MIA - главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции | Троцкийский архив
I. Интеллигенция на распутьи
Земское совещание 7-9 ноября 1904 г. открыло шлюзы оппозиционному настроению "либерального общества". Съезд, как известно, не состоял из официальных представителей всех земств, но в него все же входили председатели управ и много "авторитетных" деятелей, умеренность которых должна была как бы придавать им вес и значение; правда, съезд не был узаконен бюрократией, но он происходил с ее ведома, таким образом, ничего нет удивительного, если интеллигенция, доведенная заушениями до крайней робости, сочла, что ее сокровенные конституционные желания, тайные помыслы ее бессонных ночей получили, благодаря резолюциям этого полуофициального съезда, полузаконную санкцию. А ничто не могло придать такой бодрости ущемленному либеральному обществу, как сознание, хотя бы и призрачное, что в своих ходатайствах оно стоит на почве права, что его оппозиционные чувства выливаются в узаконенное русло.
Началась полоса банкетов, резолюций, заявлений, протестов, записок и петиций. Всевозможные коллективы исходили из профессиональных нужд, местных событий, юбилейных торжеств и приходили к той формулировке конституционных требований, какая дана была в знаменитых отныне "11 пунктах" земской резолюции. "Демократия" торопилась образовать вокруг земских героев хор, чтобы подчеркнуть важность земских постановлений и усугубить воздействие их на бюрократию! Вся политическая задача момента сводилась для либерального общества к давлению на бюрократию из-за спины земского совещания - и ни к чему больше. Интеллигенция так долго ждала вещего земского слова, часть ее так усердно, в поте лица своего, охаживала земцев, уговаривала их, склоняла, умоляла, усовещевала, что, в конце концов, интеллигенции и впрямь стало казаться: стоит только этим умеренным и косным земцам сказать, наконец, вещее слово, стоит тысячеустой прессе это слово гулко повторить, - и Иерихон падет. Задача казалась страшно простой, а цель - близкой, как собственный локоть. И вот, наконец, в ноябре долгожданное слово было сказано. Либеральное общество дружно, как верное эхо, подхватывает его на лету и повторяет его на всевозможных тонах.
Интеллигенция мобилизовала общественное мнение своего узкого круга с удивительной быстротой. Она воспользовалась юбилейными собраниями по поводу сорокалетия судебных уставов, чтобы формулировать свою мысль. Конституционные резолюции были приняты в двадцатых числах ноября на собраниях адвокатов в Москве (300 чел.) и в Петербурге (400 ч.), затем на торжественных банкетах в Петербурге (650 ч.), в Москве (столько же), Киеве (850 ч.), Одессе (500 ч.), Саратове (до 1.500 ч.), Курске, Владимире, Воронеже, Ярославле, Тамбове, Смоленске, Нижнем Новгороде и т. д.*. Состав собраний был почти исключительно интеллигентский: журналисты, профессора, педагоги, врачи, адвокаты...
/* "Право", 1904 г., N 48./
Резолюции, принятые на этих собраниях, сводятся, по формулировке "Права", к следующему: "...при бюрократическом режиме, какой господствует в стране, самые элементарные условия правильного гражданского общежития не могут быть осуществлены, и всякие частные поправки в нынешнем строе государственных учреждений не достигают цели; для нормального развития народной жизни в настоящий момент безусловно необходимо, чтобы всем гражданам были обеспечены в качестве неотъемлемых прав: личная неприкосновенность, свобода совести, слова, печати, собраний и союзов; необходима отмена сословных, национальных и вероисповедных ограничений и действительное равенство всех перед законом; привлечение к выработке законов и установлению налогов свободно выбранных от всего народа представителей; гарантия ответственности министров перед народными представителями и подзаконность всех действий и распоряжений административной власти, что может быть достигнуто реорганизацией государственного строя на конституционных началах; необходим немедленный созыв Учредительного Собрания свободно выбранных представителей, а также полная и безусловная амнистия по всем политическим и религиозным преступлениям"*.
/* Там же./
Здесь, в этой сборной резолюции, которая произносит уже имя конституции, не вошедшее в постановления земского съезда, но рабски держится последних в определениях нового строя; которая упоминает уже об Учредительном Собрании, отождествляя его, однако, с "свободно выбранными представителями" земской программы, и, подобно этой последней, не касается вопроса об избирательном праве, - в этой компромиссной резолюции, характеризующей первый момент пробуждения интеллигенции, мы видим общее всей "демократии" стремление наскоро связать более определенные и радикальные лозунги, врезавшиеся в интеллигенцию снизу, с осторожными конституционными обиняками, почтительно перенятыми ею сверху, и показать власти, что все общество, как один человек, хочет одного и того же. В соответствии с поставленной себе задачей: выполнить роль народа при земском выступлении, демократия проявила высший "такт" или способность к предательству - это зависит от точки зрения - и в целом ряде статей и резолюций не поднимала обойденного земцами колючего вопроса о прекращении войны.
Однако, эта предопределенная гармония интеллигенции с земцами не могла без конца сохраняться. На банкетах все чаще и чаще выступают беспокойные, угловатые, нетерпимые и подчас "нестерпимые" радикальные фигуры то революционного интеллигента, то рабочего, резко обличают земцев и требуют от интеллигенции ясности в лозунгах и определенности в тактике. На них машут руками, их умиротворяют, их бранят, им затыкают рот, их ублажают и охаживают, наконец - их выгоняют, но радикалы делают свое дело. Они требуют и грозят именем пролетариата. Это имя пока еще представляется интеллигенции стилистическим оборотом, тем более, что сам пролетариат приобщился к ноябрьско-декабрьской кампании лишь в лице самого тонкого слоя, и "настоящие рабочие", появление которых на банкетах рождало смешанные чувства враждебного опасения и любопытства, исчислялись в этот период единицами или десятками. Однако, и этого было уже достаточно, чтобы заставить кое-где интеллигенцию позаботиться больше об определенности своих заявлений, чем об их созвучности с земскими "пунктами".
Если петербургское врачебное общество пользуется еще случаем с доктором Забусовым*83, чтобы заявить 8 января о своей полной солидарности с "большинством съезда земских деятелей 6-9 ноября", то смоленское медицинское общество присоединяется к заключениям земского совещания уже с добавлением, что коренным условием всех и всяких реформ является "осуществление принципа управления страной (а не участия в управлении. Л. Т.) свободно избранными представителями всего населения", а курское врачебное общество уже оговаривает, что избрание народных представителей должно быть произведено "на основе всеобщего, прямого и равного для всех избирательного права".
Если декабрьский съезд российских хирургов в Москве говорит еще крайне глухо о "твердом правопорядке, обеспечивающем неприкосновенность личности, свободу слова и печати"; если записка сценических деятелей о "нуждах русского театра" обще высказывается, что "театр может получить столь чаемую им свободу лишь при условии общего закономерного строя", и ищет при этом опоры в том обстоятельстве, что "государственное значение театра было признано и в суждении высочайше утвержденной комиссии по пересмотру театрального законодательства"; если известная записка о "нуждах просвещения", возникшая в начале января, присоединяется к объединившей все "русское общество" мысли, настойчиво выраженной в резолюциях съезда земских деятелей, в постановлениях московской городской думы, московского, калужского и др. земских собраний, в заявлениях общественных учреждений, ученых коллегий и общественных групп, и требует "привлечения свободно избранных представителей всего народа...", то киевский съезд криминалистов, заседавший 3 и 4 января, уже гораздо более решительным тоном заявляет, что необходимые стране реформы "не могут быть осуществлены бюрократией, неспособной к творческому обновлению русской жизни, но лишь представителями народа, свободно избранными на началах всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов". Эта резолюция была проведена лишь в результате борьбы против более умеренной части собрания, пытавшейся исключить вопрос о формах избирательного права и приблизить резолюцию к земской. Проф. Фойницкий*84 уверял, что "такая резолюция даст больше добрых результатов, чем если мы оставим слова, которые могут раздражить", а знакомый нам уже проф. Гредескул* произнес при этом поистине классическую фразу: "когда мы совершаем деловой акт, долженствующий повлиять на жизнь нашей страны, мы должны несколько охладиться". Проф. Гредескул, очевидно, того мнения, что "горячиться" в пользу всеобщего избирательного права допустимо лишь в том случае, если заранее знаешь, что это все равно останется без всякого влияния "на жизнь нашей страны".
/* См. "До 9 января"./
Этот же съезд высказался против смертной казни, причем г. Маргулиес*85, автор резолюции, воскликнул при "громе аплодисментов": "У нас смертная казнь применяется к тем, кого казнящие считают тяжкими преступниками, а мы и весь народ - героями и мучениками за правду и благо народное".
"33 гражданина г. Севска, Орловской губ.", пробужденные капитуляцией Порт-Артура, заявляют за собственными подписями, что только "представители народа, выбранные всеми без различия званий, состояний и сословий посредством всеобщего и равного избрания, укажут Верховной власти, что нужно стране и как удовлетворить нужды народа".
Эти 33 севских гражданина приветствуют "из захолустного угла глубины России" членов частного земского совещания 6-8 ноября и выражают надежду, что слабый севский голос, будучи услышан в других таких же темных углах отечества, вызовет и там сочувственный отклик. Увы! благим ожиданиям 33 севских граждан не довелось сбыться. 31 декабря они приняли свое постановление и отправили его "Нашей Жизни", но там оно было арестовано при обыске редакции после январских дней и только в мае увидело свет. Севские граждане могут, однако, утешиться: январские события, в которых утонуло их постановление, таким могучим голосом высказали те нужды и боли, о которых несмело стонали севские и иные граждане, что голос этот, как удар набата, был услышан во всех "темных углах нашего отечества"...
В процессе этой банкетной и резолюционной кампании создается естественная иллюзия: интеллигенции ее собственные речи кажутся столь убедительными, что она ждет немедленной капитуляции врага. Некоторые органы печати так именно и ставили вопрос. Мы высказались решительно, ясно и отчетливо. Правительство слышало мнение страны. Оно отныне не может отговариваться незнанием. Мы верим в добрые намерения правительства - и ждем. Мы нетерпеливо ждем! - повторяла пресса изо дня в день.
"На прекрасные слова доверия, обращенные нынешним нашим руководителем внутренней политики, - егозило демократическое "Право", - русское общество, как это впрочем и всегда бывало, ответило полным доверием"... "Общество сделало свое дело, теперь очередь за правительством!" - вызывающе и вместе подобострастно восклицала газета. Правительство князя Святополка-Мирского приняло "вызов", и именно за эту егозящую статью объявило "Праву" предостережение. Репрессии посыпались частыми ударами.
Мы все еще надеемся и ждем, но мы, наконец, готовы выйти из терпения! - тоскливо жаловалась либеральная пресса. Она все более и более теряла почву под ногами. В недоумении она оглядывалась вокруг и не находила выхода. Она рассчитывала, главным образом, на силу первого впечатления. Но вот тяжелая земская артиллерия произвела манифестационный залп; дружной пальбой, конечно, холостыми зарядами, поддержало земцев "все общество". А Иерихон стоит - и, мало того, замышляет недоброе. Резолюции все еще обильно текли, но они уже перестали производить впечатление. В первое время представлялось, что резолюция сама по себе может взорвать бюрократию, как мина Уайтхеда, но на деле этого не оказалось. К резолюциям стали привыкать - и те, кто их писал, и те, против кого они писались. Голос печати, которую меж тем министерство внутреннего доверия все больше сдавливало за горло, становился беспредметно раздраженным. Уже без уверенности первых дней она то усовещевала бюрократию искренно примириться с обществом, то начинала ей доказывать, что после всего того, что о ней было сказано, долг чести и простое приличие повелевают ей уйти со сцены и очистить место для "живых сил страны".
Интеллигенция далеко не однородна. В то время, как ее влиятельное ядро, солидные дипломированные отцы, материально или идейно связанные с цензовой земщиной, неутомимо доказывали умеренность, мудрость и лояльность земских постановлений, широкая демократическая периферия, главным образом, учащаяся молодежь, горячо и искренно примкнула к открывшейся либеральной кампании с целью вывести ее из ее жалкого русла, придать ей более боевой характер, связать с движением масс. Таким образом возникли петербургская уличная демонстрация 28 ноября*86 и московская - 5 и 6 декабря*87. Эти демонстрации для радикальных "детей" были прямым выводом из лозунгов, выдвинутых либеральными "отцами". Но умеренные отцы, как это с ними всегда бывает, косо смотрели на прямой вывод, опасаясь, что неосторожными, слишком порывистыми телодвижениями "общество" может оборвать нежную паутину доверия...
Демонстрации оказались неудачными. Развернувшаяся конституционная кампания, в сущности состоявшая из взаимного перебрасывания резолюциями на ограниченном поле, не задела широких масс, почти не дошла до них. А тот внутренний глубокий процесс, который совершался в этих массах, разумеется, не приурочивался к наскоро объявленному выступлению демократической молодежи. Студенчество не было поддержано ни справа, ни слева.
Тем не менее, эти демонстрации после долгого затишья, при неопределенности внутреннего положения, создавшейся внешними поражениями, - демонстрации политические, в столицах, демонстрации, отдавшиеся через клавиши телеграфа во всем мире, произвели, как симптом, гораздо большее впечатление на "руководителей нашей внутренней политики", чем грациозные менуэты либеральной прессы.
На эту конституционную кампанию, начавшуюся собранием нескольких десятков земцев в барской квартире Корсакова и закончившуюся водворением нескольких десятков студентов по полицейским участкам, правительство ответило 12 декабря известным "указом" и не менее известным "сообщением".
Встревоженное "детьми" правительство сделало шаг навстречу "отцам" - и с самого начала установило резкое различие между "благомыслящей частью общества, которая истинное преуспеяние родины видит в поддержании государственного спокойствия и непрерывном удовлетворении насущных нужд народных" - и между лицами, "стремящимися внести в общественную и государственную жизнь смуту и воспользоваться возникшим в обществе волнением умов". Разумеется, благомыслящие отцы совершенно не были удовлетворены неопределенными посулами, но они ухватились за сделанное правительством различие между ними и крамолой, чтобы щегольнуть своей лояльностью и пугнуть власть призраком революции. Г. Евгений Трубецкой*88, князь, профессор, "очень хороший писатель", по оценке г. Милюкова*89, и ко всему этому брат князя Сергея Трубецкого, красноречиво выступил в "Наших Днях" от "той именно части русского общества, которая, дорожа монархическим началом, видит истинное преуспеяние родины в поддержании государственного спокойствия и в непрерывном удовлетворении насущных нужд народных", словом, как требуется по цитированному выше правительственному указу. Очень хороший писатель оповещал через очень хорошую газету, что он "всегда принадлежал к числу тех, кто мечтал о незыблемости законного порядка в преобразованной империи" ("Наши Дни", N 17)*.
/* Статья "Высочайший указ и правительственное сообщение"./
Либеральная пресса буквально выворачивалась наизнанку в стремлении заставить правительство вычитать из указа 12 декабря все конституционные чаяния "благомыслящей части" общества. Первую скрипку в этой пьесе играли, разумеется, "Русские Ведомости", газета, достаточно привыкшая за несколько десятилетий своего чуть-дышания к тонким дипломатическим приемам. "Русские Ведомости" доказывали, что, так как указ 12 декабря требует насаждения законности и уничтожения произвола, так как произвол лучше всего процветает во мраке безгласности, так как обличение порока весьма действительное средство для торжества добродетели, то, значит, указ как бы устанавливает свободу печати, и всякий, кто отныне покусился бы на ее право обличений, "заявил бы себя сторонником произвола, осуждаемого высочайшим указом". Не больше и не меньше. "Русские Ведомости", как известно, сорок лет придерживались того убеждения, что сподручнее вычитывать конституцию из высочайших указов, чем бороться за нее.
И, наконец, эта умеренная газета, не знающая умеренности только в пресмыкательстве, определила значение акта 12 декабря в таком бессмертном тезисе: "Не осталась, значит, бесплодной многолетняя работа общественной мысли, которая... не переставала настаивать на насущной необходимости тех самых преобразований, которые ныне с высоты престола провозглашены отвечающими назревшей потребности". 12 декабря выяснилось, видите ли, что не пропала бесплодно многолетняя работа русской общественной мысли! Царский указ был ее плодом!
"Не тревожьте этих старцев"... Их действительно не стоило бы тревожить, если бы они в тихом одиночестве пряли свою пряжу. Но такова была в сущности позиция всей демократии, поскольку она имеет официальное представительство. "Наши Дни", краса и гордость весеннего радикализма, перепечатывали сочувственным курсивом конституционные силлогизмы московских либеральных старообрядцев. Г. Струве рекомендовал реформы, предопределенные указом, сделать отправными пунктами дальнейшей тактики. Обескураженная неуспехом первого конституционного "натиска", обеспокоенная поведением левого крыла интеллигенции, либеральная пресса молча проглотила правительственное сообщение, как случайный диссонанс в музыке сближения, и ухватилась за указ.
Но практика репрессий как бы задалась целью изрешетить либеральные иллюзии, а изданный кн. Святополком 31 декабря циркуляр*90, вводивший обещанную крестьянскую реформу в колею, проложенную Плеве, заставил "Наши Дни" с горечью констатировать, что "демаркационная линия между старым и новым - одно недоразумение" (N 19)*91.
Бюрократия деятельно боролась за свои незыблемые права. И в начале января даже "Новое Время" сочло своим гражданским или служебным долгом сделать донесение на "людей, играющих роль в проведении предначертаний указа 12 декабря и тем не менее допускающих (в приватных беседах с членами редакции?) надежду на возможность "разыграть" эти вопросы в том или другом направлении".
Тогда либеральная пресса стала пугать бюрократию призраком революции. Верила ли она в нее действительно? Она сама этого никогда подлинно не знает. Когда она стоит пред не сдающейся бюрократией, ей начинает казаться, что революция надвигается. Вот она ближе и ближе. Уже слышен звук ее железных сандалий. Уже заревом ее зловещего факела горит небосклон.
Сдайся, пока не поздно! - кричит либеральное общество. Смотри, она идет!
А когда то же общество становится лицом к "ней", оно сомневается в ней. Оно видит зарево ее факелов и слышит стук ее сандалий и даже вкладывает пальцы свои в ее гвоздяные язвы - и все же сомневается в ней.
Так, умоляя, надеясь, грозя и отчаиваясь, стояло либеральное общество в полной растерянности к концу 1904 года. Оно еще не снимало руки с левой половины груди, где у него таится родник признательного доверия, но уже косило глазами влево - и надеясь на поддержку и боясь, что эта поддержка может сорвать соглашение, которое все же, быть может, еще возможно.
Тогда пришли "эти дни", страшные и великие дни, которых уже никакая сила не возьмет обратно. Пришло 9 января.
II. 9 января и интеллигентская демократия
Либеральное общество было застигнуто врасплох. Оказалось, что вулкан действительно способен извергать лаву. Широко раскрытыми глазами ужаса и бессилия "общество" наблюдало из своих окон развертывающуюся историческую драму. Активное вмешательство интеллигенции в события носило поистине жалкий и ничтожный характер. Вот как повествует об этом записка инженеров. "Вероятность кровавого конфликта была ясна всем мыслящим людям столицы еще накануне 9 января. Общество, внезапно захваченное надвигающеюся грозой, в мучительном волнении и растерянности искало средства предотвратить трагическую развязку. Группа интеллигенции, собравшаяся поздним вечером 8 января, ища выхода из грозного положения, избрала из своей среды несколько особо уважаемых лиц*92 с тем, чтобы они предупредили представителей высшего правительства о неизбежных последствиях принятых им распоряжений". Депутация отправлялась к князю Святополку-Мирскому и к г. Витте - "с надеждой, - как объясняли "Наши Дни", - осветить вопрос так, чтобы можно было избежать употребления военной силы". Стена шла на стену, а демократическая горсточка думала, что достаточно потоптаться в двух министерских передних, чтобы предотвратить непредотвратимое. Ах, какую жалкую роль сыграла в событиях 9 января, какую беспомощность обнаружила ее величество "критически-мыслящая личность"!
