MIA - главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции | Троцкийский архив
I. Капитал и либеральная программа
Тяжелым ударом для правительственной реакции был тот факт, что промышленная, торговая и финансовая буржуазия высказалась за конституцию. Биржевые общества, промышленные съезды, так называемые "совещательные конторы" и прочие организации капитала вотировали недоверие самодержавно-полицейской государственности и заговорили языком европейского либерализма. Городской купец показал, что в деле оппозиции не уступит "просвещенному помещику". Думы не только присоединялись к земствам, но подчас становились впереди их; подлинно-купеческая московская дума выдвинулась в передний ряд.
Озадаченная реакционная пресса на первых порах попыталась представить этот неожиданный факт купеческой причудой, своего рода разбитием стекол в государственном заведении отечественной самобытности. Предполагалось, что купец, успокоившись, снова войдет в прежнюю колею. Но купец не успокаивался. Суворин*76 укоризненно писал: "и ты, Брут!?"*77 и с сокрушением вспоминал крылатое слово Пушкина: "все изменилося под нашим Зодиаком"...
- "А кто тебе, козлиная борода, сплутовать помог?" - обращается реакция к купцу со старой укоризной городничего. - На кого ты руку подымаешь? - Но, к счастью или к несчастью, в политике еще скорее, чем в частном обиходе, старая хлеб-соль забывается. Политические отношения никогда не определяются чувствами благодарности. Классовый интерес является здесь единственным господином положения. И само "Новое Время" в своем реакционном стремлении скомпрометировать либерального купца сделало попытку нащупать классовый нерв в его либерализме.
"Предприниматели... хорошо понимают, - писал московский корреспондент Суворина, - что царство денег, буржуазии и полное порабощение народа, крестьянской массы, как потребителя и как рабочей силы, наступят у нас с момента ограничения самодержавия и введения западно-европейской конституции... При конституции, всегда и везде пляшущей по дудке буржуазии, - говорит автор далее, - правильное и основательное разрешение крестьянско-земельного вопроса станет немыслимым: капиталу нужен не обеспеченный землей крестьянин-домохозяин, а безземельный батрак, дешевый фабричный рабочий. Вот почему новый купец-либерал, помноженный на прислуживающего ему адвоката-радикала, готов подписаться под какой угодно петицией, до всеобщей подачи голосов и равноправия евреев включительно". ("Новое Время", NN 10444 и 10464). Мы не станем останавливаться на реакционной наглости, с которой публицист "Нового Времени" берет под свою защиту мужика и безземельного рабочего от угрожающего им при конституции "полного порабощения"... "Новое Время" закрывает свои бесстыжие глаза на тот факт, что при самодержавном царе рабочий вопрос разрешается массовыми истреблениями пролетариата, а земельная нужда крестьян повсеместно удовлетворяется посредством экзекуций и драгонад... Нововременский публицист прав, однако, в том смысле, что конституционное государство не только не противоречит интересам капитала, но, наоборот, явилось бы наиболее полным и непосредственным их выражением.
Развитие капиталистических отношений порождает необходимость в таком гражданском правопорядке, который облегчал бы подвижность товаров, в том числе и главного товара - рабочей силы. Рынок безличен, и для того, чтобы он функционировал плавно, без лишних трений, он нуждается в законе, равном для всех. Применение закона, дабы последний не оставался пустым звуком, должно быть поручено самостоятельному, "нелицеприятному" суду.
Таким образом, на почве элементарнейших потребностей купли-продажи, найма рабочей силы, борьбы за расширение внутреннего рынка торгово-промышленный капитал неизбежно приходит на известной стадии своего развития к программе либерального гражданского порядка. Свобода передвижения, уничтожение сословных ограничений, равноправность, равенство пред судом, гласность - все эти условия гражданского обихода становятся в такой же мере необходимы капиталу, как железная дорога, транспортная контора и учреждения кредита. Прежде чем подойти к вопросу о формах государственной власти, буржуазно-капиталистический либерализм естественно выдвигает программу реформ гражданского правопорядка. В течение 80-ых и 90-ых годов, т.-е. в эпоху крайне интенсивного развития русского капитализма, либеральная пресса с удивительной неутомимостью и ограниченностью популяризовала отдельные требования "нормального гражданского правопорядка". Она создала при этом своего рода культ "эпохи великих реформ", т.-е. того периода, когда правительство Александра II*78 сделало довольно широкую попытку усвоить деспотическому государству гражданский правопорядок, выработанный странами старой капиталистической культуры.
