеобщую и прекратились. Военно-полевые суды довершают правительственную победу. Полицейский террор царит неограниченно. Он дополняется террором судебных палат, ревность которых подогрета бесстыдным циркуляром Щегловитова*329. Составлено министерство из канцелярских персонажей, которым нечего терять. Государственная рента стоит приблизительно на том же уровне, как и во время думской сессии.
Что кадетская политика легального обновления государства через Думу потерпела крушение, это ясно, прежде всего, для самих кадетов, которые с почти-правительственных высот низринуты на уровень полулегальной группы, без печати, без организации, без армии.
Но не потерпела ли крушение также и тактика революции, которая выступила на смену сейчас после разгона Думы? "Россия" и "Новое Время" громко кричат о победе правительства над революцией. Что правительство победило восстание - это несомненно. Но точно ли оно подавило революцию?
Правительство победило народ 9 января; худо ли, хорошо ли, оно справилось с восстанием Черноморского флота в мае прошлого года; в октябре правительство, правда, не одержало победы, но и само оно не было побеждено, - оно просто уклонилось от сражения, обещав серьезные уступки. Далее, оно победило военное восстание в Кронштадте и Севастополе и, наконец, в декабре оно одержало победу в Прибалтийском крае, на Кавказе, в Сибири, в Москве. Уже один этот длинный перечень "побед" показывает, что победить восстание не значит подавить революцию.
Эти соображения касаются, однако, лишь военных восстаний. Но не в них центр вопроса. Почему не поднялся пролетариат Петербурга, Москвы и провинции с такой всеобщностью, как в октябре, с такой решительностью, как в декабре? Чем объяснить неудачу последней забастовки?
Публицисты реакции уверяют, что народ устал от смуты, и вследствие этого агитаторы оказываются все более и более отрезанными от масс. С этой точки зрения дело изображается так, что революция уже прошла через свою кульминацию и теперь направляется к уклону. Подобное представление вытекает из того полицейского идеализма, который полагает, что революция есть продукт временного настроения, которое в свою очередь создается агитаторами. На самом же деле революционное настроение масс представляет лишь продукт революционных потребностей социального развития. Одна "усталость" не способна создать порядка; она может создать затишье, вызвать отлив революции, но не может примирить нацию с условиями, мешающими ее существованию и развитию. Всякое напряжение сил при работе вызывает в пролетариате и в крестьянстве великую усталость, - но ни тот, ни другое не прерывают своих функций, ибо их вынуждает к труду объективная необходимость. Такая же объективная необходимость толкает массы на революционный путь. Пока не удовлетворены минимальные потребности классового существования, усталость не может создать успокоения.
Но об удовлетворении элементарнейших классовых потребностей пролетариата не может быть и речи. Правда, январские и февральские стачки 1905 года дали рабочим целый ряд экономических завоеваний; но усилившееся с мая и особенно октября организованное сопротивление капитала свело многие из этих завоеваний на нет. Благодаря общему хозяйственному кризису в стране, резервная армия непрерывно растет. Безработные в свою очередь ухудшают положение работающих.
Но если условия существования не улучшились, то условия классовой борьбы крайне ухудшились.
Политические организации и социалистическая пресса закрыты. Распущены профессиональные организации. Призыв к стачечной борьбе карается самыми бешеными репрессиями. А между тем именно невозможность элементарной классовой борьбы в рамках абсолютизма и толкнула рабочих впервые на путь революции.
Таким образом, неоспоримые данные говорят, что дальнейшее участие пролетариата в революции обеспечено.
Что касается крестьянства, то его участие в революции, выражавшееся в аграрных беспорядках, имело в большинстве чисто стихийный характер. Можно быть разного мнения о том, какого уровня достигло политическое сознание деревни. Но сейчас перед нами другой вопрос: способно ли крестьянство стать на данной стадии революционного развития опорой порядка? На этот вопрос мы отвечаем отрицательно.