"Всем известно, - жаловалась записка инженеров, - какое отношение встретили к себе эти лица (Святополк-Мирский их не принял) и какая судьба их постигла (они были арестованы)". Не они ли признаны теперь тайными руководителями рабочего движения, "злонамеренными людьми, придавшими ему политический характер?" Поистине, это было несправедливо: видит бог, что ни петербургский гласный Кедрин*93, ни профессор Кареев*94 не были повинны в тайном руководительстве рабочим движением!..
Но ураган пронесся, - либеральное общество начало приходить в себя и подводить итоги.
"Если есть люди, которые и теперь ничему не научились, - писало "Право", - то сознательные свидетели происходившего пусть ничего не забудут!.."
"В чем же смысл минувших событий, поскольку он доступен нашему пониманию (sic!)? Где исход?.. Чему верить и на что надеяться? Мы хотели бы верить и надеяться, что ничтожно число людей..., думающих, что история наша не сказала нового слова и не выставила новых сил, стеревших (стерших?) старые, обманувшие слова и изжитые силы".
"Мы верим в новые слова и ждем новых сил. В них и в них одних мы видим залог мирного будущего нашей родины..." (1905, N 2)*95.
Хотя довольно трудно понять, каким это образом девятое января оказалось залогом мирного будущего, но хорошо и то, что старые, обманувшие слова отныне стерты, а место их занято верой в новые силы. Отныне демократы из "Права", как "сознательные свидетели происходившего", обещают ничего не забывать, не верить старым обетованиям, полагаться лишь на силу выступивших рабочих масс, - поскольку вообще язык демократии "доступен нашему пониманию".
Но мы увидим сейчас, как коротка память у "сознательных свидетелей происходившего"! 18 января они клянутся ничего не забывать. Через месяц, ровно через месяц, 18 февраля, они все забудут. Они снова поверят старым обманувшим словам и изжитым силам - и снова встретят их доверчивыми, признательными и пламенеющими готовностью...
Далеко не вся либеральная печать, ошеломленная колоссальными событиями, сумела подняться хотя бы на высоту расплывчатых выводов "Права". Гордость и краса весеннего радикализма, "Наши Дни" писали о кровавом дне: "Когда рушатся моральные устои политического порядка, то разрушаются и узы всякого порядка. Самые незаконные средства борьбы приобретают в массах опасную (для кого?) популярность, вызывая панику одних, озлобление других. Массы мятутся и не могут заниматься мирным трудом. Культурная работа невольно приостанавливается. Стране начинает угрожать культурное одичание" (17 января)*96. Вот какие дрянные реакционные аккорды извлекла из своих демократических струн эта газетка ограниченного мещанского радикализма! Она сумела лишь пугнуть правительство и господствующие классы опасной популярностью незаконных средств, а в революционной стачке она усмотрела путь культурного одичания. И воспользовавшись возобновлением типографских работ, чтобы опубликовать эти государственные афоризмы напуганного и поглупевшего от страха филистера, газета позволила себе бросить упрек своим типографским рабочим, которые отошли в январские дни от "мирного труда", оборвали "культурную работу" "Наших Дней" и поставили столицу перед опасностью "культурного одичания". "В эти трагические дни печать молчала. Может быть, они были бы менее жестоки, менее кровавы (ну, конечно!), если бы среди общей растерянности раздавался голос правды и успокоения. - Увы! - ханжески вздыхает газета, - этого не поняли не только те, для которых печать - всегда бедствие; этого не могли принять в соображение и те массы, для которых в эти дни правда была нужнее хлеба насущного... Не укоризну, не упрек бросаем мы, - спохватывается газета, только что поставившая на одну доску "непонимание" правительством и "непонимание" массами великой миротворческой роли "Наших Дней", - не укоризну, не упрек бросаем мы, но мы не можем умолчать об этом факте, вносившем еще лишний тяжелый аккорд в ту трагедию, которая была нами пережита".
Претенциозная пошлость этих строк, первых строк в первой статье, посвященной величайшему событию новой русской истории, прямо-таки невероятна!
Если бы газеты выходили, если б слышался голос "правды и успокоения", события, может быть, были бы менее кровавы! Как много либеральных газет вышло после девятого января! Из них можно было бы построить колоссальный бумажный храм "правды и успокоения". Но как много рабочей крови пролилось после 9 января! Если б направить ее одной сплошной рекою, она бы снесла и бесследно разметала этот храм правды и успокоения.
Вандализм рабочих сделал то, что "среди общей растерянности" не раздавался, видите ли, мужественный голос либеральной журналистики. Несчастная! "Среди общей растерянности" она была растеряннее всех. Что могла бы сказать она 9 января, чего она не сказала после? Что сказала она после, что могло бы иметь хоть какое-нибудь значение 9 января?..
Поверьте, господа, если бы петербургские рабочие, которым правда действительно была нужнее хлеба насущного и даже нужнее жизни, - они сумели это неотразимо показать! - если бы они привыкли находить нужную им правду у вас, если бы они могли хоть сколько-нибудь надеяться найти ее у вас, они бы вам доставили при самых страшных условиях возможность печататься и распространяться. Своим публицистам они всегда доставляют такую возможность, чего бы это ни стоило! Но скажите, ради бога, чем вы заслужили такое доверие рабочих, которых вы, по вашему же собственному заявлению, впервые заметили на политической сцене только 9 января? Чем? Тем, что никогда не верили в их значение? Для того, чтобы наборщики отделились в решительный момент общего наступления от боевой армии и остались с вами, они должны были видеть в вас один из своих штабов. Скажите, ради бога, решились ли бы вы заявить претензию на такую роль? Могло ли прийти рабочим в голову, что вы способны на такую роль? И если бы им это на день пришло в голову, разве не поспешили бы вы сами их жестоко разочаровать в этом?
Если определять влияние пролетарского выступления на демократию по январским статьям либеральной прессы, можно в ужас прийти от ничтожества результатов. Статья "Наших Дней" является типической по мелочности выводов и интеллигентскому высокомерию. Вместо того, чтобы взвесить объективный смысл события, которое в своем роде стоит 14 июля*97, вместо того, чтобы сделать выводы для политической тактики, либеральная пресса набормотала много жалких слов по поводу кровавых событий, которых, видите ли, не было бы, если бы власть имущие вняли в свое время ее предсказаниям и увещаниям.
Но действительное влияние 9 января на интеллигенцию, как и на всю вообще оппозицию, было неизмеримо глубже.
События январских дней, с одной стороны, приподняли демократию, укрепили ее демократическую уверенность, а с другой стороны, придавили ее к земле, показав, как ничтожно, в сущности, ее значение на чаше исторических весов, когда вопрос с газетного поля переходит на поле боевое.
Пред сознанием либерального общества впервые вопрос политической свободы выступил в реальных формах, как вопрос борьбы, перевеса силы, давления тяжелых социальных масс. Не сделка парламентеров либерализма с барышниками реакции, но победное наступление масс, безостановочная атака, не считающая жертв, как эта стихийно-патриотическая японская армия при штурмах Порт-Артура, - вот какая идея была заброшена Кровавым Воскресением в сознание левой интеллигенции! И какими ничтожными в свете кровавого зарева показались интеллигентские банкеты и все эти резолюции, построенные по земской схеме, и диким показалось, что можно было ждать падения Иерихона от голоса нескольких десятков земских либералов и нескольких сотен их подголосков. Пролетариат, эта политическая "фикция" марксистов, оказался могучей реальностью...
"Чего не в силах были сделать десятилетия словесных прений, - говорит "Право" в апреле, оглядываясь назад, - реальная, практическая жизнь разрешила одним взмахом исторических крыльев. Теперь ли, после кровавых январских дней, подвергать сомнению мысль об исторической миссии городского пролетариата в России? Очевидно, этот вопрос, по крайней мере, для настоящего исторического момента, решен, - решен не нами, а теми рабочими, которые в знаменательные январские дни, страшные кровавыми событиями, вписали свои имена в священную книгу русского общественного движения". Вот каким языком заговорила либеральная печать об "исторической миссии городского пролетариата"!
Интеллигенция, которой еще так недавно казалось, что "народ", отрезанный от нее колючей проволокой полицейских заграждений, бесконечно отстал в своем политическом развитии, должна была на самом деле сделать решительный скачок, чтобы не отстать от лозунгов выступившего из подполья незнакомца - пролетариата. От неуклюжей, многословной и неясной земской формулы призыва представителей народа к участию в законодательной работе и пр. и пр., она перескочила к резкому, как удар бича, отточенному европейской историей лозунгу Учредительного Собрания.
Она переняла от пролетариата требование всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. И она подняла на ноги все свои силы, привела в движение весь свой аппарат - общества, газеты, коллективные записки, чтоб распространить этот лозунг.
Либеральная пресса в свою очередь вынуждена была принять основной демократический лозунг под давлением демократической интеллигенции, напиравшей на нее со своими резолюциями и заявлениями. При этом пресса делала такой вид, будто с этим лозунгом она родилась. Конечно, это наименьшее из ее преступлений...
Выступление пролетариата дало перевес радикальным элементам в рядах интеллигенции, как ранее земское выступление дало перевес элементам оппортунистическим. Вместе с тем более явственно наметилась в либеральном обществе линия раскола между демократией и цензовой оппозицией. Призрак политического единодушия всего "общества", говорящего одним и тем же языком, был разбит. Вопрос: как? все больше расчленялся в политической действительности - с земцами, чтобы воспользоваться движением масс, - или с массами, чтобы отстранить от руководства выжидающих своего часа земцев?
Эта альтернатива, казавшаяся доктринерской в теоретическом предвосхищении марксистов, вдруг оказалась страшно реальной. В каждом вопросе приходилось от нее исходить и к ней возвращаться.
Пролетарское выступление дало перевес левым группам демократии, так как оно создавало для них точку привеса. Отныне этапы пролетарской борьбы становятся тактическими вехами для радикальной демократии. Она повторяет его лозунги, поддерживает его требования мерами, какие имеются в ее небогатом арсенале, протестует против насилий над ним, требует внимания к нему от городских дум... Она начинает подчас говорить языком гнева и угрозы. Она становится решительнее, старше, требовательнее к своим политическим вождям.
Едва успели похоронить жертвы 9 января, как "Московским Ведомостям" пришлось уже доносить на московское общество сельского хозяйства, которое в общем собрании 14 января постановило:
"1) Выразить свое глубокое негодование по поводу бесчеловечного произвола, оказавшегося в избиении безоружной толпы рабочих...
2) Признать, что единственным выходом из современного положения может быть лишь немедленный созыв Учредительного Собрания на основании всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права".
Петербургские инженеры в своей цитированной нами выше "записке 198"*98, правда, не повторяют рабочих лозунгов: записка подавалась г. Витте, как председателю комитета министров, через особую депутацию, и потому из политической вежливости Учредительное Собрание заменено в ней чрезвычайно неопределенным требованием "проведения в жизнь начал общегражданской политической свободы"; зато записка в сдержанной форме, но выразительно по существу изображает провокаторско-полицейскую тактику власти в отношении к пролетариату и закономерную эволюцию рабочих в сторону политической борьбы.
150 московских инженеров, положивших начало московскому отделению "союза инженеров", всецело присоединились к выводам записки 198 и решили довести об этом до сведения комитета министров.
"Инженеры и техники, работающие в юго-западном крае", приветствовали "голос своих петербургских товарищей, раздавшийся после дикой расправы 9-11 января", и, присоединяясь к записке 198, заявили с своей стороны уверенность в том, что нормальный ход жизни мыслим лишь "при установлении у нас представительного образа правления, организованного на основании всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права".
Протест московского общества сельского хозяйства, как и сделанный им политический вывод, был подхвачен многими организациями. 13 февраля собрание харьковской адвокатуры охарактеризовало положение России следующими энергичными чертами: многочисленные политические аресты, массовые убийства граждан в Петербурге, Варшаве, Риге, Баку и многих других городах, распространение усиленной охраны взамен обещанного упразднения, закрытие наиболее достойных органов прессы взамен обещанного предоставления печати возможности быть "правдивой выразительницей разумных стремлений", систематическое развращение народа клеветническими слухами о японских, английских и др. подкупах и интригах... Вместе с московской адвокатурой собрание выразило свое горячее сочувствие рабочим и соболезнование жертвам кровавой борьбы, заявило о чувстве глубокого ужаса, охватившего всех при известии о приемах подавления демонстрации 9 января, высказало свое презрение официальным и добровольным клеветникам, измыслившим, будто русский народ способен продаваться чужестранцам, и, наконец, пришло к выводу о необходимости немедленного созыва Учредительного Собрания на началах всеобщего и т. д. голосования, "так как только такая мера даст спокойствие измученной и исстрадавшейся стране". Вместе с тем собрание находит необходимым предварительное установление всех публичных свобод, как гарантию действительности выборов.
Переход к более радикальным и законченным политическим формулам совершился, разумеется, не без внутренних трений. "Зрелые" элементы либерального общества упирались, стремясь удержаться на старой позиции. Так, напр., московское общество улучшения быта учащих приняло резолюцию учителей народных школ о необходимости, ввиду совершающихся в Петербурге, Курске и др. городах событий, созыва Учредительного Собрания на соответственных основах, лишь большинством 88 голосов против 60, вотировавших за более умеренную резолюцию, предложенную небезызвестным земцем, князем П. Д. Долгоруким*99.
Ссылка на земские тезисы встречается все реже и реже, притом лишь у наиболее чуждых политике или наиболее "солидных" и потому косных элементов либерального общества. Так, напр., московские композиторы и музыканты во имя свободы искусства заявляют 2 февраля: "Россия должна, наконец, вступить на путь коренных реформ, намеченных в известных одиннадцати пунктах постановлений земского съезда, к которым мы и присоединяемся". Записка русских драматических писателей, во имя той же свободы искусства, глухо говорит об обновлении России на началах строго-правового государства. Совет Харьковского университета в записке 4 февраля, формулирующей конституционные требования в духе земских резолюций, не говорит ни о конституанте, ни о всеобщем голосовании. Из провинции приходят еще в течение января и февраля время от времени резолюции, не идущие дальше "участия населения в законодательной работе через посредство свободно выбранных представителей народа" (собрание членов народной библиотеки-читальни в Ельце, 23 января, агрономический съезд в Сумах, 5 февраля, Томское юридическое общество - после рескрипта 18 февраля). Но подавляющее большинство резолюций заканчивается стереотипной формулой Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.
Если в первый период, от 9 ноября по 9 января, резолюции имели главной своей задачей показать правительству, что "все общество" поддерживает земцев, то отныне резолюции должны формулировать связь интеллигенции с массой - они превращаются, главным образом, в агитационное средство. Московское сельскохозяйственное общество прямо постановило разослать упомянутую выше резолюцию всем земским управам, городским думам, сельскохозяйственным обществам и волостным правлениям. В других случаях та же цель достигается посредством опубликования в печати.
По мере того, как меняется адресат резолюций, меняется и их тон. Уже никто не согласен верить, или, по крайней мере, не решится сказать, что резолюция дает больше "добрых результатов", если исключить из нее слова, которые "могут раздражить". Наоборот, резолюции все чаще и резче начинают подчеркивать, что из Назарета они вообще не ждут никаких "добрых результатов".
Так, собрание учащих субботних, воскресных и вечерних школ г. Одессы с глубоким негодованием отмечает произвол и насилие администрации в деле народного просвещения и, присоединяясь к голосу "всего русского народа", требует немедленного созыва Учредительного Собрания из народных представителей, избранных на основании всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов.
В этом новом фазисе истории демократической интеллигенции снова повторилось то же, что после ноябрьского совещания, только в более широком масштабе.
Либеральное общество, подхватившее лозунги, данные петербургским пролетариатом, как перед тем оно подхватило резолюцию земского совещания, с минуты на минуту ждало, что абсолютизм падет под могучим напором. Но на самом деле абсолютизм не пал, - пал только Святополк-Мирский.
Всеобщая стачка, на основе которой выросло 9 января, прокатилась по всей России. И общество и власти стали свыкаться с ней, почти как с нормальным явлением. Эта вторая волна, несравненно более могучая, чем первая, не снесла устоев абсолютизма. Враг устоял, оправился и проявил такую дьявольскую энергию в репрессии, какой никто уже от него не ожидал. Либеральное общество снова начало терять почву под ногами. Отрезанное условиями своего мирка от того социального резервуара, где формируются чувства и настроения массы, оно пришло лишь на несколько часов в соприкосновение с нею и затем снова осталось у разбитого корыта либеральных надежд, когда масса исчезла в подземелье так же таинственно, как из него появилась. Неспособное приобщиться ни делом, ни мыслью к тому молекулярному процессу, который подготовляет катастрофы массовых выступлений, либеральное общество стало снова переходить от оптимистических надежд к скептицизму растерянности.
Либеральная пресса, которая далеко не в полной мере отражает подъем демократических настроений даже одной лишь интеллигенции, как нельзя быть лучше отражает все их понижения. Что же дальше? - спрашивает она растерянно и не находит в своей опустошенной душе ничего, кроме веры в "старые обманувшие слова" и надежды на prince bienfaisant, на благодетельного сановника.
"Общественный барометр, - пишут "Наши Дни" 26 января*100, по-прежнему отмечает высокое давление. Разум и сердце страны (т.-е. интеллигенции?) жаждут, чтобы ясная погода основных реформ предупредила падение барометра". Это - полуугроза, полумольба.
К началу февраля ревматическая тоска "критически-мыслящих личностей" по ясной погоде правительственных реформ становится уже совершенно нестерпимой. "Надо выступить решительно, без всяких оговорок, на путь органических реформ", взывают "Наши Дни". "Решаясь созывать Земский Собор, безусловно необходимо, для того, чтобы он привел к своей цели мирного разрешения кризиса, немедленно разрушить те преграды, которые делят общество и правительство на два враждебных стана" (N 37)*101.
Прошлое идет насмарку, у демократии и у правительства оказывается одна и та же цель, одно и то же средство: полюбовное разрешение кризиса посредством созыва Земского Собора. И критически-мыслящая личность требует, чтобы немедленно было приступлено со стороны власти к разрушению стены, которая делит арестантов и их тюремщиков "на два враждебных стана".
Давно ли, давно ли "Право" восклицало: "Эти проклятые картины долго еще будут вставать в нашей памяти, тревожа ее, как живая действительность... Если есть люди, которые и теперь ничему не научились, то сознательные свидетели происходившего пусть ничего не забудут!.."
Рескрипт 18 февраля*102, продукт ноябрьского и январского выступлений, заставший либеральное общество в состоянии растерянности, заставил его снова обратить взоры к бюрократии. Начинает казаться, что главное уже сделано, перевал через самый острый кряж совершен. Правда, враг не повергнут в прах. Но единодушным напором земцев, интеллигенции и "народа", "поддержавших требования общества", у бюрократии исторгнуто заявление, которое связывает ее по рукам и ногам. Правительство обязалось созвать свободно выбранных представителей народа. Но свободные выборы предполагают существование необходимых гарантий. Правда, эти гарантии не даны, но так как они логически и фактически необходимы, то они не могут быть не даны. Обещан созыв представителей народа. Но для того, чтобы весь народ мог высказаться, необходимо всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право. Иначе представители не будут представителями народа. Все это казалось неотразимо убедительным в своей, как выразилась одна газета, "божественной простоте".
Мы ждем торжественного провозглашения гарантий, мы ждем назначения срока! - говорит снова оправившееся правое крыло либерального общества, почувствовав под собою "незыблемую" почву рескрипта 18 февраля.
Мы слышим снова в либеральной прессе весенние ноты, только чуть-чуть надтреснутые. "Старые обманувшие слова", которые, как мы видели, вовсе и не исчезали, теперь снова получают радостную популярность. Доверие, доверие - вот лозунг и пароль. И в то время, как левое крыло интеллигенции и, прежде всего, студенчество сердито и недоверчиво хмурится, правая половина с замиранием сердца ждет и надеется.
"18 февраля 1905 года, - писало "Право" после опубликования манифеста и рескрипта, - навсегда останется памятным днем в нашей государственной жизни... День этот составит поворотный пункт в нашей истории... Бюрократический режим отвергнут волеизъявлением монарха, и возврата ему быть не может" (N 7)*103. "Право" стояло в этой оценке не одиноко. Проф. Гревс*104 с полным основанием писал, что рескрипт "радостно оценивается печатью, как новая эра в истории отношений между правительством и обществом России" ("Право", N 9)*105.