Дальнейшая законодательная деятельность и рядом с нею административная практика самодержавной бюрократии представляют картину естественных усилий абсолютизма извергнуть или, обезвредив, ассимилировать все элементы инородной правовой культуры. Эта борьба абсолютизма за самосохранение, все более и более враждебная коренным потребностям товарного производства и товарного обмена, неизбежно возбуждала и питала капиталистическую оппозицию.
Указ 12 декабря 1904 г. представляет собою новую попытку абсолютизма, на этот раз безнадежно-запоздалую, пойти навстречу "потребностям страны", не останавливаясь перед "внесением в законодательство существенных нововведений", но всецело оставаясь при этом на почве "незыблемости основных законов империи".
Если б государственная практика самодержавия могла быть хоть сколько-нибудь примирена с либеральной программой гражданских отношений, торгово-промышленная буржуазия была бы надолго удовлетворена. Но остается несомненным - как ни истрепала либеральная пресса эту мысль - что самодержавный строй, т.-е. иерархическое господство безответственной бюрократии, совершенно непримирим с законностью, гласностью, независимостью суда и гражданским равноправием. Именно поэтому капиталистическая оппозиция, исходя из программы гражданского равноправия и отнюдь не сходя с почвы своих классовых интересов, должна была от требования реформ перейти к требованию реформы. Народное представительство, орган законодательства и контроля, выдвигается, как необходимая гарантия прочного гражданского правопорядка, на передний план. Фабрикант и купец становятся конституционалистами.
II. "Внутренний рынок" требует парламентаризма
Для того, чтобы нащупать классовые основы либеральной программы представителей капитала, достаточно рассмотреть записки и петиции промышленных съездов, "совещательных контор", биржевых и кредитных обществ и, наконец, адреса купеческих дум. Все эти документы поражают деловым реализмом и политической прозаичностью. Тут нет ни абстрактных деклараций, ни политического сентиментализма, ни той неопределенной романтики, которая ничего не прибавляет к программе по существу, но маскирует ее классовые грани. Ничего подобного! Аргументация целиком ведется от интересов и нужд промышленности, торговли, кредита, - от них исходит и к ним возвращается.
Открытое оппозиционное выступление торгово-промышленного капитала в широких размерах начинается после 9 января.
Фабриканты и заводчики Москвы и московского района очень выразительно формулировали после повсеместных январских стачек свое политическое credo, нашедшее вскоре сочувственный отклик в собрании петербургских фабрикантов. "Несомненно, - гласит московская записка*79 - что промышленность находится в теснейшей связи с устойчивостью правовой организации страны, с обеспечением свободы личности, ее инициативы, свободы науки и научной истины, просвещением народа, из которого она вербует рабочие руки, тем менее продуктивные, чем они невежественнее". "Отсталостью, как прямым последствием непрочного правового порядка, поколеблено положение России на мировом рынке, и отодвинута ее роль, как страны промышленной, на второстепенный план". Наконец, "нельзя не признать, - гласит записка, - что на положение промышленности и благосостояние рабочих оказывает вредное влияние расстроенное финансовое хозяйство страны, для урегулирования которого необходимо участие общественного элемента в обсуждении бюджета".
Записка с.-петербургской конторы железозаводчиков, повторив цитированные соображения московской записки, говорит: "До сих пор русскому промышленнику не дано было принимать деятельного участия в развитии русского народного хозяйства, хотя бы потому, что проявление частной промышленной инициативы у нас крайне стеснено. Акционерное дело, железнодорожное строительство, земельный, городской и коммерческий кредит - все это в России продукт правительственного усмотрения"...