Политическая идеология вообще не способна сделать революционным целый общественный класс; тем справедливее это в применении к крестьянству, в жизни которого идеология играет минимальную роль. Если крестьянство оказалось втянуто в революционное движение, значит для этого имеются достаточные материальные основания в положении крестьянства. Эти основания - не только сословно-крепостнический гнет и малоземелье, как хотят думать социалисты-революционеры, но и все те противоречия, в какие попадает самостоятельный мелкий производитель в капиталистическом обществе. Другими словами, крестьянство страдает не только от патриархальной азиатчины, препятствующей капиталистическому развитию, но и от самого капитализма. Тем хуже для патриархальной азиатчины! Ибо недовольство, которое исходит из всех этих противоречий, должно опрокинуться на непосредственного врага: дворянско-помещичье государство. Лозунг "земля и воля", романтически привлекательный и романтически неопределенный, вовсе не исчерпывает действительных потребностей аграрного развития. Но все равно. Этот лозунг имеет исторически преходящие права на популярность уже потому, что он устраняет сейчас сложные проблемы хозяйственного развития, которые останутся и после гибели абсолютизма, и позволяет обобщить в краткой формуле возмущение еще нераскрепощенного раба, восстание закабаленного государством тяглеца и острый протест придушенного капиталистическим оборотом мелкого производителя.
Реакция утешает себя слухами о том, что где-то мужики прибили своего депутата. Но если бы государственно-полицейская мысль способна была к серьезному анализу отношений, она задумалась бы над вопросом: устранено ли хоть одно из тех условий, которые толкают крестьянство на революционный путь?
В надеждах, ожиданиях и требованиях крестьянства много иллюзорного и фантастического. Но мужицкие иллюзии не могут быть рассеяны посредством правительственных сообщений. Пока не будут осуществлены культурно-правовые и культурно-хозяйственные потребности крестьянства, пока крестьянство не изживет в революционной борьбе своих иллюзий, оно не сможет стать опорой порядка. Но элементарные потребности деревни так велики, противоречия аграрного развития так глубоки, иллюзии крестьянства так огромны, что революционное кипение деревни будет еще длиться неопределенно долгое время.
Выше мы сказали, что движение крестьянства носит стихийный характер. Нужно, однако, помнить, что у крестьянина есть не только предрассудок, но и рассудок.
Политические конфликты, в которые замешаны его кровные интересы, не могут проходить для него бесследно. Можно быть разного мнения насчет того, в какой мере крестьяне верили только трудовой группе и в какой полагались на всю Думу. Но факт тот, что правительство разогнало Думу прежде, чем успела вскрыться буржуазная скаредность кадетских Гракхов*330 и аграрно-уравнительные иллюзии трудовиков. Земельная реформа не успела еще развернуть своих внутренних противоречий, как правительство уже разогнало реформаторов. Вывод, который из этого факта неизбежно должна сделать крестьянская мысль, никоим образом не может служить делу самодержавного порядка: правительство, как враг, впервые открыто предстало пред мужиком в своем концентрированном виде.
Может быть, какая-нибудь группа мужиков почему-нибудь и избила депутата*. Но, вообще говоря, крестьянство никоим образом не может чувствовать себя "уставшим" от революции, так как оно к ней еще в сущности и не приступило. Революционная борьба крестьянства еще вся в будущем.
/* Как теперь стало известным, бывш. деп. Стежинок был избит своими избирателями за упорное нежелание дать отчет о работе Думы, которого от него требовали. (Примечание большевистской редакции 1906 г.)/
II
Крупная торгово-промышленная буржуазия не заинтересована в демократическом режиме. Наоборот, с сильной монархической властью ее связывают не только исторические воспоминания, но и заботы о будущем. То, что ей необходимо, это не политическая демократия, а либеральный гражданский режим. Свобода передвижения, относительная гласность, приблизительное равенство перед судом, контроль над финансовым хозяйством бюрократии - вот что нужно для того, чтоб товарный и денежный рынок чувствовал себя в равновесии. Лишь убедившись, что все это совершенно недостижимо без народного представительства, торгово-промышленная буржуазия стала конституционной и полуконституционной. Момент ее либерального "порыва" приходится на первые месяцы прошлого года, под прямым воздействием 9 января и дальнейших стачек.