"Поворотный пункт", "новая эра", "невозможность" возврата к прошлому, - все то, что мы слышали после указа 12 декабря, все то, что мы еще услышим после 6 августа*106. Как много могильных камней над прошлым, какое обилие "новых эр"! Не от избытка ли "поворотных пунктов" наша официальная история идет в круговую и каждый раз снова возвращается к исходному пункту?
Однако, слишком скоро обнаружилось, что, несмотря на "новую эру" примирения, жизнь идет старым путем борьбы. Уже через три недели "Праву" пришлось с сокрушением указывать, что со времени объявления о созыве народных представителей "мы пережили мукденское поражение, неудачу комиссии сенатора Шидловского*107, взрывы в Петербурге и Москве, ежедневные убийства органов полиции, безнаказанно совершающиеся на глазах у всех". А возу новой эры все нет ходу. Между тем, репрессии и мобилизации черных сил, опирающиеся на манифест 18 февраля, идут своей чередою... "И все это совершается в такую минуту, когда бюрократический режим монархом окончательно отвергнут и заменяется народным представительством!" ("Право", N 8)*108. И снова уныние сжимает либеральные души жесткой рукой.
"Если правительство призывает общество для совместной работы, - пишет "Право", - то очевидно, что нужно прежде всего сломать ту преграду недоверия, которая возводилась с такой непреклонностью в течение долгих лет. Без взаимного доверия совместная работа невозможна"... Мы можем тут с благодарностью вспомнить, что "Наши Дни" знали этот рецепт еще до 18-го февраля.
А по прошествии новых двух недель, не принесших новых знамений, "Право" в отчаянии старается внушить гофмейстеру Булыгину*109, что для него нет лучшего исхода, как стать посредником между абсолютизмом и историей, так как всем ведь известно, что все равно ничто не может остановить ее хода. "Задача государственных людей, - докладывала газета, - влияние которых особенно вырастает в такие острые моменты перелома политической жизни страны, может заключаться только в том, чтобы способствовать этому ходу, сделать его бесшумным и ровным, а для этого нужна энергия, решимость и беззаветная вера в светлое будущее" (N 12)*110.
Было бы, однако, клеветой на демократию, если бы мы сказали, что вся она вместе с "Нашими Днями" и "Правом" молилась об ясной погоде правительственных реформ, идущих "ровным и бесшумным ходом" по пути, пролагаемом министром внутренних дел, одержимым "беззаветной верой в лучшее будущее".
Процесс расслоения демократии, начавшийся под ударом январских событий, шел своим чередом. Рескрипт и указ 18 февраля, как бы намечавшие законом дозволенную переправу в царство правопорядка, давали во многих группах временный перевес элементам либеральной троицы: веры, надежды и любви, но процесс консолидации радикальных элементов этим, может быть, лишь замедлился, но никоим образом не был приостановлен. То прикрываясь указом 18 февраля, то игнорируя его, демократическая левая вырабатывает свои "платформы" и, как бы радуясь первым шагам своего демократического самосознания, старается по возможности острее отточить свои лозунги и отравить их ядом недоверия ко всему, что исходит от коварных данайцев. Недоверие ко всем "старым обманувшим словам", недоверие к "изжитым силам", которые задаются целью превратить мертвые слова в мертвые дела! Не будем отныне стучаться к ним - пусть мертвые хоронят своего мертвеца! Долой всякие петиции, просьбы и докладные записки, - отныне мы обращаемся к народу, а не к его врагам!
Демократическая левая становится на путь призыва к непримиримости и недоверию, на путь агитации, набора и сплочения сил, наконец, на путь поисков боевой политической тактики. Процесс расслоения еще не принимает формы прямого раскола, но все же подвигается вперед. Те самые события, которые объемлют холодом душу либеральных примиренцев, как бы шпорами вонзаются в бока демократической мысли и гонят ее вперед. И в то время, когда правая хлопотала о пригласительной повестке на совещание Булыгина, на левой стороне, вслед за лозунгом Учредительного Собрания, поднимается идея всеобщего активного выступления масс, идея милиции, самочинных общенародных выборов и пр., и пр.
Если мы захотим проследить эти два течения демократии по их внешним проявлениям, мы почти не встретим их в чистом виде; они еще сплетаются и осложняют друг друга в голове отдельных лиц, в сознании целых корпораций, наконец, в настроении всей демократии. Две души живут - увы! - в ее груди.
Лозунг всеобщего избирательного права захватывает, по-видимому, всю политически-бодрствующую "демократию" и, таким образом, вопреки сказанному, как бы объединяет ее. Но на самом деле это не так. Освобожденцы, эти вдохновители демократической правой, принимают всеобщее избирательное право из политического оппортунизма, как средство утихомирить массу. Г. Родичев*111, напр., так однажды и высказался: компромиссов в этом вопросе не должно быть, "так как они не внесли бы успокоения, а испортили бы дело; бывают моменты, - пояснил он, - когда верность принципу есть высший оппортунизм" ("Право", N 11*112). Радикалы же принимают тот же лозунг, как средство связать себя с движением масс. Первые, молча или вслух, торгуются с непримиримой массой, вторые видят в ее непримиримости единственную демократическую опору. Это две различные позиции, и из них вытекают две тактики, которые неизбежно столкнутся в своем дальнейшем развитии.
"Нужно договориться с населением лицом к лицу, какие требования его фантастичны и какие - вполне основательны. В этом главный смысл предстоящих выборов, - во взаимном договоре лиц различных классов". Так откровенно высказывался г. Родичев в начале марта в цитированной выше речи на собрании петербургского юридического общества. И он тут же пояснил, как именно он думает достигнуть соглашения с "населением" и для чего это ему необходимо.
"Только системой всеобщего избирательного права, - сказал он, - можно будет внести успокоение умов и вырвать доску из-под ног у деспотии, с одной стороны, у революции - с другой" ("Право", 1905, N 10)*113.
Позиции освобожденцев, которые в лице гг. Родичевых совершенно сливаются с левыми земцами, обрисована в этих немногих словах с ясностью, граничащей с цинизмом.
Чтобы показать, как нащупывает свой путь левое крыло демократии, мы процитируем речь г. Мякотина*114, произнесенную 21 марта в том же юридическом обществе. Он решительно протестует против либеральных примиренцев, исходящих из предположения, что в России есть сила, которая одушевлена намерением немедленно преобразовать русскую жизнь. Единственно, где можно было увидеть эту силу, говорит он, это - в рескрипте 18 февраля. С тех пор прошел уже месяц: мы пережили погром в Феодосии, избиение в Баку, избиение интеллигенции в Курске и Пскове и мн. др. 18 марта мы узнали, что работы отодвинуты на несколько месяцев. Из всего этого возможен лишь один вывод: в рескрипте нет реального содержания, он не знаменует собой поворота к действительной жизни, а представляет лишь попытку ответить на ставшие насущными вопросы отрицанием. Не здесь родятся те силы, которые толкают русскую жизнь к преобразованиям и должны передать дело народа в руки самого народа. Если русское общество получило за последнее время возможность говорить не громко, но хоть вполголоса, - то лишь потому, что изменился характер народной жизни, и из народа вышли силы, вступившие в открытую борьбу за новые начала жизни, за права личности и гражданства. Благодаря борьбе, перед русской интеллигенцией выдвинулся вопрос: пролагать ли ей мосты к осуществлению частичных преобразований, к передаче власти в руки групп, которые постараются обеспечить свои интересы, или направить свои силы на поддержание тех боевых лозунгов, на которых могут объединиться живые силы страны. Решение вопроса может быть только одно: она не может идти на уступки и должна требовать созыва Учредительного Собрания на началах всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов ("Право", 1905, N 13)*115.
Мы вовсе не хотим сказать, чтобы мысли эти были чрезвычайно смелы или оригинальны. В социал-демократической литературе они высказывались с неизмеримо большей энергией и обоснованностью - и притом еще в те незабвенные времена, когда классовый характер русской оппозиции был для радикалов "Русского Богатства" шифрованным письмом за семью печатями, и всякая попытка со стороны марксистов расшифровать политические шифры считалась навязчивым бредом. Как недавно это было и вместе - как давно!
Мы вовсе не хотели также сказать, что наметившиеся в среде интеллигенции два течения непримиримы. Мы видим, что сейчас они еще не разошлись. Мы увидим, как они будут впоследствии снова протекать по общему "конституционному" руслу, у слияния еще отличаясь друг от друга привнесенной ими окраской, а затем все более и более растворяясь друг в друге...
Они еще не разошлись, говорим мы, а в демократической России они снова сойдутся. Но в ближайший период, который будет периодом борьбы за эту новую Россию, им предстоит разрыв, временный, но тем более острый. "Боевые лозунги", которые рекомендовал г. Мякотин, будут становиться все резче и смелее или все "фантастичнее" и "неосновательнее", чтобы говорить языком г. Родичева. Тогда они, эти демократы поневоле, сделают, может быть, еще шаг влево - все с той же целью "договориться с населением лицом к лицу", - но наступит, наконец, предел их политической эластичности и он не так далек!.. А в это время левая ветвь того же ствола, менее связанная с общими классовыми корнями экономической эксплуатации, более преданная широким целям буржуазно-демократического прогресса, более способная жертвовать грубыми и узкими интересами имущих классов, будет окрашиваться всеми "фантастическими" красками политической палитры.
И сегодняшние братья, дети одной социальной семьи, окажутся завтра злейшими врагами, чтобы впоследствии снова протянуть друг другу братские руки, когда возмутившаяся жизнь устанет от собственного бешенства и войдет в берега "правопорядка" или еще раньше, когда пролетариат своими суровыми атаками ужаснет все образованное общество перспективой "культурного одичания" и отбросит демократов всех нюансов в одну "священную фалангу цивилизации и мира".
Ca ira, ca ira,
Qui vivra - verra!
(Это будет, будет,
Поживем - увидим).
III. Отделение от либералов и период расцвета
Было бы слишком утомительной и по существу дела излишней работой подробно излагать здесь все манифестации демократической мысли этого периода, - да и вряд ли нам удалось собрать сколько-нибудь исчерпывающую коллекцию резолюций, петиций, постановлений и записок. Достаточно будет, если мы перечислим важнейшие из этих документов и установим их характерные черты.
Первое, что мы считаем нужным еще раз подчеркнуть, так это тот факт, что всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право царит отныне во всех заявлениях безраздельно. Петербургские рабочие так решительно пристыдили передовую интеллигенцию радикализмом своих требований, что сразу отняли у нее возможность гласно сомневаться в "своевременности", "уместности" и "целесообразности" всеобщего голосования. Как японцы обеспечили своему флоту неоспоримое господство внезапным нападением 28 января, так, через год, пролетариат внезапной атакой 9 января сразу обеспечил безраздельное господство своему основному лозунгу над политической волей либеральных кругов.
Заявлений, которые высказывались бы против всеобщего голосования, мы уже не встречаем. Таких, которые обходили бы этот вопрос, по-прежнему укрываясь за ноябрьские земские тезисы, ничтожное меньшинство*. Отныне юристы, педагоги, врачи, гражданские и иные инженеры, агрономы, статистики, журналисты, ветеринары, общественные еврейские деятели, члены николаевской библиотеки, тираспольские граждане и камышинские обыватели, наконец, просто разного звания и состояния лица твердо заявляют, что единственным выходом из всех отечественных зол, профессиональных неурядиц и непорядков, культурных нехваток, словом, из того, что называется "современным положением", является Учредительное Собрание, свободно избранное на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Наконец, даже профессора высказываются за всеобщее и равное избирательное право, умалчивая лишь о том, должно ли оно быть прямым (смотри постановления съезда профессоров 25 - 28 марта 1905 г.).
/* См., напр., резолюцию московского совещания профессоров, происходившего под председательством попечителя учебного округа./
Отныне либеральному генерал-майору Кузьмину-Караваеву*116, прежде чем высказаться за цензовое избирательное право, придется полчаса потратить на расшаркивания перед великим принципом всеобщего голосования. Отныне доблестные тверские Аяксы*117, Петрункевич и Родичев, принуждены будут первородную подозрительность собственника к массе прикрывать аргументами о технических якобы преимуществах двустепенного голосования. "Русские Ведомости", в течение десятилетий бывшие свалочным местом тоски по земскому цензу 64 года, - отныне и они исторгнут из своей груди вздох надежды на установление "справедливого" принципа всеобщей подачи голосов. И мы имеем все основания думать, что если бы кто-нибудь дал себе труд раскрыть "Вестник Европы"*118, то смельчак убедился бы, что и в этом коричневом гробике покоятся симпатии к suffrage universel.
Такова судьба многих политических идей, которые кажутся долгое время утопическими. Пришел час, когда из маленьких фактов сложился большой факт революции, и фантастические идеи шутя посрамляют мудрость мудрых. То ли мы еще увидим, господа!.. Но вернемся к февральским и мартовским резолюциям.
Екатеринославское юридическое общество в своей телеграмме, посланной совету министров 1 марта, констатирует, что страна находится "в процессе глубокого возбуждения всех ее общественных сил"; нужны немедленные реформы; законодательная палата должна быть построена на началах всеобщей, тайной и прямой подачи голосов; выборам должно предшествовать установление личной неприкосновенности, а также свободы слова и собраний, дабы зрелые общественные силы могли благотворно влиять на народ, подготовляя население к спокойному восприятию грядущих великих преобразований. Телеграмма требует, чтобы в особое совещание при министерстве внутренних дел были призваны и представители населения.
Сумское сельскохозяйственное общество в своем постановлении от 6 марта исходит из необходимости "умиротворить страну и остановить уже начавшееся движение крестьян", а в качестве средства указывает на созыв народных представителей, свободно избранных путем всеобщего, равного, прямого и тайного голосования; кроме того общество ходатайствует, чтобы в особое совещание были приглашены представители от земских собраний, городских дум и ученых учреждений. Того же требует и нежинское сельскохозяйственное общество.
28 февраля петербургское собрание помощников присяжных поверенных, обсудив указ и рескрипт 18 февраля, признало необходимым: 1) чтобы задача особого совещания была ограничена выработкой закона о созыве Учредительного Собрания на началах равного, прямого и тайного голосования, 2) чтобы к участию в работах совещания были привлечены представители от всего населения России без различия национальностей и вероисповеданий. Собрание, к сожалению, не указало, на каких началах должны быть привлечены в комиссию Булыгина представители всего населения: на началах всеобщего голосования? Но тогда почему бы им не образовать Учредительного Собрания, вместо того, чтобы заседать в министерской канцелярии!
Это затруднение вполне оценили петербургские присяжные поверенные. Вот почему они в заседании 9 марта, приняв в общем ту же резолюцию, что и их помощники, ограничились по второму пункту требованием, чтобы к "трудам" особого совещания был привлечен, наряду с представителями других общественных групп и учреждений, также и выборный представитель присяжной адвокатуры.
К постановлению петербургской адвокатуры присоединяется московская (13 марта), одесская, саратовская, киевская (17 марта). Но московская не ограничивается этим. Она намечает демократические основы конституции и ставит вопросы о милиции и о войне. Вообще по широте постановки вопросов московская резолюция оставляет позади себя все остальные. В то время, как одесская адвокатура еще путается в сетях архаической фразеологии земских адресов и лукаво мудрствует на тему, что "стоящая между царем и народом бюрократия не только не исполняет, но извращает повеления, исходящие от верховной власти", московское собрание (13 марта) говорит: "народным представителям принадлежит право законодательной власти", что же касается исполнительной власти, то она "вверяется кабинету министров, ответственному перед народными представителями". Последовавшее вскоре затем официальное разъяснение упрекало московских адвокатов в том, что они предлагали совету министров принять программу демократической республики. Некоторые газеты уверяли даже, будто московские адвокаты потребовали "социал-демократической" республики: не знаем, не знаем, из резолюции этого что-то не видно.
По вопросу о милиции московская резолюция постановляет: а) просить городские думы и земства учредить вооруженную милицию и принять все меры для охраны граждан и б) признать, что полиция должна быть передана в ведение городов и земств.
Мысль, что путь в Учредительное Собрание пролегает через канцелярию министерства внутренних дел, разделяется не всеми. В то время, как одни требуют допущения в особое совещание представителей населения, не указывая, впрочем, как это сделать, а другие ходатайствуют об этой привилегии лишь для "зрелых общественных сил", более радикальные элементы приходят к тому убеждению, что оппозиции нечего делать за правительственными кулисами, и в пояснение своей мысли цитируют первый псалом царя Давида: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых".
Предварительный съезд журналистов 3 - 4 марта, исходя из того, что булыгинская комиссия ни в каком случае и ни при каких комбинациях не может заменить собою (sic!) Учредительного Собрания (к этому можно было бы прибавить: точно так же, как участок ни при каких комбинациях не может заменить собою комитет общественного спасения), пришел к выводу, что "организованные общественные силы должны предъявить к ней единственное требование" - о созыве Учредительного Собрания на соответственных началах. Ввиду этого, съезд считает нежелательным стремление общественных учреждений к участию в работах комиссии Булыгина и рекомендует им в случае, если бы они были приглашены, ограничиться повторением принципиальных требований. Для того, чтоб обеспечить такое, а не иное участие общественных (т.-е., в сущности, земских и думских) представителей в комиссии, съезд рекомендовал собирать возможно большее количество подписей граждан под заявлениями, которые должны быть поданы земским и городским учреждениям.
Таким образом, съезд журналистов пришел к заключению, что задача оппозиции состоит в давлении на правительство извне, и, далее, признал необходимым мобилизацию граждан, правда, в крайне неактивной форме, для давления извне на земство и думы, как на официальное "представительство" населения. Эта, хотя и совершенно зачаточная тактика, все же выше ходатайств перед советом министров об учреждении земской экспертизы при конституционной канцелярии.
Точку зрения мартовского съезда журналистов комментировало "Право" в том смысле, что смешение бюрократических элементов с общественными не может не перенести на общество хотя бы часть ответственности за те результаты, какие окажутся от работ совещания. Для того, чтобы производить давление на власть, оппозиции нет надобности входить в состав комиссии и "уничтожать средостение". Общество может производить свою работу и отдельно, и чем больше оно объединится "в своих положительных идеалах", тем грандиознее будут проявления его работ и тем реальнее должен быть результат. Разумеется, в оригинале ("Право", N 10) эти соображения сдобрены соответственной дозой дипломатических двусмысленностей и дьявольски хитрых подмигиваний в сторону власти. Но уж на этом взыскивать не приходится.
Еще дальше в направлении "непримиримости" идет резолюция общества вспоможения окончившим высшие женские курсы. Она заявляет категорически, что выработка новых политических форм не может быть выполнена средствами отживающей правительственной системы. Высочайший рескрипт 18 февраля, - поясняет резолюция, - удерживая во всей полноте "незыблемость основных законов империи", не вносит в положение вещей никаких существенных изменений. Едва ли, однако, не самое значительное число заявлений просто игнорирует "конституционную" работу бюрократии, ограничиваясь, в лучшем случае, как, напр., записка 256 петербургских деятелей по народному образованию, ссылкой на то, что существующие органы власти не в состоянии провести требуемые жизнью изменения, а потому самой насущной потребностью настоящего момента является созыв Учредительного Собрания (от 12 марта).
К несчастью, эта точка зрения имеет свою ахиллесову пяту: она вовсе не задается вопросом о том, кем и как будет, в конце концов, созвано Учредительное Собрание?
Мы вовсе не хотим этим сказать, что точка зрения съезда журналистов качественно выше. Нет! Но она дает исчерпывающий ответ в тех ограниченных рамках, в каких она ставит вопрос. Недостаток приведенных нами более радикальных решений не в том, что они слишком радикальны, а в том, что они недостаточно радикальны. Они останавливаются на полпути. Сейчас станет ясно, что мы хотим этим сказать.