"Никакое предприятие, - говорит докладная записка могилевского общества взаимного кредита, - не может быть самодовлеющей силой; его успех зависит не только от правильной постановки дела, но также от рынка, от обеспеченности потребителя, от существующего правопорядка... от положения прессы... от устойчивого экономического порядка, гарантирующего спокойное эволюционное развитие без крахов, колебаний, без вооруженных восстаний и насильственных действий"... При нынешних же условиях "эволюционное" развитие невозможно. Хозяйство падает. Обрабатывающая промышленность, "несмотря на сильнейший протекционизм", остается на низком уровне. "Напряжение, которое при участии некоторых кредитных учреждений, - продолжает интересная записка могилевского кредитного общества, - было сделано в последние два десятка лет нашей индустрией и казавшееся ее расцветом, привело только к полному разорению слишком смелых предпринимателей и грандиозному краху и сильнейшему падению, а в иных случаях и полному обесценению многих дивидендных и фондовых бумаг". Кровавая война на Дальнем Востоке еще усугубила тяжесть этого положения. "Наши процентные бумаги, даже государственная рента, стремительно упали еще ниже, промышленность и производство почти совсем замолкли, кредит и доверие совершенно иссякли".
Выгоды бешеного протекционизма, падающие не на промышленность, а на небольшую группу привилегированных хищников-монополистов, не могут примирить капитал с прогрессивно-растущей внутренней анархией, - и одна отрасль промышленности за другой переходит в оппозицию. "И ты, Брут?" - вопит цезарь "Нового Времени", видя, как московские мануфактуристы-старообрядцы, хранители древнего благочестия, прикладывают свои руки к конституционным "платформам". Но уже ничто не остановит мануфактурного Брута. Он идет в первом ряду капиталистической оппозиции. Мануфактура, работающая на массового потребителя и наиболее зависящая от покупательной силы населения, гораздо непосредственнее отражает на себе общее расстройство хозяйственной жизни и культурный застой. Вот почему московская дума и московский биржевой комитет, так тесно связанные с мануфактурной промышленностью, оказываются наиболее способными к восприятию политических обобщений. "Народное благо" для них не простой оборот речи, нет, это - реальность, это - внутренний рынок. Подобно московским, петербургские мануфактуристы очень трезво указывают на связь между хлопчатобумажным рынком и программой широких государственных реформ. Их докладная записка министру финансов напоминает, что петербургские фабриканты неоднократно делали представления министру финансов о тяжелом состоянии такой важной отрасли промышленности, как хлопчато-бумажное производство. "Покупательная способность населения, - говорит записка, - видимо истощена, и вынужденное (пошлиною на хлопок) высокое состояние цен на хлопчато-бумажные изделия встречается с крайним ослаблением спроса. Петербургские мануфактуры работают последние годы с ничтожною прибылью и даже в убыток; три из них в самое последнее время погибли".
Металлургическая промышленность гораздо более аристократична, она интимнее связана с казенными заказами, и ей труднее оторваться от бюрократической пуповины. Она консервативнее. Но и ее толкнула в оппозицию логика ее собственного развития. Казенные заказы не могли поспевать за потребностью металлургической промышленности в рынке. Произвол в распределении казенных заказов раздражал отдельные группы металлургов, а внезапное сокращение этих заказов загоняло металлургов в тупик. Благодетельная зависимость от министра финансов превращалась в удавную петлю. Это положение отчетливо констатирует "контора" железозаводчиков в своей записке. "После того, - говорит она, - как русская железная промышленность перестала быть, главным образом, поставщицей по казенным заказам, после того, как русскому железному промышленнику пришлось усиленно искать сбыта своим товарам среди частных потребителей, неустроенность нашей народной жизни, с крайне слабой потребительной способностью страны, стала для русского железного промышленника очевидным и крайне тягостным явлением". Можно ли выразиться яснее? "Неустроенность народной жизни", нищета, бесправие и одичание масс стали для металлургов "тягостным явлением" лишь тогда, когда им пришлось искать сбыта своим товарам среди частных потребителей.