Но уже в мае под влиянием непрерывной стачечной эпидемии, дезорганизующей торгово-промышленную жизнь, крупная буржуазия выдвигает в своей программе на первый план такие требования, которые должны обеспечить свободу и непрерывность капиталистической эксплуатации: "свобода труда", т.-е. неприкосновенность штрейкбрехерства, свобода от уплаты за время стачки, т.-е. сложение с себя даже и денежных издержек по революции и т. д. Манифест 17 октября не только удовлетворял все чаяния либерального капитала, но и превышал их. А между тем требования пролетариата становились все более и более "безмерными". Дальнейшее развитие революции стало означать не только непосредственную дезорганизацию хозяйства в настоящем, но и величайшие опасности в будущем. Перспектива финансовых потрясений, связанных с победой революции, пугает крупную буржуазию больше, чем финансовое хищничество бюрократии. Буржуазия становится резко консервативной, требует порядка во что бы то ни стало и в Москве поддерживает дубасовские неистовства над пролетариатом. Таким образом, класс, который принимал наименьшее участие в политической борьбе, чувствует себя наиболее "усталым" от нее.
Либерализм помещичьего землевладения у нас старее чисто капиталистического либерализма, но немногим стойче его. Идеи демократии были всегда бесконечно чужды земской оппозиции. Либеральные помещики считали себя представителями народных нужд, так как отстаивали интересы "деревни", вернее, интересы землевладения, против центральной бюрократии, которая на счет крестьянства поддерживала индустрию. Конституционный контроль над бюрократией должен был, по их замыслу, противодействовать грюндерству за государственный счет и вообще неумеренному протекционизму. Бюрократическим выскочкам и временщикам были бы противопоставлены влиятельные местные люди, которые сумели бы провести каналы между фиском и нуждами землевладения. Считая себя прирожденными выразителями крестьянских интересов, либеральные земцы никогда не думали о политической самодеятельности крестьянства и не ожидали ее. Тем менее - революционной самодеятельности. Если революционные выступления пролетариата подействовали ободряющим образом на золотушный земский либерализм, то аграрные волнения, наоборот, сразу отбросили земцев вправо. Расширение и углубление крестьянской борьбы за "землю и волю" окончательно убивает земский либерализм. Помещик становится не "кадетом", а "юнкером"*331.
Это неотвратимый процесс. Никакие ухищрения тактики, никакая изысканность политического "такта" не сможет его остановить. Класс торгово-промышленной прибыли, как и класс земельной ренты вполне готовы были бы стать партией государственного порядка... если б этот порядок был возможен. Но так как во время приливов революции все позиции захватываются социалистическими или либеральными партиями, а во время отливов - поле переходит к государственной власти, воплощающей беспощадную репрессию, то партия порядка пока совершенно лишена возможности собрать и построить свои ряды.
III
Между пролетариатом и крупной буржуазией пролегает широкий разношерстный класс мещанства. Сюда входят владельцы ремесленных заведений, мелкие лавочники, служащие, представители либеральных профессий и низы бюрократии.
Наше ремесленное сословие ничтожно как в хозяйственном, так и в политическом отношении. Иммигрировавший капитал овладел без борьбы главными отраслями промышленности. Ничего похожего на могучую демократию цехов и гильдий наши города не знали и не знают.
Почти задушенное капиталом, угнетенное полицией, живущее варварской эксплуатацией ученического труда, темное и невежественное ремесленное и торговое сословие всегда питалось шовинистическими идеями, держалось активного антисемитизма, поставляя из своей среды погромщиков и пр. Но те безысходные противоречия, в которых бьется ремесло и мелкая торговля, должны заставить мещанское сословие вступить на путь активной борьбы и придать своим социально-утопическим надеждам форму революционных иллюзий, как прежде они облекались в форму иллюзий националистических. Уже во время выборов в Думу городское мещанство в значительной своей части проявило свою оппозиционность, голосуя за кадетов, как за партию "народной свободы". Крах Думы не мог пройти для него бесплодно. Деятельность центральной и местной администрации протекает на его глазах. Соседство промышленного пролетариата не может оставаться без влияния. Не приходится преувеличивать политическую роль русского мещанства, но можно утверждать с уверенностью, что в решительную минуту городские низы будут на стороне рабочих.
Другая часть мещанства, интеллигенция, несомненно стоит на стороне демократической революции. Она, правда, не хочет окончательно отказаться от надежд на "мирное обновление", но успехи революции тем не менее радуют ее, победы реакции огорчают. Публичные права, свобода печати и ассоциаций, политическая демократия являются для нее желательными условиями существования: они обещают ей независимость, влияние, довольство.