Политическая мысль широких общественных кругов не развивается чисто логически, изнутри себя, по системе учебников государственного права. Она толкается вперед, назад, в сторону тем материальным процессом общественного развития, который она обслуживает. Конечно, политическая мысль, как и всякая иная, имеет свою логику. Но движущей силой политики отнюдь не является формальный силлогизм. Наоборот. Политическое мышление любой общественной группы, как и всякая вообще форма социальной идеологии, чрезвычайно косно. Оно по доброй воле никогда не гоняется за стройностью, систематичностью и законченностью. Во всяком случае, оно ради них не ударит палец о палец. При первом удобном случае оно без сожаления откажется от выводов из признанных им посылок, если только его не толкает вперед неудовлетворенный голос командующего им классового интереса или настойчивое внешнее давление какой-нибудь общественной силы. Это общее соображение прекрасно подкрепляется приведенными выше фактами из развития политической идеологии у русской интеллигенции за несколько месяцев последнего года.
Непорядки русской жизни ни для кого не были секретом и до последнего оппозиционного подъема. Но нужна была русско-японская война, колоссальное практическое испытание кровью и железом всех сторон государственного распорядка, чтобы двинуть общественное сознание от будничного брюзжания против частных неустройств к обобщенному отрицанию целого режима.
Нужно было адское сопротивление бюрократии, готовой отстаивать свои позиции до конца, чтобы требование государственной реформы рассталось с идеей определенного "соучастия" народных представителей, наряду с всевластной бюрократией, и подошло к идее борьбы за обладание государственной властью. Нужно было потрясающее январское выступление пролетариата, т.-е. самой активной части того народа, именем которого оперировала оппозиционная мысль, чтобы эта последняя, во-первых, сделала попытку поставить вопрос права на очную ставку с вопросом силы и, во-вторых, связала народное представительство с лозунгом всеобщего избирательного права.
И каждый раз после того, как новый политический факт вынуждал политическую мысль интеллигентской демократии сделать новый шаг, от которого она вчера еще отказывалась, несмотря на отдельные настойчивые голоса, ей сейчас же казалось, что этот шаг она делает самопроизвольно, как простой логический вывод из старых посылок; более того, ей представлялось, что с этим выводом она родилась. Не отдавая себе отчета в механизме, управляющем ее движением, она тем самым сохраняет за собой право удовлетворяться своей ограниченностью до нового поучительного толчка.
Если, отвлекшись от состава либерально-демократической оппозиции и сложных внутренних трений, мы возьмем ее лишь в развитии и росте тех лозунгов, которые чем дальше, тем больше господствуют в ее рядах, мы натолкнемся на несколько характерных этапов в развитии оппозиционной мысли. Первое "героическое" усилие, которое она должна была произвести, было направлено на то, чтобы связать все частные виды зла, насилия, произвола и нестроения с одним общим лозунгом и, по крылатому слову одного журналиста, от требования реформ перейти к требованию реформы. Требование реформы закрепляется общественным сознанием, как требование участия свободно избранных представителей народа в законодательной работе и в контроле над исполнительной властью.
Достигши этого этапа, политическая мысль упирается в два вопроса: во-первых, на каких началах должно быть организовано участие народных представителей в государственной власти и, во-вторых, какими путями это может быть осуществлено.
Боевой лозунг Учредительного Собрания, созванного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, сменяет бесформенную идею народного представительства и является в сознании общества как бы исчерпывающим ответом на эти оба вопроса.
Переход от идеи народного представительства к лозунгу всенародного Учредительного Собрания сопровождается, по необходимости, глубокой переоценкой значения и объема власти самого представительства. Идея участия народа в осуществлении законодательной власти сменяется идеей перехода государственной власти в руки народа. Но как только идея всенародного Учредительного Собрания получает для оппозиции значение реального определения того единственного пути, на котором только и мыслимо культурно-политическое возрождение страны, общественная мысль становится лицом к лицу с вопросом о необходимых предварительных гарантиях созыва народных представителей. Она их формулирует в виде требований свободы слова, печати, союзов, собраний, неприкосновенности личности и жилища и всеобщей амнистии по делам политическим и религиозным.
Политическое сознание уясняет себе, что свобода выборов означает не только свободу опускания избирательного бюллетеня в деревянный ящик, но целую серию публичных прав, обеспечивающих свободу агитации. Только при условии признания за населением этих необходимых прав, гласит "заявление граждан в херсонское губернское земское собрание", могут и должны быть созваны представители народа. А резолюция "многочисленного собрания представителей нижегородского общества и граждан" (sic!) формулирует это требование, как ультиматум: "без изложенных гарантий и условий, - говорит она, - общественные учреждения и группы должны отстраниться от участия в выборах представителей будущего законодательного собрания". Таким образом, уже на другой день после издания рескрипта выдвигается бойкот, если не как тактика, то как угроза.
В итоге сложных коллизий, ошибок, разочарований, политических поучений сверху и снизу демократическая интеллигенция создала такую правовую конституцию: необходимо реорганизовать государственный строй на демократических началах; сделать это может и должен сам народ в лице полномочного Учредительного Собрания; избрать своих представителей в Учредительное Собрание народ сможет лишь при наличности необходимых гарантий и свобод.
Все это совершенно верно. Но кто установит и закрепит в соответственных учреждениях гарантии и свободы? Кто созовет подлинное, неподтасованное всенародное Учредительное Собрание?
В "Проекте основного закона Российской империи"* мы находим следующее крайне поучительное заявление:
/* См. в приложении к книге "Конституционное государство", изд. "Права". С этим проектом мы еще встретимся дальше./
"Единственным правильным путем к осуществлению программы, начертанной в изложенном проекте, мы считаем созыв Учредительного Собрания, свободно избранного всенародным, прямым, равным и тайным голосованием, для выработки и приведения в действие основного государственного закона. Только в таком случае закон этот будет исходить из соответствующего его значению источника - из воли народа".
"Мы оставляем открытым вопрос о том, при каких условиях совершится переход к новому строю и каким образом будет выработан и санкционирован порядок избрания в Учредительное Собрание. Все это зависит от временного сочетания обстоятельств и не поддается юридическим определениям".
Совершенно бесспорно, что способ, каким может быть завоевано Учредительное Собрание, не поддается правовым определениям, так как это способ сверх-правовой. Но он должен подлежать определениям политической тактики со стороны тех групп, которые не хотят ограничиваться выжиданием a bras croises (сложа руки) благоприятного "временного сочетания обстоятельств", которое позволит им расправить руки и протянуть их к власти.
Если освобожденские "демократы", приспособляющие все свои жесты и интонации к каждому "временному сочетанию обстоятельств" в отношениях между абсолютизмом и земщиной, принципиально враждебных всякой последовательной тактике, способной лишь стеснить их пламенеющую готовность, - то честные демократы левого крыла еще недоразвились до постановки и проведения законченных тактических планов. Уяснение демократических задач и агитация в ограниченных кругах интеллигенции составляли для них все содержание работы. И отрицательное решение вопроса о комиссии Булыгина, как о звене в непрерывной цепи правовых преобразований, впервые, в сущности, поставило левых лицом к лицу с вопросом: где же действительный путь?
Московское отделение технического общества в своем обширном "постановлении" приходит к такому решению этого тактического вопроса: "Ввиду доказанной несостоятельности (неспособности?) бюрократических комиссий справиться с предстоящей задачей, для решения вопроса о способах созыва Учредительного Собрания должны быть немедленно созваны комиссии из свободно избранных представителей всех организованных общественных сил страны без всякого участия бюрократического элемента".
Организованные силы страны должны взять дело созыва народных представителей в свои руки; выборы должны быть произведены самолично. Необходимая обстановка для выборов будет создана путем захватного публичного права, именуемого на нашем политическом жаргоне "явочным порядком". На страже всех завоеваний захватного права станут организованные общественные силы. Приобретает некоторую, правда, очень неширокую и неглубокую популярность идея городской и земской милиции. 8 марта в заседании московской городской думы были доложены заявления соединенного собрания всех групп помощников присяжных поверенных и педагогического общества, требовавшие, чтобы городское самоуправление взяло на себя учреждение гражданской милиции из всех без изъятия классов московского населения, так как лишь милиция может явиться действительным средством охраны физической неприкосновенности и душевного спокойствия граждан. Вот к каким выводам начинает все больше толкаться демократическая мысль.
Но если политическая агитация еще могла быть рассеянной и вестись партизанскими средствами, то политическая тактика, даже самая примитивная, уже требует организации. Нужно организоваться, организоваться во что бы то ни стало! - одной мобилизации общественного мнения посредством прессы, резолюций и банкетов недостаточно, чтобы достигнуть цели. Нужна материальная организация боевых сил.
Пироговский съезд врачей, открывшийся в Москве так называемым "явочным" порядком, решительно заявил о необходимости врачам сорганизоваться для энергичной борьбы рука об руку с трудящимися массами против бюрократического строя - для полного его устранения - и за созыв Учредительного Собрания, которое должно быть созвано при условии передачи полиции в руки общественных учреждений и предварительного проведения в жизнь начал неприкосновенности личности и необходимых свобод. Достаточно только сопоставить эту часть резолюции с постановлением петербургского врачебного общества от 8 января о необходимом "изменении правового порядка, предложенного большинством съезда земских деятелей 6-9 ноября", чтобы увидеть, какой путь прошла политическая мысль с 9 января до 20 марта, т.-е. в течение двух с половиною месяцев!
Состоявшийся в марте же съезд агрономов и статистиков, исходя из того, что все русское общество в настоящее время не может возлагать никаких надежд на работающие ныне различные правительственные комиссии, пришел к заключению о необходимости в целях проведения в жизнь выработанной им программы, т.-е. в целях активного участия в происходящем народном движении, организовать союз агрономов, статистиков и других деятелей по экономической помощи населению.
Мы, таким образом, подошли к моменту создания многочисленных "профессиональных" союзов интеллигенции.
IV. Союзы
"Союзное" объединение интеллигенции разных профессий диктовалось элементарной потребностью оппозиции в сплочении. Это так ясно, что об этом не стоит распространяться. Формы этого союзного движения складывались всецело под влиянием общего политического развития страны, появления новых сил на новой арене.
Идея объединения в профессиональные союзы зарождается независимо у двух групп: профессорской и инженерской; крайне поучительно, что именно у этих групп, из которых одна находится в непрестанном общении с самой активной частью интеллигенции, студенчеством, а другая - с самым боевым классом общества, пролетариатом.
Мы знаем, что профессора - это самая косная, безличная, на все готовая корпорация русской интеллигенции. Не было той холопской миссии, от которой отказалась бы профессура. За чин и плату они играли роль педелей казенной науки. Не было той полицейской репрессии, аппаратом которой не были бы профессора. Но непримиримая тактика студенчества, боровшегося за академические вольности и политическую свободу, сводила к нулю итоги правительственной и профессорской полицейщины. Антагонизм между профессорами и студенчеством, не внимавшим сытой либеральной мудрости своих "наставников", обострился до крайней степени, прежде чем профессора поняли, что так дальше нельзя: нужно либо закрыть университеты навсегда, либо добиться для них необходимых условий существования. Таким образом, профессора не просто додумались до преимуществ конституционного строя перед самодержавно-полицейским и не просто заразились общим настроением, но были выброшены, буквально вышвырнуты, боевой непримиримостью студенчества на путь оппозиции.
Это не единственное явление такого рода, мы знаем другое, гораздо более крупное. Представители торгово-промышленного капитала были обращены к оппозиционной "платформе", ничем иным, как грандиозным развитием стачек. Можно почти считать политической "теоремой", что, если мы имеем две непосредственно связанные группы или два класса буржуазного общества, из которых один играет подчиненную, а другой в той или иной степени командующую роль, то командующий класс не привлекается на путь оппозиции каким-нибудь мирным договором с классом зависимым, но вынуждается этим последним к оппозиции путем самой непримиримой боевой тактики. Иными словами: не соглашения и союз создают увеличение оппозиционных сил, но принципиальная политическая дифференциация. Отсюда урок для демократии: при занятии каждой новой позиции нужно больше заботиться об ее укреплении и использовании всеми боевыми средствами, чем о сохранении союзника, дотащившегося до этой позиции.
Когда студенты посредством крайне выразительных демонстраций ad oculum (с очевидностью) доказали все еще колебавшимся профессорам, что наука должна быть свободной, а свободная наука возможна лишь в свободном государстве, среди профессоров приобрела популярность мысль о съезде и союзе. Перейдя на почву политической оппозиции, профессора первым делом ухватились за грозное оружие буржуазного либерализма: за оппозиционные обеды. Опыт мировой истории давно уже засвидетельствовал чрезвычайно разрушительное влияние этого средства на старый порядок. Обед приурочивался к Татьянину дню (12 января, 150-летие московского университета*119), а к обеду приурочивалось принятие упоминавшейся выше записки о "нуждах просвещения". "К 4 января, - повествует "Русь", - записка была выработана, и все распоряжения по обеду были сделаны", причем, по отзыву той же газеты, в редактировании записки и устройстве обеда принимали деятельное участие наиболее выдающиеся силы оппозиционной науки. Так шли дела на либеральной кухне русской профессуры, как вдруг за три дня до предположенного обеда разразилась гроза 9 января. Кровавый день унес с собой, между многими сотнями рабочих, несколько человек студентов, которым так и не довелось дожить до того часа, когда воспитанные ими профессора приступят, наконец, к затрапезной борьбе с абсолютизмом. Обед, впрочем, не состоялся. "Первым движением кружка, - излагает почтительная "Русь", - было расстроить обед и обратить деньги, собранные за билеты на обед, на помощь семьям рабочих, убитых или раненых 9 января". Само собою разумеется, это было достойно всякой похвалы. "На собраниях 10 и 12 января кружок занимался ликвидацией дел обеда", было избрано бюро, которое выработало основные положения организации союза профессоров. Эти положения были приняты съездом профессоров и преподавателей высших учебных заведений 25-28 марта, и союз был создан.
Мартовский съезд происходил уже после закрытия всех высших учебных заведений волею студенчества в виде протеста против январских правительственных злодеяний. Таким образом, давление так называемых общих государственных условий на академическую жизнь равнялось к этому моменту десяткам атмосфер. Шансы университетской науки стояли гораздо хуже, чем шансы революции. Тем не менее постановления мартовского съезда профессоров отличаются немощным характером. Гг. профессора заявляют, что не могут не взирать с глубокой тревогой на тяжелые условия, переживаемые нашей страной. Стоит присмотреться научным оком к "грозным симптомам" - аграрным волнениям и рабочим забастовкам, чтобы увидеть, что Россия находится на краю пропасти. Каждая минута промедления увеличивает правительственную и общественную анархию - "ту смуту, которая грозит неисчислимыми бедствиями стране". Профессорский съезд требует конституционного режима на основе всеобщего и равного избирательного права, прямого опущено потому, что профессора стоят за двустепенное, а тайное опущено для того, чтобы замаскировать отсутствие прямого: обычный прием для всех сторонников двустепенного голосования. Резолюция молчит о распространении избирательного права на женщин. Резолюция, разумеется, упоминает об идее социальной справедливости и угрожает фактами аграрных волнений и рабочих забастовок, но не выдвигает ровно никакой программы аграрной реформы и фабричного законодательства.
Тактические выводы съезда еще более поражают своей нищетой. Если не считать предложения профессорам заниматься распространением знаний по основным вопросам конституционного права, то останется одна чисто отрицательная тактическая директива: профессора отныне отказываются каким бы то ни было образом поддерживать практику полицейско-бюрократического воздействия на учащееся юношество.
Мы уже сказали, что союз инженеров сложился около того же времени, что и союз профессоров. Периодические возмущения пролетариата, вызываемые общим социально-правовым укладом и приводящие к сложным коллизиям капитала, труда и власти, все чаще и чаще ставили инженеров, находящихся, по образному выражению юго-западной группы, между молотом капитала и наковальней труда, в безвыходное положение и лишали их условий "спокойной и достойной работы". Таким образом, несомненно, что общественно-профессиональные условия, страшно отягчившиеся "грубой междоусобной войной труда и капитала", заставили инженеров понять полное "несоответствие новых экономических устоев с обветшалыми политическими формами". Борьба за создание условий спокойной и достойной работы превратилась в борьбу за конституционные гарантии государственной жизни. Для борьбы за эти гарантии 5 декабря образовался в Петербурге союз инженеров и техников разных специальностей. Задачи, которые он себе ставил, меньше всего отличались определенностью: 1) изучение социальных условий, в каких работает русская промышленность, 2) изыскание и проведение в жизнь улучшения этих условий (sic!)*. Союз, по-видимому, мечтал вначале легализоваться, так как весь декабрь бюро занималось разработкой каких-то основ деятельности союза, но нагрянувшие январские события, как объясняет обстоятельный доклад бюро ("Право", N 11), не позволили ждать выработки какого-нибудь устава, и союз решил считать себя фактически существующим. Дальнейшая практика упрочила этот метод, так как для всех стало ясным, что легализованные общества имеют пред неосвященными, но фактически существующими лишь ту привилегию, что могут быть по произволу закрыты администрацией.
/* Возможно, впрочем, что эта сугубая неопределенность, не только содержания, но и формы, сознательно учинена "страха ради цензорска". Мы должны оговориться, что все наши цитаты сделаны не по подлинным документам, но по их нередко подчищенным воспроизведениям в прессе. За всякие поправки мы были бы крайне обязаны. Эти данные нужны будут будущему историку нашего замечательного времени./
Январские события временно оживили деятельность союза. Он оказывал материальную помощь раненым и семьям жертв 9 января, затем взял на себя инициативу в устройстве столовых для пролетарских детей, голодом которых их отцы оплачивают свою борьбу за лучшее будущее для новых поколений...
Мы уже знаем об интересной записке союза по поводу действительных причин рабочего движения, представленной через г. Витте комитету министров. Союз постановил поддерживать своих пострадавших членов и выразил принципиальное порицание инженерам, выполняющим полицейские функции выуживания "неблагонадежных" рабочих. Далее, когда затея с комиссией сенатора Шидловского закончилась жалким фиаско, благодаря принципиальной настойчивости и образцовой выдержке представителей петербургского пролетариата, и когда власти стали срывать сердце на отдельных выборщиках, подвергая их всяческим карам, вплоть до побоев, союз инженеров публично протестовал против чисто провокаторской роли, разыгранной г. Шидловским. Если еще упомянуть о протесте союза по поводу бакинского диавольского шабаша, подготовленного полицейски-разбойничьей политикой кавказской администрации, то мы получим более или менее полный очерк деятельности союза за этот первый период.
Юго-западные инженеры, умудренные, по собственной рекомендации, значительным жизненным опытом, достаточно дисциплинированные своими научными познаниями (и солидными окладами?) и гарантированные поэтому от всех необдуманных и незрелых решений, обещали "в самом непродолжительном времени выступить с солидно-мотивированными заявлениями и ходатайствами как перед представителями местной власти, так и перед высшими правительственными органами страны".
К сожалению, нам совершенно неизвестно, каковы были реальные плоды для счастья и благоденствия юго-западной России от этой патентованной в своей зрелости политической тактики, состоящей в представлении солидно-мотивированных ходатайств достаточно дисциплинированными ходатаями.
22-24 апреля на делегатском съезде*120, сперва заседавшем в Петербурге, а затем вынужденном se retirer sur le sol hospitalier de Finlande (отступить на гостеприимную почву Финляндии, как значилось в приветственной телеграмме, посланной обществу финляндских инженеров), союз получил всероссийскую организацию - в его состав вошло около 3.000 человек - и выработал так называемую платформу... Всенародное Учредительное Собрание, предоставление избирательного права женщинам, право на национальное самоопределение, гарантируемое конституцией, немедленное провозглашение публичных прав - такова политическая часть "платформы". Основными задачами рабочего законодательства съезд провозгласил: прогрессивное уменьшение (sic!) рабочего дня до 8 часов и государственное страхование рабочих. Съезд признал, далее, необходимой коренную аграрную реформу, но совершенно не определил ее оснований.
Тактические резолюции союза имеют по преимуществу отрицательный характер: признано несовместимым с достоинством инженера обращение к вооруженной силе при конфликтах труда с капиталом, исключение рабочих по полицейским спискам, репрессии за празднование 1 мая и пр. и пр.