Столь же ясно формулирует эти мысли цитированная выше коллективная "докладная записка с.-петербургских заводчиков и фабрикантов господину министру финансов" (от 31 января 1905 г.). "Промышленное оживление конца прошлого десятилетия, - жалуется записка, - быстро сменилось общим кризисом и угнетенным состоянием, с полной очевидностью выяснившими, что промышленность не может процветать там, где народ бедствует, что здоровый рост промышленности зависит, прежде всего и главнее всего, от покупательной способности населения. Поощряемая казенными заказами и приливом иностранных капиталов, металлическая промышленность быстро пришла к выводу, что будущее и даже настоящее зависит от потребления железа населением". Что же касается этого последнего вопроса, продолжает записка, то "созванный министерством финансов специальный съезд о мерах к усилению потребления железа населением хорошо выяснил, что такое потребление предполагает непременным условием поднятие народного благосостояния, распространение образования, развитие промыслов, коренное изменение условий жизни сельского населения, ныне приниженного, хозяйственно истощенного, бедного". "Металлическая промышленность в среднем удовлетворяется 2-3 процентами на капитал, - уверяет записка, - и только некоторые заводы, благодаря вызванным войною казенным заказам, обнаруживают временное благополучие".
Промышленники и заводчики отсталого Урала присоединяются к записке совещательной конторы железозаводчиков. "В России нет ни твердо обеспеченного правопорядка, ни гражданской свободы, - говорят они, - и в этом лежит главная причина тех неурядиц, которые приходится переживать нашей промышленности". "Отсталость законодательства особенно отражается на подвижной и чуткой промышленности. Так, реформа акционерного закона стоит на очереди более 30 лет, пересмотр паспортной системы потребовал 45 лет и до сих пор еще не закончен в самой важной своей части - отмене паспортов. Издание нового вексельного устава было плодом 12 комиссий на протяжении 55 лет. Развязка поземельных отношений на Урале растянулась на полстолетия". К бессмысленным законам присоединяются произвольные циркуляры. Непостоянство экономической политики порождает крайнюю неустойчивость многих предприятий. "Протекционизм, - заявляют уральцы, - полезен при подобающей политической обстановке и экономической свободе, как в Соединенных Штатах, при постоянной же опеке он приносит только вред. Главный тормоз в развитии русской промышленности - это отсутствие внутреннего рынка"... Политические выводы уральских промышленников те же, что и у конторы железозаводчиков.
Съезд деятелей цементной промышленности 25 марта принял составленную его бюро принципиальную записку для представления в совет министров. Записка указывает на кризис, которому, в числе других отраслей промышленности, подверглась и цементная, распространяется об общих причинах угнетенного состояния промышленности и приходит к выводу о необходимости "коренных реформ, чтобы обеспечить нашей родине возможность сохранить достойное положение среди других держав".
Не только мануфактуристы и металлурги, даже сахарозаводчики, эти излюбленные дети государственного протекционизма, вступили в лице своих "передовых" элементов на путь либеральной оппозиции. Обширная записка, оживленно обсуждавшаяся в Киеве, в феврале 1905 г., представителями сахарной промышленности, останавливается на опасностях, которыми современное состояние страны грозит сахарной промышленности. "Положение сахарной промышленности в настоящее время, несмотря на крайне низкий спрос населения, вынуждающий к убыточному вывозу заграницу, все же не может быть признано неблагоприятным, поскольку оно определяется условиями, непосредственно лежащими в сахарном деле. Но тесная связь, существующая между отдельными сторонами народной жизни, не позволяет надеяться, чтобы сахарная промышленность осталась незатронутой тем процессом всеобщего брожения, которым охвачена Россия... Со стороны сбыта она (сахарная промышленность) непосредственно заинтересована в благосостоянии широких народных масс, являющихся главным потребителем производимого сахарозаводчиками продукта... Отсутствие свободы слова и печати, свободы собраний и союзов - этих неотъемлемых прав всякого гражданина во всякой культурной стране - не только удручающе отражается на личной нашей жизни, но также, вселяя апатию и ограничивая интеллектуальный кругозор деятелей промышленности, вне всякого сомнения, не дает развернуться во всей мощи производительным силам страны".