Закабаленная государством и капиталом, она враждебна им, но в то же время и бессильна против них. В октябре инженеры могли активно поддержать забастовку, пользуясь тем, что капитал наполовину сочувствовал ей, наполовину был застигнут ею врасплох. Но в ноябре и декабре, когда капитал вместе с правительством противопоставил политической забастовке организованное сопротивление, состоящая на службе капитала интеллигенция уже не могла поддерживать стачечников. Ее радикальные взгляды остаются при ней. Во время выборов она может голосовать за самых крайних. Но в политических действиях ей отказано. То же самое относится к радикальному третьему элементу земств и дум и, в еще большей мере, к оппозиционно настроенным низам бюрократии. Торгово-промышленная буржуазия могла бы целиком присоединиться к резолюции Витте-Дурново: "занятие политикой и принадлежность к партии не должны ни в чем препятствовать честному по долгу присяги исполнению служебных обязанностей". Еще Успенский*332 охарактеризовал противоречие в положении интеллигенции как "благородство мыслей" при "дармоедстве поступков". В иной форме оно существует и сейчас.
Все эти элементы поддержат революцию, когда она будет близка к победе, но они готовы умыть руки при каждой ее неудаче. О самостоятельной инициативе с их стороны говорить совершенно не приходится.
Итак, прежде чем воцариться на русской земле, порядок должен преодолеть классовую энергию пролетариата и сословно-классовые страсти крестьянства. Наряду с этими двумя силами революции можно почти не упоминать о городском мещанстве с его малоопределившейся физиономией и об интеллигенции с ее революционными симпатиями и ее бессилием. Мы не знаем, какой секрет открыла реакция для преодоления натиска революционного пролетариата и крестьянства. Но в том, что эти классы не успокоились и не "устали" от смуты, что их революционную энергию еще только нужно преодолеть, не может быть никакого сомнения. Если даже стоять на той точке зрения, что русская революция не имеет перед собою более широких перспектив, чем союзное господство монархии, крупной буржуазии и земельных собственников на основе "порядка", то и тогда необходимо признать, что путь к этой конституционной идиллии отнюдь не похож на прямую линию. Предстоит еще могучее развитие классовых антагонизмов, которое, как бы оно ни закончилось, долго не даст установиться прочному буржуазному порядку.
IV
От этих общих соображений мы снова возвращаемся к вопросу о неудаче июльского*333 выступления. Факт тот, что стачка не стала всеобщей. События не только не превзошли октябрьских, но и далеко не поднялись до их уровня.
Необходимо признать, что стачка исчерпала себя, как самодовлеющее, непосредственно-боевое средство революции. В октябре она дала прямой политический результат. В ноябре она превратилась в манифестацию сочувствия. В декабре она лишь создала почву для частичных восстаний.
В сознании пролетариата, или по крайней мере его руководящих слоев, политическая стачка в настоящее время играет роль пролога к более решительным событиям. Но для того, чтоб эти события могли развиться, стачка должна стать всеобщей. В свою очередь всеобщность стачки зависит от поведения железных дорог и телеграфа. Правительство знает это и при каждой новой грозе устремляет главные карательные силы и средства на центральные узлы железных дорог. Это, конечно, не исключает возможности железнодорожной забастовки, но это крайне затрудняет инициативу железнодорожных рабочих и служащих. Они уже не могут первыми вступать в борьбу; их позиция становится поневоле выжидательной. Это в свою очередь делает все более и более затруднительной всеобщую политическую забастовку. А между тем военные восстания, не связанные непосредственно с массовыми пролетарскими выступлениями, вызывающими полную дезорганизацию правительственного механизма, неизбежно терпят крушения. Таким образом, получается впечатление, что революция забилась в тупик. Но точно такое же положение создавалось в конце каждого периода революции, перед каждым новым расширением ее базы и новым обогащением ее методов. Революционная стихия в лице деревни должна вступить в свои права для того, чтобы организованная революция в лице пролетариата могла нанести врагу решающий удар.