Из докладов, чтение которых предшествовало выработке программных резолюций, выяснилось, как гласит отчет о первом заседании, что союзы всюду возникали под влиянием вестей из столицы и особенно после 9 января. Находим необходимым это не только отметить, но и подчеркнуть.
Предварительный съезд столичных и провинциальных журналистов 3-4 марта 1905 г., который нам уже известен по своей резолюции относительно совещания гофмейстера Булыгина, подготовил посредством избрания бюро первый всероссийский съезд журналистов, заседавший в Петербурге с 5 по 8 апреля и положивший основание союзу российских писателей. На первом же заседании наметились, по классификации "Новостей"*121, два противоположных течения: более умеренное и более радикальное, причем восторжествовало первое. В красиво построенной речи г. Короленко*122 демонстрировал не "более умеренное", но более, чем умеренное течение русской демократии.
Г. Короленко нарисовал свое тревожное настроение - и нарисовал в таких характерных красках, что мы не подобрали бы для этого настроения другого имени, как политическая жуть. Снизу катится что-то большое, темное, гневное, рокочущее - и наступает все ближе и ближе... Сверху укрепилось что-то тупое, жестокое, бессмысленное и не хочет уступать... А мы, либеральная печать, стоим меж этих двух надвигающихся сил, - и гложет нас, гложет предсмертная тоска... Сдержим ли? Или не сдержим? И тогда "оно" всей тяжестью навалится на нас и раздавит наши бедные, мягкие, жирондистские*123 души...
Такое же настроение, - вспоминает оратор, - было и перед освобождением крестьян. Но тогда условия сложились благоприятно... для кого?.. Тогда прогрессивным элементам общества в союзе с прогрессивными элементами бюрократии удалось разрешить важнейшую задачу того времени. И все страхи, вся накопившаяся взаимная ненависть, все угрозы исчезли, как ночные тени, перед веянием света и свободы. А теперь? Союз печати с бюрократией, к несчастию, невозможен, потому что бюрократия цепко держится за свои привилегии. Бюрократия даже не понимает того, что в сущности либеральная печать является устоем порядка, ибо она сеет в обездоленных массах спасительную надежду - надежду на реформу сверху. А надежда заменяет отчаяние ожиданием. Но сбудется ли надежда? Или обманет и тем закалит отчаяние? Хватит ли у "современного поколения" сил для разрешения задачи и предотвращения катаклизма? Или же на нас надвинется то грозное, что зреет внизу?.. Вот в чем тревожный вопрос. Очень красиво и правдиво пела жирондистская душа писателя-художника о предреволюционной политической жути русской демократии. Встреченная "дружными аплодисментами" речь г. Короленко стоит, в своем роде, десятка демократических "платформ".
Но съезд все же не ограничился поэтической исповедью и принял предложение г. Милюкова, считающего себя, как известно, реалистическим политиком, выработать основы программы и тактики.
При обсуждении политической платформы возникло разногласие насчет предоставления избирательных прав женщинам, - но "подавляющим большинством голосов этот вопрос был разрешен в положительном смысле".
Аграрный вопрос был разрешен съездом более широковещательно, чем определенно, и более великодушно, чем глубоко. Союз писателей поставил себе задачей "стремление к осуществлению (как осторожно!) такой экономической политики, в результате которой весь земельный фонд страны был бы предоставлен в распоряжение трудящегося населения (как смело!)". Всякий, кто будет отстаивать добавочное наделение с выкупом, организацию переселений и другие не бог весть какие радикальные меры, будет чувствовать себя в курсе "стремлений к осуществлению" каучуковой аграрной программы. Немудрено, что к этой резолюции, столь робкой и столь "смелой" в одно и то же время, присоединилось больше 80 голосов, т.-е. все, кроме марксистов, которые воздержались (?), надо думать, из брезгливости к формулам, которые обещают все и ничего. За национализацию земли одновременно с государственным преобразованием высказалось уже только 54 голоса. Мы не будем здесь подвергать детальной критике творчество буржуазной демократии в области аграрного вопроса, - ниже мы сделаем это в другой связи.
Глубокой поучительности полны заключения гг. российских писателей по рабочему вопросу. Единогласно съезд высказался за государственное страхование рабочих, за урегулирование (а не уничтожение!) ночного труда, за ограничение (а не безусловное воспрещение!) детского труда. Вопрос о немедленном введении 8-часового рабочего дня вызвал разъединение: соответственная резолюция была принята лишь 50 голосами против 42, при 6 воздержавшихся. Тогда предложили другую резолюцию, требующую немедленного введения 8-часового рабочего дня лишь для тех производств, где он "возможен по техническим условиям в настоящее время", и принятия надлежащих мер для введения его "в ближайший срок" во всех других производствах, но и за эту резолюцию голосовало лишь 52 против 49.
Тогда было внесено предложение: ввести в платформу союза писателей не только законодательную охрану трудящихся, но и "содействие пролетариату в его борьбе за политическое и экономическое освобождение и стремление к обобществлению орудий производства". Да, да, ни больше, ни меньше! И что же? Социалистическая программа, потому что ведь это социализм, господа! - была установлена "подавляющим большинством голосов" писателей. Случилось это в вечернем заседании всероссийского съезда 6 апреля в лето от Р. Хр. 1905...
Итак, после 6 апреля 1905 г. "подавляющее большинство" русской печати стало на службу социализму. Удивительное дело, как этого никто даже и не заметил! Мы лично всегда очень внимательно следим за русской журналистикой и должны признаться, что только теперь, изучая все политические декларации русской интеллигенции за последний год, мы узнаем о такой великой и в то же время крайне дешевой победе международного социализма на нашей родине... Подавляющим большинством было санкционировано стремление к обобществлению орудий производства. Жаль, очень жаль, что по этому вопросу не было произведено поименного голосования. Так, для нас остается сокрытым поведение хотя бы делегата "Вестника Европы". Или г. Слонимский*124, великий марксоборец, перешел к идеям коммунизма? А г. Милюков? А г. Короленко? А "Русские Ведомости"? "Мы все - социалисты", - повторили они 6 апреля знаменитые гладстоновские*125 слова. Все - и даже "Биржевые Ведомости"*126, так красноречиво отстаивающие наряду с платформой союза платформу г. Витте! Впрочем, тут нет даже и противоречия: "Московские Ведомости", которые всерьез думают, что "они все - социалисты", не так давно писали, что кого-кого, а уж г. Витте никто, разумеется, не заподозрит в отрицательном отношении к социалистическим идеям.
Да, они все - социалисты! И те, которые высказывались против равноправия женщин, и даже те, которые голосовали против восьмичасового рабочего дня. Приняв столь внезапно социалистическую программу, эти смелые джентльмены разошлись по своим редакциям и снова взялись за свое тягло: кто продолжал защищать программу земских съездов, кто - программу г. Витте, никому еще, впрочем, неизвестную.
"Стремление к обобществлению орудий производства!.." - что же это все-таки означает? В том-то и суть, что это ничего не означает. Или, может быть, вернее будет сказать, это означает - сознательное или бессознательное - политическое шарлатанство.
Съезд заседал в такое время, когда даже г. Короленко пришлось признать, что "огромный контингент фабрично-заводского пролетариата уже сознал важность свободных политических форм" - и не только свободных политических форм, но и полной, т.-е. социалистической свободы от гнета капитала. Игнорировать пролетариат буржуазной демократии не приходится. Нужно, значит, дать место этому "огромному контингенту" на своей маленькой платформе. Восьмичасовой рабочий день? Конечно, это излюбленный лозунг пролетариата. Но ведь этот лозунг все-таки кое к чему обязывает. Тут имеешь дело прямо с цифрой: восемь часов, не больше и не меньше. Присягнуть на верность этому лозунгу значит создать для себя затруднение при обсуждении земских и промышленных программ, а также и никому еще неизвестной программы г. Витте. Но расписаться в "стремлении к обобществлению", - mon Dieu! - кого и к чему это обязывает? А между тем, это недурной козырь в борьбе с социал-демократией. Вы нас обвиняете в ограниченном буржуазном либерализме? Позвольте! мы вам сейчас покажем, - у бюро нашего союза в архиве спрятана наша программа, - так вот, если ее найти и прочитать, то из нее можно с несомненностью удостовериться, что 6 апреля 1905 года мы все клялись на перьях поддерживать "стремление к обобществлению орудий производства". Теперь понятно, почему все они социалисты... Для того, чтобы покончить с этим, прибавим, что в конце концов социально-экономические вопросы, в интересах единства, были вовсе исключены из платформы, и она оказалась чисто-политической.
По вопросу о тактике съезд признал наиболее целесообразным "прямой и активный" образ действий, и нам неизвестно, как примирилась с этим жирондистская жуть г. Короленко и тех, кто дружно аплодировал ему. Впрочем, прямой и активный образ действий исчерпывался, по мнению съезда, настойчивой агитацией в пользу немедленного созыва Учредительного Собрания, производимой путем цензурной и бесцензурной печати устройством сходок, собраний и народных митингов и, наконец, в частности, образованием ряда профессиональных союзов, с возможным объединением их деятельности в союзе союзов.
Насколько нам известно, никакого "прямого и активного" образа действий союз писателей, как таковой, не проявил. Но, может быть, можно было бы простить ему это или, по крайней мере, найти смягчающие вину обстоятельства, если б в своей газетной агитации члены его оставались верны хотя бы только принятым ими политическим директивам. Мы нашли бы для них, может быть, оправдание, если б они, не вступая самолично на путь "прямой и активной" борьбы, поддерживали бы такой образ действий в своей прессе или, по крайней мере, воздерживались от литературной агитации, направленной против прямого и активного образа действий. Но не было и этого! Не было ни одной либеральной газеты, которая бы служила своей программе иначе, как путем каждодневных нарушений ее. Не было ни одной газеты, которая воздерживалась бы от искушений занести руку на представителей "прямого и активного" образа действий! Мы утверждаем, и мы готовы принять вызов любой из наших либеральных и радикальных газет и доказать перед любым жюри, что повседневная политическая агитация всей нашей прессы, всей без исключения, стоит неизмеримо ниже даже тех политических принципов, которые представителями той же прессы признаются в торжественных декларациях. Наши оппозиционные газеты за работой отличаются одна от другой лишь степенью измены основным и элементарным принципам демократии.
Наиболее шумно произошло, несомненно, образование всероссийского союза медицинского персонала. Образование это произошло на пироговском съезде, собравшемся не только без разрешения администрации, но и вопреки ее прямому запрещению. В конце концов центральные власти санкционировали съезд, уже фактически заседавший.
Резолюция пироговского съезда 20 марта, легшая в основу медицинского союза, как его "платформа", стоит неизмеримо выше всех других "союзных" программ по определенности и полноте демократических требований.
Пироговский съезд, как мы уже знаем, требует немедленного прекращения войны и перехода полиции в руки органов самоуправления, как мер, которые должны быть осуществлены еще до созыва Учредительного Собрания; это последнее, как и органы самоуправления, должно быть организовано на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права без различия пола. Учредительное Собрание должно передать верховную власть законодательному собранию, избранному на тех же началах и образующему одну палату. Отметим здесь, что мы не знаем другого открытого голоса из рядов демократии в пользу однопалатной системы; все съезды и союзы до сих пор вовсе обходили этот кардинальный вопрос; что же касается прессы, то она либо откровенно присоединялась к земской и освобожденческой конструкции двух палат, либо, как "Сын Отечества", виляла в этом вопросе, страха ради земска, притворялась, что ей неясны демократические преимущества одной палаты. Далее, резолюция пироговского съезда требует, чтобы первое же собрание, т.-е. Учредительное, помимо организационно-конституционных работ и кроме установления всеобщего бесплатного обучения и отделения церкви от государства провело основные финансовые, аграрные и фабрично-законодательные реформы: введение подоходно прогрессивного налога; обеспечение землею трудящихся за счет государственных, удельных, монастырских и частновладельческих земель; установление 8-часового рабочего дня во всех сферах труда, минимума заработной платы и государственного страхования рабочих.
Задачу возникающего союза резолюция видит в энергичной (иначе: "прямой и активной") борьбе рука об руку с трудящимися массами против современного государственного строя для полного уничтожения его и замены свободным строем через посредство Учредительного Собрания.
В резолюции можно указать на один крайне серьезный пропуск, имеющий далеко не одно только формальное значение: это умолчание о необходимости уничтожения постоянной армии и замены ее всенародным вооружением, т.-е. милицией. И отсюда надлежит сделать тактический вывод о необходимости немедленно приступить к осуществлению этого коренного требования демократии организованными силами и "рука об руку с трудящимися классами", так как без этого "энергичная, прямая и активная" борьба за народовластие грозит остаться украшением бумажных постановлений, не внушающих доверия и уважения ни тем, кто их пишет, ни тем, кто их читает.
Закрытие пироговского съезда произошло так же шумно, как и его открытие. Мы приведем здесь сцену закрытия в живописном воспроизведении "Московских Ведомостей".
"Оглашены были официальным характером политические резолюции, выработанные на частном совещании врачей 20 марта... Все резолюции принимались при оглушительных рукоплесканиях. Члены съезда и публика единогласно постановили принять все меры к самому широкому распространению в стране всех резолюций съезда. Председательствующий вносит заявление группы врачей об учреждении всероссийского союза медицинского персонала для борьбы против существующего государственного строя и для содействия скорейшему введению конституционного образа правления. Предложение встретило единодушное сочувствие врачей и публики, что было выражено поднятием рук. При обратной проверке из 3.000 присутствующих никто руки не поднимал. Затем была прочитана вице-президентом пресловутого сельскохозяйственного общества А. В. Тесленко*127 возмутительная резолюция отдела ветеринарных врачей, повторявшая в более резких выражениях уже принятые постановления. Врач Д. Я. Дорф читает от имени какого-то студенчества настоящую прокламацию, которая заканчивается словами: "долой самодержавие!". Это заключение подхватывается присутствующими студентами и многими лицами из публики, и зал консерватории оглашается кликами: "долой самодержавие! да здравствует республика!". Когда неистовство "неучащейся" молодежи утихло, председательствующий заявляет, что съезд исполнил свою задачу, и закрывает заседание. Снова раздаются рукоплескания и возмутительные возгласы. Многим казалось непонятным, почему съезд закрывается (раньше назначенного администрацией времени). Д. Я. Дорф разъясняет: "Мы сами открыли съезд - мы сами закрываем". Сотрудник "Московских Ведомостей" не вынес этого зрелища и ушел с собрания.
Как не вспомнить январских съездов 1904 года! Как не вспомнить того музыкального финала, в котором бесследно утонули оппозиционные резолюции пироговского съезда! Предполагалось, как известно, пред заключением съезда (1904 г.) прочесть вслух и пробаллотировать выработанные за кулисами резолюции, но едва приступили к делу, как с хор бешено грянул предупредительно заготовленный военный оркестр. Как гулко, уверенно и нагло гудели, ревели, ухали и завывали трубы, литавры и барабаны г-на Плеве! Разнузданным ревом патриотически-камаринской мелодии заглушались робкие конституционные голоса. Пьяные от муштры, от собственных звуков, а, может быть, и от вина, солдаты дули изо всей силы легких и барабанили со всего размаха рук; кошмарный хаос звуков терзал атмосферу, а бедные делегаты столичной и провинциальной смуты, точно оплеванные, точно подвергнутые телесному истязанию, крались наружу из этого музыкального ада... То было в январе 1904 г. В марте 1905 г. еще не иссяк, конечно, порох в пороховницах абсолютизма. Но уж прошлогодней исступленной самоуверенности под аккомпанемент победных звуков не осталось и следа.
Вспоминается рассказ Достоевского про музыкальную фантазию на рояле на тему франко-прусской войны*128. Эта фантазия начинается могучими звуками марсельезы. А потом откуда-то из-за угла примешивается к ним пискливый голос пошлейшего вальса "Mein lieber Augustin"... Борьба между двумя мелодиями растет, растет... марсельеза угасает, вальс крепнет... наконец, звуки марсельского гимна совершенно тонут в волнах разухабистого вальса, этого музыкального апофеоза торжествующей солдафонско-мещанской силы.
Но бывает, как видим, и иначе. Угарная симфония произвола носится по градам и весям несчастной страны, и кажется ей, что царствию ее не будет конца. Но вот навстречу азиатскому реву бросаются грудью молодые тона марсельской песни. Бешено ухает солдатская мелодия, как исступленные грохочут казенные барабаны и хоронят марсельезу, точно последнюю речь приговоренного к смерти. Но не смиряется песня свободы. Растет и крепнет и набирается металла ее голос. Вот уж он звучит, как могучий набат всенародной тревоги. Скоро-скоро пронесется он, как торжествующий звон победы.
V. Кульминационный пункт и возвращение в лоно либерализма
Подъем, произведенный в интеллигенции событиями 9 января, сказывался во всем: и в содержании требований, и в их форме, и в самом тембре политического голоса. Но непосредственный виновник этого небывалого подъема, пролетариат, скоро стал тускнеть в сознании интеллигенции и терять обаяние январских дней. Правда, стачка мчалась по Руси, как пожар по американским прериям. Но после 9 января, после этого страшного боевого крещения передовых рядов, простая мобилизация остальной армии уже не могла производить того впечатления. К стачке привыкали. Ее то порывистый, то затяжной характер стал простым серым фоном освободительного движения. И хотя пролетариат остался неприкосновенным, как аргумент, в резолюциях и в увещаниях либеральной прессы по адресу реакции, но, как мы уже отметили выше, вера в него снова падала. Могучая борьба пролетариата в Варшаве, Лодзи, Риге и на Кавказе, правда, импонировала интеллигенции, но борьба эта носила окраинный, провинциальный характер и решающего значения иметь не могла.
Приближение 1 мая снова повысило и концентрировало внимание интеллигенции к пролетариату. Либеральная пресса посвятила международному рабочему празднику целый ряд статей. Она доказывала, что праздник рабочих, это - праздник мира, манифестация солидарности; что во всем мире этот день проходит без жертв; что со стороны русского правительства было бы "неразумно", "нецелесообразно" и, наконец, "несправедливо" превращать праздник братства в кровавую баню. Мы не сомневаемся, что эта аргументация должна была показаться генералу Трепову совершенно неотразимой. "Новости", в которые набились радикальные сотрудники - при старой, однако, редакции - и, таким образом, придали этой газете чуть не львиный зад при совершенно не львиной голове, "Новости" писали, что "все же" лучше бы воздержаться от празднования 1 мая, ибо могут быть жертвы, а между тем "мы" можем достигнуть пристани и без новых кровавых усилий, так как за нас работает "естественный ход вещей". Что такое этот "естественный ход вещей", из которого выключалась сознательная политическая борьба, газета так и не сказала. Так или иначе, внимание либерального общества снова было возбуждено пролетариатом. Нетерпеливым стало казаться, что он опять выступит и положит конец мучительному кризису.
Неудача первомайского выступления, на причинах которой мы здесь не будем останавливаться, резко понизила доверие интеллигенции к зрелости и силе пролетариата. В такой момент, когда он так нужен, когда его ждут с таким болезненным напряжением, - его нет! Разочарование имело острый характер с оттенком какого-то злорадства, хотя, конечно, оно прямо и не было выражено в либеральной прессе.
Оно резко сказалось зато в новой переоценке собственных сил. От нервного "обожания" пролетариата к нетерпеливому разочарованию переход был очень скор; от разочарования в "зрелости народа" к преувеличенной самооценке - еще скорее. Интеллигенция сравнивала свою импульсивность, способность быстро сбегаться на "шум" с этими медлительными и тяжелыми раскачиваниями массы, - и она снова готова была признать за собой громадное преимущество.
На этой психологической почве идея "Союза Союзов" приобретает хотя и неясные, но огромные очертания. Правительство идет к обещанному представительству путем военной диктатуры. Народ, как оказывается, не достаточно созрел, чтобы дать отпор. В таком случае интеллигенция берет дело в свои руки.
К началу мая уже сложились, не считая земского союза, т.-е. организации земцев-освобожденцев, союзы: академический, инженеров, адвокатов, агрономов и статистиков, врачей, ветеринаров, фармацевтов, железнодорожных служащих, журналистов, женского равноправия, равноправия евреев, учителей, конторщиков и бухгалтеров. В мае образовался союз крестьянский*129. В начале мая союзы приступили к взаимному объединению.