Можно строить разные предположения о том, как сложились бы события, если бы стачка была объявлена сейчас же после роспуска Думы, если б военные восстания в Свеаборге и Кронштадте разразились во время забастовки в Петербурге. Но задача не в том, чтоб строить предположения задним числом, а в том, чтоб ориентироваться в фактах, как они есть.
Как период рабочих Советов прошел под знаменем 8-часового рабочего дня и республики, так думский период прошел под знаменем земли и воли. Дума не сказала рабочим ничего такого, чего бы они не слышали из другого источника - в более решительной, прямой и категорической форме. Наоборот, на крестьянство Дума должна была оказать огромное влияние. Ее адрес, выступления трудовиков, правительственное сообщение по земельному вопросу, кадетское сообщение с призывом сидеть спокойно и надеяться на Думу, наконец, разгон Думы и выборгское воззвание - все это должно было подготовить почву для повсеместного восстания крестьян. Весть о разгоне Думы усваивается деревней только теперь. Выборгское воззвание распространяется в огромном количестве экземпляров. Несмотря на его робкий, ограниченный характер, оно должно толкнуть крестьянство на действия, которых не предвидели и не хотели его главные авторы, кадеты.
Революционные организации, работающие в деревне, помогут крестьянству сделать из думского воззвания надлежащие выводы.
Из всего этого следует:
Если правильны были наши предположения относительно неизбежности революционной ликвидации аграрного варварства; если верны наши наблюдения, показывающие, что русский мужик способен не только пассивно вымирать, но и активно бороться за существование; если о чем-нибудь свидетельствуют все предшествующие аграрные волнения; если настроение деревни характеризуется настроением ее депутатов; если, наконец, верно наше понимание общего хода революции, - то именно теперь настал момент, когда движение крестьянства должно принять широкие размеры и создать благоприятный момент для нового победоносного выступления городских рабочих масс.
V
Пролетариат сделал попытку ответить на разгон Думы. Он не встретил поддержки. Буржуазия и слышать не хотела об активной защите Думы, которая буржуазии была, конечно, ближе, чем пролетариату. Московская городская дума приняла целый ряд административно-полицейских мер для подавления стачки пролетариата. Интеллигенция - третий элемент, инженеры - совершенно лишена была на этот раз возможности активно проявить свое сочувствие выступлению пролетариата. Деревня еще не успела подняться. И пролетариат отступил, так как изолированно демонстрировать свою ненависть к абсолютизму он не имеет ни нужды, ни желания.
В ближайшие месяцы - может быть, только недели - тактика социал-демократии принимает по необходимости выжидательный характер. Каждый крупный этап революции показывает нам, что мы не создаем событий, не вызываем их по нашему произволу. События развиваются стихийно. Это яснее всего видит та партия, которая в этих событиях принимает наиболее активное участие. Над нашим "преклонением пред стихией" могут издеваться какие-нибудь заштатные кадеты "Нашей Жизни", которые молчаливо отсиживаются от революционных событий, когда они развиваются, и критически брюзжат против них, когда они совершились. Сила социал-демократии состоит в том, что она предвидит события и на этом предвидении строит свою тактику.
Без массового выступления крестьянства события не пойдут вперед. Только длительное восстание деревни создаст благоприятные условия для выступления городских рабочих масс. Сейчас невозможна стачка железных дорог и телеграфа по инициативе центральных узлов: при массовом восстании крестьянства поезда не смогут двигаться, так как не найдут рельс; телеграммы не будут передаваться, так как не окажется проволоки. Стихийное восстание деревни, для которого предшествующее развитие подготовило все необходимые предпосылки, совершенно парализует деятельность государства. Пролетариат сумеет опереться на восстание деревни, - и в городах, в этих центрах политической жизни, он сумеет закончить то дело, которое он сумел начать. Опираясь на крестьянскую стихию и руководя ею, пролетариат не только нанесет последний победоносный удар реакции, но и сумеет закрепить за собою победу революции.