Рисовалась такая заманчивая картина: союз земцев, опора и надежда, объединится с союзами интеллигенции; затем к ним примкнут союзы крестьянский и рабочий; эта могучая сеть, охватив всю страну, создаст Союз Союзов, как свой центральный орган. Тогда задача будет в сущности решена. Союз Союзов возьмет на себя функции несостоятельной комиссии гофмейстера Булыгина, выработает избирательный закон и созовет Учредительное Собрание. Таков был план, носившийся в головах наиболее отважных и в большей или меньшей мере разделявшийся всей рядовой массой демократических объединений.
8 и 9 мая в Москве произошел съезд делегатов от 14 перечисленных выше союзов*130, всего 54 делегата. Была прочитана сводка политических платформ всех 14 союзов, при чем выяснилось, что все они сходятся в основном требовании немедленного созыва Учредительного Собрания на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, хотя на съезде, как сообщал корреспондент "Новостей", резко определились те три общественно-политические течения, которые господствуют в настоящее время в русском обществе (очевидно, к.-д., с.-р. и с.-д.). Были выработаны общие федеративные нормы объединения автономных союзов, были приняты резолюции по поводу реакционно-самодурской тактики, проводимой либеральной московской думой и управой в отношении городских рабочих. В ответ от князя Голицына были получены, разумеется, самые успокоительные заверения. Потом разъехались.
Этот съезд с полной наглядностью показал отсутствие у союзов какой бы то ни было политической (т.-е. массовой) почвы под ногами и, в силу этого, полную неспособность к "поступкам". Здесь повторилось то же, что и в период ноябрьских и декабрьских банкетов. Вначале самая идея организации всероссийских союзов, в которые войдут, - как писал когда-то Герцен*131, издеваясь над Бакуниным*132, - студенты, рабочие, генералы, священники, женщины, птицы и пчелы, - самый факт такой организации, независимо от ее политических функций, казался решением вопроса. "Союзы" создавались, как руководящие политические организации, хотя неизвестно было, чем собственно они будут руководить. "Союз Союзов" возник, как коалиция этих заготовленных впрок руководящих организаций и сам оказался в роли заготовленного впрок демократического почти что временного правительства. Но когда здание было построено, платформы сведены к единству, несмотря на "резкое проявление" трех направлений, когда было создано центральное бюро, как увенчание здания, тогда только во всей своей убийственной обнаженности предстал вопрос: что же дальше? где же поступки?
Конечно, Союз Союзов мог бы, собравшись полуконспиративным образом - такова вообще полупреднамеренная, полувынужденная тактика союзов - составить в противовес бюрократической комиссии свой проект конституции и выработать свой избирательный закон. Но от этого действительные судьбы конституционной реформы еще не перейдут к нему в руки. Что же делать? Где же поступки?
Перед демократией возникает вопрос о тактике, о боевой политике, т.-е. именно о том, во имя чего создаются всякие организации и строятся платформы. В сознании демократии снова всплывает образ пролетариата, как образец солидарности. Вспыхивает и получает мгновенную, хотя и неглубокую популярность идея всеобщей политической стачки либеральных профессий. Рабочий класс не только дал интеллигенции политические лозунги, но и заставил ее стать на путь подражания ему в области методов борьбы.
15 мая погиб бесславно, как все в этой бесславной войне, русский флот у острова Цусимы. Это был крах. Так и назвал кн. Евгений Трубецкой цусимское поражение в N 21 "Права"*133. Издевательство над общественным мнением, - писал он, - должно же когда-нибудь кончиться. Попытки свести на нет высочайший рескрипт 18 февраля могут привести к катастрофе. Дальнейшее стремление наших опекунов опекать нас не нашло бы себе на человеческом языке достойного названия. Теперь, когда вы разбиты на суше и на море, вам остается лишь сдаться на капитуляцию. "Посторонитесь, господа, и дайте дорогу народным представителям!".
"Они" ответили на этот крик возмущения двойственно. С одной стороны, они объявили, что 26 мая совет министров приступил к обсуждению булыгинского проекта. Что это обещало, никто не знал. С другой стороны, от 24 мая сообщалось о назначении на высший полицейский пост генерала Трепова. Что это обещало, все слишком хорошо знали.
В этот момент было экстренно созвано делегатское собрание Союза Союзов. Земский союз в этом собрании участия не принимал под тем предлогом, что одновременно с этим происходил соединенный съезд земских и городских деятелей, на котором писался коалиционный адрес и выбиралась коалиционная депутация. Но зато прибавился союз крестьянский.
Вопрос: что делать? был поставлен событиями в упор. Что же ответил Союз Союзов? В результате оценки современных событий, говорит газетный отчет, собрание приняло резолюцию в смысле необходимости в настоящий момент самого тесного союза всех живых сил страны, независимо от различия политических взглядов, для совместной "энергичной и активной деятельности в пользу радикального обновления государственного строя".
Прекрасно, но в чем же должна состоять "энергичная и активная деятельность", каковы должны быть "поступки"? Собрание постановило: признать желательным и рекомендовать всем союзам всеми мерами и средствами реально осуществлять права человека и гражданина, разумея под этим учреждение союзов и других форм объединения, устройство открытых собраний в общественных местах, пользование свободой слова и всеми способами распространения свободной литературы, организацию самозащиты членов союза и политического страхования; особенно рекомендовать устройство манифестаций союзу женщин, "как матерям и сестрам тех, кто сражается на Дальнем Востоке". Наконец, рекомендовать воздерживаться от дачи каких бы то ни было показаний административной власти в случае привлечения к ответственности. Что касается политической стачки, то вопрос этот был передан на рассмотрение отдельных профессиональных союзов.
Если пробежать глазами этот арсенал рекомендованных средств, то ничего, разумеется, возразить нельзя, - разве только взгляд с некоторым недоумением зацепится за не совсем мотивированное выдвигание в первые боевые ряды "матерей и сестер"... Рекомендованные средства, слов нет, хороши - и каждое в отдельности и все вместе, но это именно "средства", а не тактика. Собравшиеся в негодовании и растерянности люди рекомендуют хвататься за все: за камни, гайки, сучья, карманные часы и даже зубочистки... Когда ничего другого нет в распоряжении, приходится прибегать и к зубочистке. Но разве ж это план большой атаки? Разве это политическая тактика?
Остается спросить: способен ли вообще Союз Союзов развить самостоятельную политическую тактику? Но для ответа на этот вопрос нужно определить: что это такое, эти профессиональные союзы, по своей социальной "субстанции"? Оборвем нить последовательного изложения, чтобы остановиться на этом вопросе.
Мы дали очерк возникновения четырех союзов, из которых каждый характерен в своем роде. Мы не будем останавливаться на истории остальных союзов - число их быстро возросло до 14, - потому что это не обогатило бы нас выводами. Что же представляют собою эти совершенно новые в русской общественности союзы, предусмотренные лишь вещим законодателем в 126 ст. Уложения о наказаниях*134. В большинстве своем это организации либеральных профессий, охватывающие относительно очень незначительное число лиц. Объективная необходимость в сплочении оппозиционных элементов "общества", не только отрезанных от политически-активной массы, но и взаимно оторванных, сказалась с такой непосредственной силой, что "профессиональные" организации стали складываться одна за другою, прежде чем определилось сколько-нибудь ясно, во имя какой собственно политической работы совершается это сплочение. Организация, как организация, сама по себе, независимо от функции, которую она станет выполнять, казалась силой. Инстинкт революционного периода, пробуждающий массы и приводящий их в движение, толкнувший реакцию на путь массового набора, призвал и интеллигентскую демократию к объединению. Процесс сплочения естественно исходил из тех организационных форм, которые уже имелись - если имелись - в наличности, хотя и предназначались для узких и специальных целей, - и так как это были формы объединения на профессиональной основе, то и организации интеллигентской демократии приняли в большинстве своем форму профессиональных союзов. Самый процесс сплочения, подготовкой к которому послужило собирание подписей под всевозможными записками, происходил с замечательной быстротой. При политической общительности интеллигенции, при ее подвижности, при том агитационном и мобилизационном аппарате, которым она владеет - пресса, научные и просветительные общества, корпоративные организации и пр., - нет ничего удивительного, что формально-организационное объединение лиц свободных профессий на основе нескольких общих лозунгов было делом недель.
Своей гермафродитной формой союзы создали вопрос: что это такое, - организации борьбы за профессиональные нужды или политические организации? И если политические, то к какой партии они примыкают?
Сами союзы не только не скрывали своего политического характера, наоборот, принципиально выдвигали его на первый план. Мартовский съезд журналистов прямо говорит, что в настоящий момент частные интересы всякой профессиональной группы отступают на задний план пред общим вопросом о неотложности изменения политического строя России.
Устав профессионального союза ветеринарных врачей, возникшего одновременно с медицинским и под его влиянием, в ╖ 2 выставляет непременным условием для каждого члена принятие программной политической резолюции ветеринарного съезда.
Состоявшийся в Москве организационный съезд учителей 11, 12 и 13 апреля*135 96 голосами против 23 определил, что всероссийский учительский союз должен иметь не только профессиональные, но и политические задачи. Мы уже не говорим о том, что союз женского равноправия, союз еврейского равноправия или крестьянский никоим образом не могут быть приравнены к профессиональным организациям. Мы считаем необходимым это подчеркнуть, ввиду того, что делались попытки - они исходили от некоторых товарищей - приноровить содержание общественной работы новых организаций к их профессиональной форме. Были марксистски настроенные члены новых организаций, которые хотели их превратить в действительные профессиональные организации. Отклонением одной из таких попыток и была цитированная только что резолюция московского политического съезда.
Марксисты, о которых мы говорим, рассуждали так: если мы имеем дело не с профессиональной организацией и не с простым политически-дискуссионным клубом, то, значит, перед нами политически активная организация или ее зародыш. В таком случае она должна партийно самоопределиться, - и если она не войдет в нашу партию, на что надежды, ввиду ее социального состава, маловато, то мы должны выступить из нее. У нас своя партия, своя обязательная программа, своя дисциплина, - и мы не можем одновременно входить в другую партию. Мы можем войти в профессиональный союз или, пожалуй, в политический клуб.
Не будем сейчас заниматься критикой всего этого рассуждения в целом. Достаточно сказать, что практический вывод, который из него делался, - превратить организации интеллигенции в чисто-профессиональные союзы - был совершенно утопическим и притом утопически-реакционным. Стоит только задуматься над вопросом о действительной общественной природе новых союзов, чтобы понять, что под чисто-внешней и более или менее случайной формой профессионального объединения инженеров, врачей, адвокатов, учителей и пр. мы имеем политическое объединение лиц одного и того же социального слоя: интеллигентской демократии. Это объединение вызвано к жизни потребностью революционной эпохи, суть которой в том и состоит, что она сводит все частные, групповые и корпоративные нужды к одной общей для всех групп и корпораций нужде - к коренной политической реформе. Можно сказать - хотя это будет звучать парадоксом, - что врачи, адвокаты, инженеры и пр. именно в тот момент вышли из сферы своих профессиональных интересов, когда вошли в свой профессиональный союз. 21 ноября петербургские присяжные поверенные, в числе 400 человек, совершили пешком переход от здания окружного суда к зданию городской думы и подписались там под резолюцией ноябрьского земского съезда. Это адвокатское паломничество с Литейного проспекта на Невский имело символический характер: корпорация дипломированной интеллигенции уходила (или изгонялась) из четырех стен своей профессиональной замкнутости, чтобы в стенах думы принести присягу политическому знамени земцев, этих, на либеральный взгляд, обобщенных граждан, граждан par excellence (по преимуществу).
Словом, если полицейский анализ под фирмой профессиональных союзов интеллигенции открывает признаки, отвечающие содержанию 129 ст.*136, то политический анализ открывает под оболочкой этих организаций буржуазно-демократическую партию. В виде Союза Союзов она выдвинула свой зачаточный центральный орган.
Правда, мы не видим у этой партии цельной политической программы. Если не считать, пожалуй, пироговского съезда, положившего начало медицинскому союзу и более или менее обстоятельно и точно формулировавшего свои требования, так называемые "платформы" профессиональных союзов отличаются крайней неопределенностью и эпизодичностью. Они возникают частями под влиянием того или другого события, затем забываются и снова всплывают. Но было бы чистым формализмом видеть в этом обстоятельстве опровержение того, что союзы являются организованными частями слагающейся политической партии. Это пока еще своего рода политическое товарищество на вере. Доверяя качествам своего социального состава и дисциплинирующему (реакция сказала бы: разнуздывающему) характеру политического периода, союзы не затягивают над собою слишком тесной программной петли. Здесь играет роль их собственная политическая незрелость, с которой временно мирится первый фазис революции, - но здесь имеется и ясный политический расчет. Боязнь точных формулировок, вообще свойственная буржуазной демократии в силу ее промежуточного положения, заставляющего ее по возможности обходить классовые противоречия, эта боязнь усугублялась тем, что налево от союзов стоит социал-демократия, которая не только приветствовала возникновение союзов, как прогрессивный общественный факт, но и немедленно же вступила с ними в борьбу за влияние на левую интеллигенцию, не говоря уже о массах.
По ясности своих требований, по разработанности своей программы социал-демократия не имеет соперников. В борьбе с ней на этой почве союзы оказались бы совершенно беззащитными. И политический инстинкт научил их эксплуатировать молодость революции и превращать самую недоговоренность своей программы в свое политическое преимущество. Элементарная потребность в сплочении, вызвавшая союзы к жизни, была так сильна, что во имя ее союзы принципиально отказались от программной определенности, способной внести раскол. Таким образом, они рассчитывали охватить своими профессиональными рамками возможно большее количество интеллигенции, притом не только политически первобытной, но и затронутой влиянием социал-демократии и, не стесняя ничьей "совести" формальными обязательствами, претворить эту среду посредством политической практики, совместных политических переживаний и выступлений в организованные и дисциплинированные кадры буржуазной демократии.
Таким образом, Союз Союзов представляет собою конгломерат различных направлений, течений или, вернее, настроений в рядах интеллигенции. Общим решениям не придается в сущности обязательной силы, дисциплина отсутствует, программа очерчена такой неопределенной волнистой линией, которая никого не может стеснить. В союзах демократическая интеллигенция разных направлений, не отказываясь от своих взглядов "по существу", объединилась на тех программных тезисах, которые объединяют всех. Такова формальная постановка дела. Но по существу?
По существу Союз Союзов, как он сложился и как он "действует", представляет собою организационный аппарат для приведения разношерстной оппозиционной интеллигенции в политическое подданство земскому либерализму. Только это - и ничего более.
Конечно, в союзы входят не только освобожденцы, но и их радикальные противники с кличками так называемых "крайних партий" и вовсе без кличек. Конечно, союзы не требуют от неофитов, чтоб они дунули и плюнули на беса классовой пролетарской борьбы, а тем более на мелкого бесенка политического радикализма. Но этого и не нужно. Политическое объединение разных течений на том, что является общим для всех, означает их объединение на почве программы самого отсталого и самого косного из объединяющихся течений. Организационное сотрудничество разных политических групп означает для них равнение по правому флангу. Всякий программный и тактический шаг вперед от правофлангового окажется недопустимым, так как нарушит строй. На правом фланге Союза Союзов стоят либеральные земцы и вообще носители освобожденского "демократизма". Вот почему Союз Союзов не предпринял ни одного действия и не провел ни одного решения, которые хоть сколько-нибудь выступали бы над освобожденским горизонтом и ставили бы демократию "союзов" в положение самостоятельной политической силы по отношению к либеральной земщине. В "союзах", правда, царит либеральный режим: левое крыло будирует, шумит, фрондирует, разносит земцев, аплодирует марксистской критике и, при всяком удобном случае, показывает язык освобожденцам. Освобожденцы все это спокойно проглатывают, как люди, достаточно закаленные в испытаниях своей маклерской миссии. Они утешают себя тем, что это будирование по адресу земцев и их самих, освобожденских посредников, есть единственная дань, которую левое крыло их армии несет на алтарь своей демократической непримиримости. Они утешают себя тем, что политическое руководство всецело остается в их руках. И они совершенно правы.
Ведомые освобожденцами и ими искусно дисциплинируемые, - в боевой политике освобожденцы ничтожны, но в закулисном политиканстве они большие мастера своего дела! - интеллигентские "союзы" не поставили даже на очередь такого элементарного и вместе кардинального демократического вопроса, как вопрос об одной или двух палатах, чтобы вынести по этому вопросу одно общее и обязательное решение, поднять агитацию против земского проекта двух палат, заставить своим давлением и натиском лжедемократическую прессу стать ошую или одесную. Ведомые освобожденцами, они обходили вопрос о милиции, вместо того, чтобы выдвинуть его на первый план и ультимативно предъявить земцам как основу соглашения. "Союз Союзов", как он есть, это земская узда, закинутая освобожденцами на демократическую интеллигенцию.
Впрочем, не только на интеллигенцию. На левом фланге стоят союз крестьянский и союз железнодорожных служащих. Программы некоторых союзов требуют прямой и активной поддержки движения трудящихся масс. Здесь, в лице крестьянского и железнодорожного союза, эти "трудящиеся массы" входят непосредственно в Союз Союзов, и к земскому хору интеллигенции присоединяют голос представителей "народа". Картина усложняется и обогащается (еще бы!), - и снова к вящему возвеличению цензовой земщины. Радикальные интеллигенты разных родов оружия тянут за собой группы крестьян и рабочих, освобожденские демократы ведут на узде радикальную и радикальничающую интеллигенцию, а земцы потому только не тянут за собой освобожденцев, что те и без того изо всех сил тянутся за ними. И для того, чтоб этого достигнуть, присяжным земским политикам не понадобилось ударить хотя бы пальцем о палец. Они знали, что в "союзах" имеются их адвокаты не за страх, а за совесть. И они позволяли себе открыто третировать союзы с величайшим пренебрежением. Если они, в лице земского союза, и принимали участие на делегатском съезде Союза Союзов 8 - 9 мая, то на заседания 24 - 26 мая они уже не сочли нужным являться. У них в это время, как известно, было более серьезное дело: они объединялись с шиповцами, чтобы снова учинить акт холопства. Осведомлялись ли они, каково мнение объединенной с ними демократии насчет замышляемого ими предприятия? К чему! - они знали, что им все будет прощено, все будет снова забыто.
Земскому союзу нет даже нужды персонально входить в Союз Союзов. Там присутствует земский призрак. Он стоит пред политическим оком освобожденцев с поднятым перстом и зорко следит за всякими движениями влево. Он стоит и надзирает и внушительно говорит: "Радикальной фразеологии, смелых выкриков, даже дерзостей по моему адресу - сколько угодно! Но радикальных поступков - никаких!" И этот завет блюдется свято. "Принципиально", т.-е. на лоскутах бумаги, союзы принимают и освящают все радикальные лозунги, вплоть до "обобществления орудий производства", и если они не забегают дальше, то только потому, что дальше нет пути. Таким образом, в архивных папках союзов заключены все главные требования трудящихся масс. Но в политической действительности союзы задерживают среди лучшей части интеллигенции и тех слоев народа, с которыми они связаны, выработку боевой тактики, отвечающей действительным интересам трудящихся масс. Это кажется противоречивым? Конечно, - но ровно постольку, поскольку внутренне противоречив союз демократии с земщиной.
Превосходную иллюстрацию противоречия между словесно принимаемой программой и действительно проводимой тактикой дал г. Пергамент, председатель одесского совета присяжных поверенных, в своей беседе с сотрудником "Новостей" в начале апреля. "Первым и главным тезисом программы, - говорил лидер одесской адвокатуры, - должна быть работа, направленная к введению в России конституционно-демократического строя с широкими социально-экономическими реформами с целью освобождения всех (курсив подлинника) элементов трудящихся классов от экономической эксплуатации". Какой же путь ведет к этой несколько туманной, но крайне заманчивой цели? "Предполагаемая организация всех профессиональных союзов и выделяемого ими общего органа, Союза Союзов, - пояснил г. Пергамент*137, - есть не революционное, а наоборот, антиреволюционное (!) движение, вызванное глубоким сознанием, что переживаемый момент требует напряжения всех общественных сил для осуществления всенародных стремлений" ("Новости", 4 апр.). Мы уже знаем, что стоит за этим "глубоким сознанием": жуть демократии. Жирондистская жуть перед тем, что, "она" придет и потребует страшного напряжения, героических усилий и неисчислимых жертв. Но горе было бы массам, если б во главе их стояли люди, одержимые этим страхом и заменяющие решимость и отвагу выжиданием и надеждой. Ибо она все равно пришла бы, но застала бы стихийную смуту в народных рядах, колебание и готовность к измене в вождях. Она все равно пришла бы, но число жертв ее было бы двойное и тройное...