VI
Было бы излишним здесь говорить, что в предвидении нового революционного подъема партия продолжает свою "будничную" работу, хотя слишком ясно, что подпольная организация, действующая подпольными средствами, не может сосредоточить на себе внимание массы, успевшей привыкнуть к ежедневной социалистической газете и многотысячным митингам. Несомненно, однако, что нынешний режим долго длиться не может. Те причины, которые заставили Столыпина сейчас же после роспуска Думы объявить программу либеральных реформ и вступить в переговоры с так называемыми "общественными деятелями", могут побудить правительство, особенно при развитии революционного движения в деревне, назначить новые выборы в Думу на сентябрь или октябрь. А такая мера не может не сопровождаться общим смягчением режима. Конечно, новая Дума может быть сорвана революционным восстанием конца 1906 г., как булыгинская Дума была сорвана стачечным восстанием 1905 г. Но для того, чтобы ориентироваться в теперешних политических группировках, предположим, что второй Думе, избранной на тех же началах, как и первая, удастся собраться в Таврическом дворце. Каков может оказаться ее состав?
Прежде всего, весьма вероятно, что правое крыло Думы, в лице "партии мирного обновления"*334 и союза 17 октября, окажется многочисленнее и сплоченнее, чем в первой Думе; в пользу этого предположения говорит резко определившееся консервативное настроение имущих классов. Партия демократических реформ и земское крыло конституционных демократов отойдет направо, в сторону партии мирного обновления. Насколько можно судить по газетным сведениям, в этом направлении ведутся переговоры. Конечно, г. Струве принимает в них участие. Другое крыло кадетов, опирающееся на крестьянские голоса, на городское мещанство и интеллигенцию, отодвинется влево; за это ручается опыт первой Думы в связи с общим развитием революции. Группа трудовиков будет более определенна и решительна. Вместе с левым крылом расколовшихся кадетов она составит думское большинство. Таким образом, несмотря на увеличение числа правых, вторая Дума по своему общему характеру должна быть несомненно более радикальна, чем первая Дума.
Войдет ли в Думу социал-демократия? Примет ли она участие в борьбе?
Непременно!
Мы уже говорили, что считаем бойкот первой Думы ошибкой, имеющей свое психологическое оправдание в том, что выборы происходили непосредственно после декабрьского разгрома. Но повторение бойкота было бы уже ошибкой непростительной.
Выше мы выразили предположение, что большинство второй Думы будет более радикально, чем кадетское большинство первой Думы. Неизбежное противодействие правительства и систематическая оппозиция правого крыла будут толкать думское большинство еще более влево; но идти влево - значит не на словах, а на деле искать опоры в революционных массах. А при таких условиях социал-демократическое представительство в Думе, как бы малочисленно оно ни было, сможет сыграть крупную роль. Конечно, историческая тяжба решится не в Думе и не средствами парламентской трибуны. Но при известных условиях вторая Дума может сыграть крупную революционную роль.
Само собою разумеется, что все сказанное о будущей Думе имеет условный характер, так как предполагает, что выборы будут произведены на старых основах 6 августа - 11 декабря, и при такой же приблизительно полицейской обстановке, как и первые выборы. Но возможно, что выборы будут обставлены всеми беспощадными гарантиями столыпинского либерализма, в результате которых вторая Дума окажется консервативной. В таком случае сомнительно, удастся ли действительным представителям рабочих проникнуть в Думу, и если удастся, не окажутся ли они там обречены на полное бессилие? Не вдаваясь в политические гадания, на этот вопрос следует ответить одно: уйти из Думы всегда легче, чем войти в Думу.
Два слова в заключение. Наша статья была написана, когда мы прочитали статью т. Виницкого в N 5 "Нашего Слова"*335, издающегося в Вильне. Выводы т. Виницкого всецело совпадают с нашими, - а насколько можно заключить из других статей журнала, т. Виницкий формулирует общую точку зрения "Бунда"*336.
Вот эта точка зрения.
1. "Бойкотная тактика проводилась после декабря, но зарождалась и складывалась она в до-декабрьскую эпоху; она перекинулась в январь в силу своего рода политической инерции, с разгону, как заключительный аккорд осенней симфонии. Но уже в тот момент, когда она проводилась, она была объективно устаревшей. Поэтому она и не имела внешнего успеха.
2. "От декабрьского метода социал-демократия не отказывается и не сможет отказаться. Но она должна взять его более широко. Вера в революцию не пошатнулась. Но пошатнулась вера в чисто-городскую революцию. Вопрос о деревне выдвинулся на первый план.