У одного немецкого пастора я прочитал такую восточную легенду-притчу. К султану явилась чума и сказала: "Теперь пройду через твою страну, ибо нужно мне 10.000 жертв". "Возьми их, чудовище, - воскликнул с ужасом султан, - возьми - и уйди!". Через три месяца снова явилась чума к султану и сказала: "Теперь ухожу, все уж свершила!" - "Ты, лживая тварь, - вскричал султан, - ты требовала 10.000 жертв, а взяла 30.000". Но чума ответствовала: "Я взяла лишь мою долю, 10.000; остальных убил их собственный страх".
"Из истории одного года". Петербург, 1906 г., изд. "Новый мир".
*83 Случай с доктором Забусовым, ставший широко известным в свое время, заключался в следующем: 14 марта 1904 года начальник Закаспийской казачьей бригады ген. Ковалев вызвал к себе старшего врача Средне-азиатской ж. д. Забусова для оказания медицинской помощи. Когда Забусов явился на квартиру Ковалева, последний пьянствовал. Не успел Забусов спросить, зачем его вызвали, как сзади его схватили несколько казаков и, по знаку генерала, повалили на пол, стащили с него брюки и принялись бить розгами до тех пор, пока он не впал в бессознательное состояние. Совершив расправу, казаки отвезли Забусова домой. Врачи, освидетельствовавшие Забусова, нашли следы жестоких истязаний. Все, принимавшие участие в расправе, в том числе и Ковалев, были привлечены по обвинению в истязании. Однако, суд признал Ковалева виновным только в превышении власти и приговорил его к исключению со службы без лишения чинов. На суде Ковалев категорически отказался сообщить причины расправы. Случай с доктором Забусовым, особенно приговор суда, глубоко возмутил все прогрессивное население. В течение долгого времени врачебные общества и множество других организаций выражали в коллективных заявлениях, резолюциях и т. д. свое негодование по поводу расправы, напоминающей времена крепостного права.
*84 Фойницкий - профессор уголовного права. Читал лекции в училище правоведения и в петербургском университете. В 1876 г. был назначен товарищем обер-прокурора Сената, а с 1900 г. сенатором. В 1895 году основал русскую группу международного союза криминалистов, в которой и был председателем. На V съезде этой группы, в Киеве, 3 - 4 января 1905 г., между председателем группы Фойницким и большинством съезда произошел конфликт по следующему поводу: на второй день заседания съезда, после доклада Леонтьева "об оказании юридической помощи населению", Кистяковским была предложена резолюция, в которой категорически заявлялось, что "при условии бесправия и произвола, являющихся основными устоями нашего современного русского строя, ни о какой юридической помощи не может быть и речи". Вместо этой резолюции Фойницкий предложил другую, из которой были исключены все резкие места. После голосования выяснилось, что огромное большинство съезда стоит за резолюцию Кистяковского. Тогда Фойницкий заявил: "Ввиду того, что собрание съезда начинает принимать нелегальный характер, я объявляю съезд русской группы международного союза криминалистов закрытым". Вечером в здание, где происходил съезд, явился наряд полиции, и съезд был объявлен прекращенным. Поведение Фойницкого вызвало среди подавляющего большинства либеральных юристов сильное возмущение. Членами съезда был заявлен протест против незаконных действий Фойницкого и отказ от дальнейшей работы с ним.
*85 Маргулиес, М. С. - юрист, был одним из либеральнейших присяжных поверенных. На процессе Совета Рабочих Депутатов выступал в качестве защитника.
*86 Некоторые подробности об этой демонстрации мы находим в воспоминаниях Войтинского "Годы побед и поражений":
"Зашевелилось и студенчество. В петербургском университете начались разговоры о необходимости "уличного выступления". Стали подготовлять демонстрацию, в которой студенты должны были выступить вместе с рабочими.
Подготовлялась эта демонстрация до последней степени плохо. Полиция знала обо всех планах, а студенческая масса питалась лишь смутными слухами. Разгорелись споры между эсерами и эсдеками - должна ли демонстрация быть мирной или вооруженной. Спорили в коридорах, на лестнице, в университетской столовой, в курильне - совершенно открыто.
Наконец, назначили манифестацию на 28 ноября; затем отменили это решение; потом, чуть ли не накануне, назначили вновь на этот день. Кончилось дело полным провалом: рабочие на демонстрацию не пошли, студентов и курсисток собралось очень мало (едва ли больше 150 человек). Все же в назначенное время на Невском проспекте, около думы, выкинули красные флаги. Но налетевшая со всех концов полиция в одно мгновенье рассеяла "крамольников" и принялась по одиночке избивать их. Многие студенты, пришедшие на Невский проспект с целью участия в манифестации, в том числе и я - не успели даже присоединиться к демонстрантам, - так быстро кончилось все (стр. 16 - 17).
*87 Московская демонстрация 5 - 6 декабря 1904 г. - была организована эсерами. Агитация за выступление велась преимущественно среди учащейся молодежи. С 12 часов 5 декабря толпа студентов двинулась от Страстного монастыря к бывшему генерал-губернаторскому дому со знаменами, на которых было написано: "долой самодержавие!", "долой войну!" Во все стороны разбрасывались прокламации. У Леонтьевского переулка толпа была встречена отрядом городовых. Началась свалка. Вскоре демонстранты рассеялись по переулкам, оставив нескольких лежащих. Одновременно с этим, другая толпа студентов пошла с противоположной стороны по Тверской, но также была быстро рассеяна полицией. Третья партия, более многочисленная и с большим процентом рабочих, пошла от Никитских ворот по Тверскому бульвару к памятнику Пушкина, где также началось новое побоище. Наконец, четвертая партия, состоявшая преимущественно из рабочих, двинулась от Арбатских ворот к Смоленскому рынку. Рассеянные демонстранты вновь собирались в группы, поднимали знамена и продолжали шествие. Полиция была хорошо подготовлена и действовала по плану. В этот день было арестовано, по официальному сообщению, 43 человека. На завтра - 6 декабря были снова шествия к Страстной площади, но полиция, окружив демонстрантов, без труда разогнала толпу. Вновь было арестовано, по официальным данным, 22 человека.
*88 Трубецкой, Евгений - умеренный либерал. Был одним из лидеров русского национал-либерализма и представителем религиозно-мистического направления в русской философии. Вступив одним из первых в члены кадетской партии, вышел из нее за ее слишком радикальную политику. Был одним из основателей умеренно-консервативной партии "мирного обновления". Играл видную роль на земских съездах 1904 - 1905 г.г.
*89 Милюков, П. Н. - лидер кадетской партии, один из виднейших вождей русской буржуазии. Как большинство интеллигентных представителей последней, Милюков прошел все этапы от бесформенного демократизма и сочувствия с.-д., через либеральную группу "освобожденцев", до партии крупного капитала и землевладения. В 1905 году Милюков возглавлял кадетскую оппозицию, но быстрый рост революционного движения толкнул его направо. В годы перед мировой войной Милюков подводит теоретический фундамент панславизма под империалистические вожделения крупного русского капитала. Во время войны ведет энергичную кампанию за захват Дарданелл и проч., за что и получил позже прозвище Милюков-Дарданелльский. В первые дни революции Милюков стремится сохранить конституционную монархию, и только колоссальный подъем революционного движения превращает его на время в республиканца. Войдя в первое министерство Львова в качестве министра иностранных дел, Милюков, прежде всего, стремится успокоить Антанту насчет соблюдения Россией верности "союзникам". Его нота 18 апреля сразу обнаружила буржуазно-империалистическую сущность политики Временного Правительства. В ходе революции Милюков является лидером правой части кадетов, в августе поддерживает Корнилова, а после октября активно участвует в контрреволюционном движении Юга. Милюков делает попытку сговориться с правительством Гогенцоллерна о совместной борьбе с большевистской Россией. После победы Советской Республики он эмигрирует за границу, проповедуя все время интервенцию. В последние годы Милюков стоит во главе левого крыла кадетской партии, стремящейся путем политического блока с эсерами найти смычку между буржуазией и "крепким мужиком".
*90 Циркулярное письмо министра внутренних дел кн. Святополк-Мирского от 31 декабря 1904 г. "Начальникам губерний, в коих образованы совещания по пересмотру законодательства о крестьянах". Письмо разъясняло, что указ 12 декабря не противоречит указу 8 января 1904 г., а поэтому образованные ранее комиссии не должны приостанавливать своих работ, а продолжать их на тех же основах, что и раньше. Особенно Святополк-Мирский подчеркивал необходимость сохранения крестьянского сословного строя "для удовлетворения тех насущных потребностей и нужд, которые им одним (крестьянам) присущи". В заключение Святополк-Мирский требует, чтобы членам комиссий была предоставлена "свобода суждений".
*91 Здесь цитируется передовая газеты "Наши Дни", N 19, по вопросу о циркулярном письме министра внутренних дел, разъясняющего взгляд высшей администрации на значение указа 12 декабря.
*92 Поведение либералов перед лицом надвигавшихся событий 9 января обнаруживало крайнюю растерянность. В то время как на рабочих окраинах массы лихорадочно готовились к выступлению, - либеральная интеллигенция не знала, как ей поступить. Ей был известен как мирный характер демонстрации, так и военные приготовления правительства. Поздно ночью, накануне 9 января, была избрана делегация от интеллигенции в составе Арсеньева, Анненского, Пешехонова, Гессена, Мякотина, Семевского, М. Горького и др. Делегация отправилась к Святополк-Мирскому. Последнего не оказалось дома, и делегацию принял товарищ министра - ген. Рыдзевский. Он сообщил, что правительству все известно, что все меры уже приняты и что теперь необходимо уговорить рабочих отказаться от выступления. Затем делегация отправилась к Витте. Последний ее принял, но сообщил, что все это дело не касается его ведомства. Сам Витте в своих записках так описывает это посещение:
"Вечером 8-го ко мне вдруг явилась депутация переговорить по поводу дела чрезвычайной важности. Я ее принял. Между ними я не нашел ни одного знакомого. Из них по портретам я узнал почетного академика Арсеньева, писателя Анненского, Максима Горького, а других не узнал. Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избегнуть великого несчастья, принять меры, чтобы государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им ответил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того, до меня, как председателя комитета министров, это совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое время я привожу формальные доводы и уклоняюсь. Как только они ушли, я по телефону передал Мирскому об этом инциденте". (Гр. Витте, "Воспоминания", т. I).
10 января вся делегация, за исключением Арсеньева и Кузина, была арестована по ордеру N 204 директора департамента полиции Лопухина.
*93 Кедрин (род. в 1851 г.) - адвокат и общественный деятель, выступал защитником в громких процессах 80-х годов, напр., в процессе 22 террористов (1882 г.) Защищал Александра Михайлова, организатора "Чигиринского бунта" и офицера Буцевича, члена партии "Народной Воли".
С 1889 г. состоял гласным петербургской думы, деятельно участвуя во всех комиссиях по разоблачению злоупотреблений различных государственных органов (петерб. гор. управы и т. д.) и разработал ряд проектов: об улучшении ж. д., о создании городской электрической железной дороги и т. д.
Кедрин принадлежал к числу наиболее выдающихся членов так называемой "новой группы гласных".
*94 Кареев (род. в 1856 г.) - известный представитель социалистической школы народников (субъективный метод в социологии). Его многолетняя полемика с Плехановым и др. закончилась полным поражением. В русской исторической науке Кареев известен, как один из пионеров русской школы историков Великой Французской Революции (Лучицкий, Ковалевский и др.). Еще в конце 70-х годов он выпустил работу о французском крестьянстве последней четверти XVIII в. На общественно-политической арене Кареев самостоятельной роли не играл, но как профессор-либерал выдвинулся в дни подъема интеллигентского движения 1904 - 1905 г.г.
*95 Этот отрывок взят из передовой "Права" N 2, за 1905 г. "Пережитые дни", посвященной событиям 9 января.
*96 См. передовую в "Наших днях" N 20, от 17 января.
*97 Здесь имеется в виду восстание парижской бедноты 14 июля 1789 г., закончившееся взятием Бастилии. Непосредственной причиной восстания явился голод, охвативший все парижское население. Меры, предложенные Национальным Собранием, откладывали разрешение продовольственного вопроса на неопределенное время. Королевский двор спешно готовился к расправе с Национальным Собранием. К Парижу было стянуто огромное количество войск, преимущественно из иностранцев. 8 и 9 июля Национальное Собрание потребовало от короля удаления войск. Король ответил отказом. 11 июля министерство Неккера получило отставку и было заменено министерством непримиримых реакционеров. Отставка популярного в массах министерства Неккера послужила последним толчком, приведшим изголодавшиеся массы в движение.
Парк Пале-Рояля, где происходили народные митинги, переполнился жадными слушателями, перед которыми выступали один оратор за другим.
Настроение народных масс быстро определилось: оно становилось все грознее и революционнее. Особенно большим успехом пользовались речи молодого адвоката, якобинца Камилла Демулена, который, между прочим, говорил:
"Отставка Неккера, это - набат раздавшийся с Лувра, это - призыв к Варфоломеевской ночи. Еще в этот вечер нахлынут с Марсова поля немецкие и швейцарские батальоны, чтобы истребить нас. Одно спасение осталось нам теперь: к оружию, граждане, к оружию".
Во время одной народной демонстрации полк немецких драгун бросился на безоружных демонстрантов. С криками "к оружию!" толпа рассеялась в разные стороны. 14 июля в подвалах Дома Инвалидов парижской беднотой было найдено 30.000 ружей, большое количество сабель и несколько пушек. Масса мгновенно вооружилась. Она двинулась к Бастилии, этому символу безграничного произвола, царившего в старой Франции. Бастилия служила местом заточения политических преступников, которых бросали туда без суда и следствия на основании одних только королевских приказов. Кроме того Бастилия служила серьезной опорой для правительственных войск. Четыре часа длилась кровопролитная битва. На помощь осаждавшим подоспела королевская гвардия со своими орудиями. После этого битва продолжалась еще несколько времени. В результате гарнизон сдался. Народом было освобождено 7 политических заключенных.
15 и 16 июля народ до основания разрушил Бастилию.
Взятие Бастилии революционизировало Национальное Собрание, и еще более толкнуло массы на революционные выступления.
*98 Записка 198 инженеров была подана 23 января председателю комитета министров С. Ю. Витте, который обещал внести ее на обсуждение комитета. Основное содержание записки сводится к следующему. Причины событий 9 января и последовавших за ними бурных потрясений всего государственного организма России нужно искать не "в агитации революционеров и не в иноземном воздействии, а в коренном неустройстве гражданской жизни. Это неустройство особенно ярко сказалось в положении рабочего класса. Наши промышленные рабочие совершенно лишены законных средств для защиты своих интересов". Констатируя рост рабочего класса, к которому принадлежат теперь миллионы русского населения, записка говорит далее, что нынешнее положение естественно вызывает у рабочих острое стремление к приобретению гражданских прав, к непосредственному улучшению своей жизни. События 9 и 10 января доказали, что у трудящихся масс нет мирных путей для выражения своих нужд. Казалось бы, эти события должны были заставить правительство немедленно принять те или иные решения, но вместо этого оно пытается всю ответственность за кровавые дни сложить на "злонамеренных лиц", "подкупленных англо-японскими деньгами"... В заключение записка говорит, что только удовлетворение важнейших нужд рабочего класса может явиться выходом из создавшегося положения. Главными авторами записки, которые и представили ее Витте, были: Аршаулов, Белелюбский, Венцковский, Гротен, Коробка, Лошмаков, Лутугин, Монахов и Старицкий.
*99 Как известно, среди земских деятелей было два брата Долгоруковых: Павел и Петр. Так как из текста не ясно, о котором именно идет речь, то приводим данные об обоих Долгоруковых.
Князь Павел Дмитриевич Долгоруков - один из видных руководителей либерального движения. Работал, главным образом, в Москве и, прежде всего, в Рузском уезде, где был предводителем дворянства с 1893 по 1906 г.г. Был инициатором и представителем учительского съезда в 1902 г. На первом земском съезде, состоявшемся в ноябре 1904 г., Долгоруков не мог присутствовать, так как находился в то время на Дальнем Востоке, в качестве уполномоченного дворянского отряда в действующей армии. По возвращении с Востока, стал принимать самое активное участие в земских съездах.
Павел Долгоруков - один из учредителей конституционно-демократической партии. В его квартире происходил ряд организационных совещаний, и у него же помещалось организационное бюро съездов как общих, так и конституционно-демократической партии. Был много лет председателем центр. комитета партии.
Князь Петр Долгоруков - тоже видный земский деятель, один из учредителей "союза освобождения". После образования кадетской партии был членом ее центрального комитета. Петр Долгоруков был товарищем председателя I Думы.
*100 См. передовицу в "Наших Днях" N 29, от 26 января 1905 г.
*101 См. Гессен "К толкам о земском соборе", "Наши Дни" N 37, от 3 февраля 1905 г.
*102 Здесь имеется в виду именной высочайший указ Булыгину от 18 февраля 1905 года, в котором правительственному сенату повелевается "рассмотрение и обсуждение поступающих от частных лиц и учреждений видов и предложений, по вопросам, касающимся усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного состояния".
*103 См. передовицу "Право" N 7, от 20 февраля 1905 г.
*104 Гревс - профессор-историк. Известен своими трудами по истории римской империи и итальянского возрождения, а также работами о феодализме. По своим политическим убеждениям Гревс примыкал к умеренному крылу профессуры.
*105 См. статью Гревса "Возродится ли у нас подорванное научное просвещение?" "Право" N 9.
*106 Манифест 6 августа 1905 г. о созыве булыгинской Думы явился жалкой попыткой самодержавия путем ничтожной уступки ликвидировать революционное движение, широко охватившее к этому времени весь пролетариат и огромные слои крестьянства и интеллигенции.
Являясь грубой подделкой народного представительства, булыгинская Дума должна была укрепить расшатанное революцией самодержавие.
Основное содержание манифеста 6 августа сводится к следующему: Дума определяется, "как законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов". Однако, и законосовещательные функции Думы, путем всевозможных ограничений, фактически сводились на нет. Особенно велики были ограничения прав Думы в области финансовых и хозяйственных вопросов. Указом были предусмотрены также случаи, когда правительство могло обойтись и без заключения Думы.
Право законодательной инициативы было сужено изъятием из него "начал государственного устройства, установленных законами основными". Дума должна была быть избрана на 5 лет. Однако, царским указом Дума могла быть распущена и до истечения этого срока. Цензовая и сословная системы совершенно отстраняли от участия в Думе весь рабочий класс и большую часть крестьянства и интеллигенции.
Естественно, что указ 6 августа встретил решительный протест со стороны всех революционных организаций. В сентябре 1905 г. состоялась междупартийная конференция социал-демократов, на которой было единодушно принято постановление об активном бойкоте булыгинской Думы. На этой конференции были представлены следующие организации: "Бунд", Латышская СДРП, Революционная Украинская Партия, РСДРП - большевики и меньшевики, и соц.-дем. партия Польши и Литвы. Ниже мы приводим отрывок из постановления конференции, ярко характеризующий отношение социал-демократии к булыгинской Думе:
"I. Использовать предстоящий период избирательной кампании в целях самой широкой агитации.
Устраивать митинги и проникать в возможно большем количестве на все избирательные собрания и, раскрывая на них истинный характер и цели Государственной Думы, противопоставлять ей необходимость созыва революционным путем Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.
Призывать все истинно-демократические элементы общества к активному бойкоту Думы, клеймя позором участвующих в избрании, как изменников делу народной свободы.
Принять на всех собраниях соответствующие резолюции об отношении к Государственной Думе и о присоединении к революционной борьбе пролетариата.
II. В целях выражения протеста против учреждения Государственной Думы и оказания давления на избирателей и выборщиков, организовать открытые массовые выступления пролетариата.
III. К самому дню конечных выборов в Государственную Думу приурочить повсеместные всеобщие политические забастовки, манифестации и демонстрации и употребить все средства к тому, чтобы выборы не состоялись, не останавливаясь в случае нужды и перед насильственным срыванием избирательных собраний".
Революционным напором рабоче-крестьянских масс булыгинская Дума была быстро сметена. Царское самодержавие пошло на более серьезные уступки.
*107 Комиссия Шидловского - была учреждена 29 января под председательством сенатора Шидловского "для безотлагательного выяснения причин недовольства рабочих в городе С.-Петербурге и в пригородах и изыскания мер к устранению таковых". Образование комиссии было ответом правительства на вспыхнувшее по всей стране рабочее движение и преследовало провокационную цель расколоть пролетариат, объединенный январскими событиями, оторвав от него умеренно настроенные элементы. В состав комиссии должны были входить представители заинтересованных ведомств, фабрикантов и рабочих. Распоряжением Шидловского выборы рабочих делегатов были организованы по всем фабрикам и заводам Петербурга, причем предвыборная агитация проводилась с относительной свободой. Большевики требовали бойкота выборов в комиссию; меньшевики же участвовали в выборах "с целью организации рабочих масс". Происходившее 17 февраля общее собрание выборщиков, в большинстве состоявшее из социал-демократов и сочувствующих им, приняло резолюцию-воззвание, формулирующую условия, на которых рабочие могут принять участие в работах комиссии. Эта резолюция требовала: 1) немедленного открытия 11 фабрично-заводских отделов (гапоновские отделы, незадолго перед тем закрытые), так как "только с открытием отделов мы, получив свободу собраний, сможем путем обмена мнений с рабочими разных фабрик и заводов выработать и объединить все наши требования" и "только в отделах наши депутаты могут давать отчеты о работах в комиссии своим товарищам-избирателям"; 2) возможности представить в комиссию "наши нужды правдиво и в полном объеме", для чего необходимо: а) чтобы депутаты все присутствовали на общих заседаниях комиссии, а не призывались по несколько человек для опроса; б) чтобы депутатам была предоставлена полная свобода слова в заседаниях комиссии; в) чтобы заседания были гласными, т.-е. чтобы отчеты о них печатались в газетах без всякой цензуры; 3) гарантии неприкосновенности личности и жилища для всех рабочих и 4) привлечения в комиссию представителей или рабочих мелких производств.
Ультиматум с этими требованиями был правительством отвергнут, и выборщики отказались от избрания комиссии. Последняя была сорвана, бойкот осуществлен, несмотря на участие в выборах. Такой ход кампании примирил с ней большевиков, принявших участие в выборной агитации. Впечатление, произведенное этой политической демонстрацией, было чрезвычайно сильно не только в самом Петербурге, но и в провинции.
*108 См. статью Владимирова: "Печальное противоречие", "Право" N 8.
*109 Булыгин, А. Г. - видный царский сановник, крайний реакционер. Проделал карьеру от судебного следователя до министра внутренних дел. В 1902 г. был помощником московского генерал-губернатора. В этой должности Булыгин явился поощрителем деятельности начальника московской охранки Зубатова. В 1905 году назначен членом Государственного Совета, а 20 января 1905 года - министром внутренних дел на место слишком мягкого Святополк-Мирского. После манифеста 18 февраля 1905 года и рескрипта от того же числа (см. примечание 102) Булыгиным было выработано первое положение о Государственной Думе, которое было опубликовано 6 августа 1905 года, но в действие так и не вошло (см. примечание 106). В министерство Витте Булыгин не вошел (его заменил Дурново). Впоследствии Булыгин потерял всякое влияние.
*110 См. передовицу "Ход реформы", "Право" N 12.
*111 Родичев - один из вождей кадетской партии. Начал свою общественную деятельность предводителем дворянства и мировым судьей. В 1897 г. был председателем тверской губернской земской управы. В качестве лидера земской оппозиции Родичев несколько раз высылался административным порядком. Был участником пресловутой депутации к государю 6 июня 1906 г. Член всех четырех Государственных Дум, он был одним из наиболее видных ораторов кадетской фракции. В 1917 г. Родичев был комиссаром Временного Правительства в Финляндии.
*112 См. речь Родичева на заседании петербургского юридического общества от 7 марта 1905 г.
*113 Родичев - речь, произнесенная на заседании петербургского юридического общества 7 марта.
*114 Мякотин, В. А. - известный писатель-народник. С 1887 г. по 1902 г. был одним из активнейших сотрудников журнала "Русское Богатство". В 1901 г. был арестован и выслан из Петербурга как политический преступник. После 1904 г. был освобожден из-под надзора и, возвратясь в Петербург, вступил в редакцию "Русского Богатства". Вместе с Пешехоновым и др. Мякотин принадлежал к правой группе народников и был одним из основателей народно-социалистической партии. Во время войны был оборонцем, в 1917 г., конечно, усердно защищал коалицию "живых сил" страны против "анархических элементов". Вместе с другими либералами от социализма Мякотин враждебно встретил октябрьский переворот, а позже поддерживал контрреволюцию на юге.
*115 Мякотин - речь произнесенная на заседании конференции присяжных поверенных: "Возможные основы избирательного права".
*116 Кузьмин-Караваев - профессор военно-юридической академии и писатель. Член Государственной Думы 1-го созыва. В либеральном движении 1905 г. играл видную роль, примыкая к его правому крылу. Вместе с рядом других умеренных либералов был организатором партии демократических реформ (1906), занимавшей среднюю позицию между кадетами и октябристами, а в 1907 г. был членом II Думы.
С 1898 г. помещал ряд статей в "Праве", "Вестнике Европы", "Русских Ведомостях" и др. С осени 1905 г. вел в "Вестнике Европы" общественную хронику. В 1915 году состоял членом редакции этого журнала и вел отдел "Вопросы внутренней жизни".
*117 Аяксы - имя двух знаменитых в греческой мифологии героев, принимавших участие в Троянской войне.
*118 "Вестник Европы" - ежемесячный журнал, основанный в 1866 году М. Стасюлевичем. Отражал взгляды либеральной буржуазии и вел борьбу с русскими марксистами, особенно в статьях своего сотрудника Слонимского. Впоследствии его редактором стал Арсеньев, а с 1909 года редактором-издателем стал М. М. Ковалевский. Журнал выходил вплоть до революции.
*119 Празднование этого дня было введено 12 января 1755 г. в день подписания указа об основании Московского Государственного Университета.
*120 Первый всероссийский съезд инженеров - открылся 22 апреля 1905 года в Петербурге. Главной целью съезда было создание единого союза инженеров и техников и выработка его политической программы. На съезде присутствовало около 130 делегатов, представлявших 3 тысячи инженеров и техников. Съезд был открыт вечером 22 апреля Ломшаковым. Затем были заслушаны доклады с мест. Делегаты Польши и Литвы огласили заявления, в которых указывалось, что основная задача техников и инженеров есть борьба за немедленный созыв Учредительного Собрания, за завоевание политических прав и за широкую амнистию. Съезд единодушно одобрил эти заявления. Вслед за этим был выслушан доклад Венцковского об организации и целях всероссийского союза инженеров. 23 и 24 апреля съезд подробно обсуждал политическую программу союза. После принятия программы съезд был закрыт. Основные черты утвержденной программы сводились к следующему: немедленный созыв Учредительного Собрания на основе всеобщего и т. д. избирательного права, без различия пола, национальностей и вероисповедания, уничтожение положения об усиленной охране, полная отмена исключительных законов, неприкосновенность личности и передача полиции в руки самоуправления. По отношению к рабочему вопросу съезд признал:
"Несовместимым с достоинством инженера: 1) обращение за содействием вооруженной силы при конфликтах труда и капитала, 2) составление списков так называемых политически неблагонадежных рабочих, 3) увольнение рабочих по спискам, составленным заводской администрацией или полицией, 4) вообще всякое увольнение рабочих и служащих по политическим мотивам, 5) наложение каких бы то ни было кар за празднование 1-го мая".
По отношению к забастовкам съезд заявил:
"Инженеры должны руководствоваться принципиальным признанием за рабочими права на свободу стачек и ни под каким видом не предпринимать ничего, клонящегося к нарушению или ограничению свободы".
*121 "Новости" - ежедневная умеренно-либеральная газета. В 1906 году за напечатание программы "Союза Освобождения" по приговору С.-Петербургской судебной палаты была закрыта, а ее издатель Нотович приговорен к годичному заключению в тюрьме.
*122 Короленко, В. Г. (род. в 1853 г.) - один из могикан народничества. На протяжении целых десятилетий имя Короленко было синонимом борьбы русской интеллигенции с царизмом. Царское правительство не раз преследовало этого талантливого писателя. В политике Короленко примыкал к народническому крылу, группировавшемуся вокруг "Русского Богатства". Умер Короленко 25 декабря 1921 г. (Подробнее см. III том, 2 часть, прим. 130).
*123 Жирондисты - представители крупной торгово-промышленной буржуазии в период Великой Французской Революции. Свое название получили от департамента Жиронды (Гаронны), где они были особенно сильны. Жирондисты, защищая интересы своего класса, были противниками какого бы то ни было ограничения свободы торговли, установления такс и прочих мер, выдвигавшихся широкими трудящимися массами, как способ борьбы с тяжелым продовольственным положением. На этой почве и возникли первые разногласия между двумя группами так называемого "третьего сословия" - либеральной буржуазией и радикальной демократией. Эти разногласия, являясь отражением классовых противоречий, все больше углублялись и, в конце концов, вылились в ожесточенную борьбу за власть между жирондистами и якобинцами. Добившись отмены стеснительных для капиталистического развития Франции феодальных привилегий дворянства и получив для себя политическую свободу, жирондисты стремились затормозить дальнейшее движение революции, которое неизбежно должно было нанести ущерб интересам буржуазии. Став у власти в марте 1792 г., жирондисты продержались только до июня 1793 г., когда они, под напором вооруженных масс Парижа, требовавших введения "всеобщего максимума" на все предметы первой необходимости, были вынуждены уступить власть представителям мелкой буржуазии - якобинцам. Наиболее выдающимися вождями жирондистов были - Бриссо, Верньо, Иснар, Роллан и др.
Жирондизм стал синонимом поведения всякой буржуазии, идущей с революцией только до тех пор, пока последняя не задевает ее классовых интересов, и, вообще, всякой половинчатой и колеблющейся политики.
*124 Слонимский, Л. З. - один из крупных русских журналистов и активнейший сотрудник журнала "Вестник Европы". В русской публицистике Слонимский был известен своими статьями против марксистской политической экономии (в свое время блестящую отповедь дал ему Нежданов-Череванин, будущий ликвидатор, - в своих статьях в журнале "Научное Обозрение"). В "Вестнике Жизни" вел политические обзоры и считался одним из столпов умеренного либерализма. Умер в 1918 г.
*125 Гладстон (1809 - 1898) - видный политический деятель Англии во второй половине XIX века, вождь либералов. С его именем связано значительное расширение избирательного права и борьба за самоуправление ("гомруль") для Ирландии. Закон о "гомруле", внесенный Гладстоном в бытность его председателем Совета Министров в 1886 г., был отвергнут палатой общин. В 1893 г. Гладстону удалось настоять на принятии законопроекта палатой общин, но он наткнулся на сопротивление палаты пэров, где проект был провален. На почве этого конфликта Гладстон вскоре ушел в отставку. Его мирная политика по отношению к Ирландии, политика уступок и подачек, преследовала цель подчинения Ирландии английскому капиталу демократическими средствами.
*126 "Биржевые Ведомости" - газета, выходила в Петербурге с 1880 г.; с 1893 г. стала выходить и вечерним изданием. В 1905 г. - орган кадетов. "Биржевые Ведомости" были временно закрыты в конце 1905 г. за напечатание манифеста Совета Рабочих Депутатов. В эпоху наступившей реакции газета перешла в лагерь желтой прессы.
*127 Тесленко - известный общественный деятель, по профессии адвокат. Играл видную роль в образовании крестьянского союза. Был председателем 1-го всероссийского съезда адвокатов 1905 г. В кадетской партии Тесленко занимал очень видный пост - был товарищем председателя центрального комитета партии.
*128 Достоевский, Ф. М. - один из величайших русских писателей. Первое его крупное произведение "Бедные люди" встретило восторженный отзыв Белинского. В 1849 г. Достоевский был арестован за участие в кружке Петрашевского и приговорен к смертной казни, которая была заменена каторгой. По отбытии срока каторги Достоевский отдается на три года в солдаты. К концу жизни Достоевский впадает в мистицизм и богоискательство и в политическом отношении разделяет реакционные славянофильские взгляды. Его главнейшие произведения: "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Идиот".
Ссылка на рассказ здесь сделана ошибочно. Цитируемый отрывок взят из романа "Бесы".
*129 Всероссийский Крестьянский Союз - возник в мае 1905 года из ряда местных крестьянских обществ, имевших частью политические, частью профессиональные задачи. Учреждение Союза произошло на нелегальном учредительном съезде (31 августа 1905 года, в Москве), на котором участвовало свыше 100 делегатов от 22 губерний, большей частью интеллигентов-эсеров, освобожденцев, несколько социал-демократов и др. Выработанная на съезде программа Союза имела расплывчато-народнический характер, сильно напоминая программу эсеров, при ближайшем участии которых Союз и возник. Резолюция съезда требовала Учредительного Собрания, конфискации частных, церковных и государственных земель и всеобщего бесплатного обучения. Следующий очередной съезд Крестьянского Союза происходил 6 - 10 ноября в Москве уже легально. Принятое им постановление было более конкретно, чем резолюция предыдущего съезда. На этот раз было постановлено:
1) не представлять земских и городских приговоров на утверждение земских начальников и приводить их в исполнение по постановлению схода;
2) ни в какие дела с земскими начальниками не входить;
3) не оказывать никаких услуг и помощи чиновникам;
4) сменить все местные крестьянские власти;
5) не платить податей и налогов;
6) отказываться от показаний при допросах;
7) считать недействительными все долги царского правительства, заключенные после 10 ноября 1905 года до созыва Учредительного Собрания.
Решено было также бойкотировать Думу. Несмотря на столь радикальные решения, как будто бы действительно соответствующие настроениям крестьян, Союз с крестьянскими массами связан был слабо. К концу 1905 года начались преследования отдельных членов Союза, а в 1906 году репрессии против самого Союза. В этом году были арестованы организаторы Союза - Аникин, профессор Аничков, Мазуренко и другие. После этих арестов фактически осталось только бюро Союза, деятельность которого постепенно замирала и к концу 1908 года прекратилась окончательно. Союз успел, однако, принять участие в выборах во Вторую Думу и провел туда некоторых своих членов, присоединившихся в Думе к трудовой группе. Так закончилась деятельность К. Союза, за принадлежность к которому еще в 1914 году производились аресты.
*130 8 и 9 мая 1905 г. в Москве происходил съезд представителей 14 различных союзов, съехавшихся для разработки вопроса об организации такого учреждения, которое объединило бы все существующие союзы "демократического направления" в общий "Союз Союзов". Было избрано бюро: по два представителя от каждого союза. Созыв этого бюро был поручен петербургскому союзу инженеров всех специальностей.
*131 Герцен, А. И. (1812 - 1870) - известный русский писатель и революционер. Начал свою революционную деятельность под влиянием великих социалистов-утопистов. В 1834 г. вместе с Огаревым и др. сослан в Пермь, а затем в Вятку. По возвращении в Москву Герцен становится одним из вождей "западников" и ведет борьбу с славянофилами. Несмотря на разногласия с славянофилами, Герцен, тем не менее, и сам считал, что социализм в России вырастет из крестьянской общины. Эта ошибка в значительной степени объяснялась его разочарованием в политическом строе Западной Европы. В 1851 г. Сенат постановил лишить его всех прав состояния и считать вечным изгнанником. С 1857 г. Герцен издает в Лондоне знаменитый сборник "Полярная Звезда" и журнал "Колокол", где требовал - освобождения крестьян, отмены цензуры, гласного суда и других реформ. Произведения Герцена имели огромное влияние на воспитание молодого поколения революционеров.
*132 Бакунин, М. А. (1814 - 1876) - знаменитый русский революционер, один из основоположников и теоретиков анархизма. Своей революционной деятельностью, протекавшей не только в России, но и в главнейших странах Европы, получил мировую известность. Изгнанный из России, Бакунин принимает активнейшее участие в революции 1848 года во Франции, затем участвует в Пражском восстании; в 1849 году подготавливает восстание в Дрездене.
Будучи выдан русскому правительству, он осуждается на 20 лет заключения в Шлиссельбурге, которое Александром II было заменено вечной ссылкой в Сибирь. Бежав оттуда за границу, Бакунин продолжает свою бунтарскую деятельность. В 1869 году Бакунин вступает в I Интернационал, но становится во враждебное отношение к господствующему марксистскому направлению. В 1872 году за явно раскольническую политику исключается из "Международной Ассоциации Рабочих". Тогда он организует анархический "Федеративный Союз", куда входили, главным образом, французы, итальянцы и испанцы, пытаясь противопоставить его Интернационалу, руководимому Марксом. Вскоре, однако, как и I Интернационал, "Союз" Бакунина распался.
*133 Эта статья была помещена под названием "Крах". См. "Право" N 21 за 1905 г., статья Трубецкого.
*134 Ст. 126 Уголовного Уложения 22 марта 1903 г.: "Виновный в участии в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение существующего в государстве общественного строя или учинение тяжких преступлений посредством взрывчатых веществ или снарядов, наказывается:
каторгою на срок не свыше 8 лет или ссылкой на поселение.
Если такое сообщество заведомо имело в своем распоряжении средства для взрыва или склад оружия, то виновный в участии в таком сообществе наказывается:
бессрочною каторгою".
*135 На всероссийский организационный съезд педагогов и деятелей по народному образованию съехались представители от 30 губерний.
Подавляющим числом голосов съезд признал, что "союз учителей должен иметь не только профессиональные, но и политические задачи". Съезд принял постановление о коренной реорганизации дела народного образования, о введении бесплатного и обязательного обучения, об исключении религиозного элемента из преподавания, о преподавании на родном языке и т. д. Съезд обратился к учительству с призывом принять посильное участие, наравне с другими союзами, в разрешении общеполитических задач, стоящих перед страной.
*136 Ст. 129.,
"Виновный в произнесении или чтении публично речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения, или изображения, возбуждающих:1) к учинению бунтовщического или изменнического деяния;
2) к ниспровержению существующего в государстве общественного строя;
3) к неповиновению или к противодействию закону, или обязательному постановлению, или законному распоряжению;
4) к учинению тяжкого, кроме указанных выше, преступления,
наказывается:
за возбуждение, пунктами первым или вторым сей статьи предусмотренное, - ссылкою на поселение;
за возбуждение, пунктами третьим или четвертым сей статьи предусмотренное, - заключением в исправительном доме на срок не свыше трех лет.
Если:
1) виновный возбуждал действовать способом, опасным для жизни многих лиц;
2) последствием возбуждения было учинение тяжкого преступления,
то виновный, если не подлежит более строгому наказанию, как соучастник учиненного преступного деяния, - наказывается:
за возбуждение, пунктами первым или вторым первой части сей статьи предусмотренное, - каторгою на срок не свыше восьми лет; за возбуждение пунктами третьим или четвертым первой части сей статьи предусмотренное - заключением в исправительном доме".
*137 Пергамент, О. Я. (1868 - 1909) - конституционалист-демократ. Выдающийся юрист. В 1905 г. был выбран председателем совета присяжных Одесского округа и в том же году сослан в Пермскую губернию. На выборгском процессе 1906 г. Пергамент был одним из видных защитников. Был депутатом III Государственной Думы от Одесского округа. Пергамент подвергался ожесточенной травле со стороны черносотенных элементов Думы.