3. "Наиболее характерным для настоящего момента является выжидательное настроение. Повинуясь ему, революционные организации обратились к рабочей массе со словом предупреждения... В сущности рабочие вряд ли и нуждались в этом предостережении. Они и сами склонны выжидать. Они ждут, что скажет деревня, ждут и готовятся".
Цитированная статья доставила нам двойное удовольствие. Во-первых, как общая правильная формулировка настоящего политического момента. Во-вторых, как формулировка позиции Бунда.
Два года тому назад публицисты Бунда в защиту организационной обособленности еврейского пролетариата приводили, в ряду других доводов, указание на особое соотношение сил внутри еврейской нации, причем главной особенностью этого соотношения сил являлось, на их взгляд, отсутствие еврейского крестьянства.
Но вот теперь оказывается, что еврейский пролетариат ждет, что скажет русская деревня, "ждет и готовится". Его политическая позиция определяется соотношением сил не внутри еврейства только, но внутри всего государства. Виленские заготовщики или белостокские ткачи в такой же мере зависят от саратовской и пензенской деревни, как слесаря путиловского завода. Единство классовой борьбы пролетариата внушает социал-демократическим политикам одни и те же лозунги - в Вильне и в Петербурге.
Вывод, который из этого следует, - организационное единство социал-демократии. Это относится не только к Бунду, но и к обеим фракциям нашей партии. Требование сохранения единства нужно с особенной настойчивостью повторить теперь, когда мы снова вступаем на некоторое время в подпольно-кружковое существование. Ничто так не сплачивает партию, как открытая широкая активность рабочих масс. Это мы видели в октябре, ноябре и декабре.
И, наоборот, ничто так не способно плодить разногласия и культивировать их, как кружковщина революционного подполья. Это мы слишком часто видели в разные моменты нашей партийной жизни и, будем надеяться, этого мы не увидим в ближайший период.
Революционный подъем снова выдвинет на сцену массовые беспартийные организации. Социал-демократия должна будет бороться в них за свое влияние. Только внутреннее единство может обеспечить ей подобающую роль.
Обе фракции - и фактически и принципиально - стоят на почве классовой борьбы пролетариата. В своих формальных противоречиях они выражают разные, фактически не противоречащие, но искусственно разъединенные потребности революционного развития рабочего класса. Этим объясняется, что влияние их колеблется в зависимости от характера периода, при чем ни одна из них не способна вырвать почву из-под ног у другой. Мы позволяем себе думать, что лучшее пожелание, какое можно выразить пред лицом обеих фракций - это: побольше доверия к революционной логике классовой борьбы.
Издательство "Новая Волна".
Москва. 1906 г.
*329 Щегловитов, И. Г. - юрист, профессор училища правоведения. Ярый реакционер, товарищ министра юстиции в первом конституционном кабинете Витте, а в кабинете Горемыкина - министр юстиции. Сохранил этот пост и в министерстве Столыпина. В I и II Думе Щегловитов нередко выступал в защиту правительственных действий.
*330 Гракхи - два брата, знаменитые римские политические деятели. Прославились в истории попыткой возродить могущество Рима путем укрепления основного производительного класса населения, мелких землевладельцев, за счет крупного землевладения аристократии. В борьбе с господствующим классом патрициев за осуществление своих аграрных законов оба брата погибли: Тиберий Гракх был убит в 133 г. до Р. Х., а Кай Гракх - в 121 г.
*331 Здесь игра слов. Прусские помещики-дворяне, как известно, называются "юнкерами".
*332 Успенский, Г. И. - известный писатель (род. в 1840 г.). С 1860 г. Глеб Успенский начал сотрудничать в "Русском Слове", "Зрителе" и др. газетах. Литературная известность Успенского начинается с 1866 г., когда появились в "Современнике" его очерки "Нравы Растеряевой улицы", продолжение которых печаталось за границей в "Женевском Вестнике" (1867 г.). С 1868 г. он помещает свои произведения в "Отечественных Записках". Литературную деятельность Г. У. можно разделить на два периода. В первом (до 70-х годов) Успенский являлся преимущественно бытописателем мелкого городского люда: мастеровых, маленьких чиновников и т. п. "обывателей". Сюда же примыкают картинки из жизни провинциального и столичного "мыслящего пролетариата" с его идеальными стремлениями, надеждами и тяжелыми разочарованиями.
Во втором периоде своей литературной деятельности Успенский обращается к изображению крестьянского быта: предметом его очерков и рассказов являются теперь почти исключительно различные стороны деревенской жизни. Большое значение этих "народнических" писаний У. заключается в том, что в них ярко изображен процесс разложения деревни под влиянием развития денежного хозяйства.
В своей статье о "Глебе Успенском" ("Восточное Обозрение", N 88, 1902 г.) Л. Троцкий говорит: "Общественная сфера художнических интересов Успенского крайне широка. Он начал с низов дореформенного города ("Нравы Растеряевой улицы"), дал широкую картину "разорения" старых форм жизни ("Разорение"), наметил "ищущие" и "жаждущие" типы разночинной интеллигенции ("Наблюдения одного лентяя", "Тише воды"), затем перешел к мужику, ставшему основным стержнем его мыслей, чувств и писаний".
*333 Июльская стачка 1906 г. - была новой попыткой всеобщей забастовки в Москве и Петербурге в ответ на разгон I Государственной Думы. Забастовка ставила себе целью поддержку разгоревшегося в то время восстания в Свеаборге и Кронштадте.
Неудача июльской забастовки объясняется уже наметившимся в это время упадком революционного движения.
*334 Мирное обновление - союз крупных землевладельцев и капиталистов, образовавшийся в 1905 году. Главными организаторами союза были лидеры правого крыла в I Государственной Думе: граф Гейден, Н. Н. Львов и Стахович. Союз имел в I Государственной Думе 26 депутатов. "Мирно-обновленцы" стояли на платформе манифеста 17 октября; они считали необходимым переход России к конституционному режиму и утверждали, что этот переход должен и может осуществиться мирными путями. "Обновление России, - говорится в воззвании союза, - возможно лишь путем преобразования государственного строя страны, а не действиями насилия и грабежа. Сильная монархическая власть, народное представительство, свобода, основанная на праве и равенстве всех перед законом, - таковы условия для возрождения России".
*335 "Наше Слово" - орган "Бунда". Журнал ставил себе целью "защиту интересов еврейского пролетариата". Выходил в г. Вильно. Первый номер вышел 22 июня 1906 г. и был конфискован. Всего успело выйти 9 номеров. Журнал выходил при участии виднейших руководителей "Бунда": Абрамовича, Либера, Медема и др.
*336 Бунд - еврейский рабочий союз в Польше, Литве и России, образовался в октябре 1897 г. на съезде в Вильне. В 1898 г., на первом съезде РСДРП в Минске, Бунд вошел в ее ряды, "как автономная организация, самостоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата". В 1903 г., на втором съезде РСДРП, который отверг требования Бунда признать его единственным представителем еврейского пролетариата и принять построение партии на федеративных началах и принял постановление об единстве и организационном централизме (единое руководство ЦК) в рядах партии, - Бунд вышел из партии. На своем VI съезде в 1906 г. Бунд выдвигает требование "национально-культурной автономии", что означало изъятие всех вопросов, относящихся к культуре, из ведения государства и органов местного самоуправления и передачу их национальным меньшинствам в лице особых учреждений, избираемых данной нацией на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Вторично вошел Бунд в состав РСДРП на "объединительном съезде" в Стокгольме в 1906 г. Во внутрипартийной борьбе Бунд почти всегда поддерживал меньшевиков. После окончательного раскола в партии в годы реакции Бунд снова отделился от партии и с 1912 г. вступил в тесные организационные отношения с меньшевиками-ликвидаторами. Во время империалистической войны большинство бундовцев заняло оборонческую позицию, а после Февральской революции они поддерживали коалиционное правительство и его военную политику и заодно с меньшевиками вели борьбу против большевизма. После Октябрьской революции, под напором еврейских рабочих масс и усилением влияния интернационалистических элементов в рядах самого Бунда, многие бундовские организации вошли в состав РКП. В 1920 г., на своей XII конференции, Бунд официально отказался от своего главного националистического требования, заявив, что "требование национально-культурной автономии, выставленное в рамках капиталистического строя, теряет свой смысл в условиях социалистической революции". В марте 1921 г. на конференции в Минске Бунд постановил войти в РКП.