Металлурги, мануфактуристы, цементщики, сахаровары, биржевики, купцы, финансисты выражают одни и те же требования одним и тем же языком. Борьба разных отраслей капитала между собой за милости и даяния министерства финансов отодвигается назад общей потребностью в обновлении гражданского и государственного порядка. На место простых идей: концессия и субсидия - или наряду с ними - становятся более сложные идеи: развитие производительных сил и расширение внутреннего рынка. Либеральный режим становится для капитала классовой потребностью.
III. Рабочие толкают капиталистов на путь оппозиции
Автоматический рост промышленности привел капиталистическую буржуазию в столкновение с сословно-полицейским строем. Но особую остроту эти столкновения получили благодаря тому, что пришла в движение живая производительная сила промышленности - пролетариат.
Этот класс гораздо раньше, чем класс так называемых работодателей, почувствовал и понял несовместимость капиталистического развития с режимом патриархального произвола и полицейской разнузданности. Жадная капиталистическая эксплуатация, с хищническими приемами первоначального накопления, поддерживаемая и охраняемая властной рукою государственного насилия, - русский пролетариат знает, что это такое! И он рано начал бороться. Каждое его движение заставало поднятую руку, вооруженную нагайкой или винтовкой. Полицейский порядок нуждался прежде всего в покое и неподвижности, а уже из международной полицейской литературы он мог узнать, что нет более подвижного и беспокойного класса, чем пролетариат. И абсолютизм не жалел для него ни ремня, ни свинца. Но если для абсолютизма нужна была прежде всего неподвижность пролетариата, живого или мертвого, то промышленной буржуазии нужен был прежде всего сам пролетариат. Мерами репрессий можно было стереть с лица земли сотни и тысячи рабочих, но нельзя было остановить стихийное движение класса. Наоборот, репрессии создавали новые поводы для недовольства и борьбы, значит и для новых репрессий.
Нормальный ход промышленной жизни прекратился. Производство совершалось как бы урывками, в промежутках между двумя волнениями. Но мало того, что самодержавие самым фактом своего существования толкает рабочих на путь непрерывных волнений, - специальные органы правительства оказывают нередко давление на отдельных фабрикантов, путем угроз вынуждая их идти навстречу требованиям рабочих. Наконец, создалась целая школа полицейской демагогии ("зубатовщина")*80, провоцировавшая рабочих на экономические столкновения с капиталом с целью отвлечь их от столкновений с государственной властью. И промышленникам волей-неволей приходилось проникнуться убеждением, что дальше так жить нельзя. Если во имя самосохранения абсолютизм терзает хозяйственную жизнь нации и ввергает промышленность страны в состояние хронической анархии, остается порвать с абсолютизмом. После всероссийской январской стачки 1905 года к этому заключению пришли капиталисты севера и юга, востока и запада, - хлопчатобумажники, железозаводчики и даже сахаровары.
"Русской промышленности, - жалуется январская записка московских фабрикантов, - часто приходится испытывать накопившееся неудовольствие занятых в ней рабочих, которое, при прочном правовом порядке, при равенстве всех перед законом, при неотъемлемых гарантиях неприкосновенности личности, при свободе коалиций и союзов различных групп населения, связанных общностью интересов, могло бы вылиться в спокойные законные формы борьбы, как это наблюдается в Западной Европе и Америке, где от этого промышленность не только не пострадала, но достигла, наоборот, такого расцвета, которого далеко еще не наблюдается в России". "Рабочие и крестьянские беспорядки, беспрестанно разъедающие русскую промышленность, нанося ей огромные убытки и широкой волной охватывающие то один, то другой район обширной России... наивно объяснять воздействием революционных элементов. Нет, общее неустроение государственной жизни, отсутствие политических прав... вот где следует искать главнейшей причины периодических рабочих волнений".
Январская записка железозаводчиков исходит из тех же соображений и приходит к тому же выводу: "рабочие, как и все русское общество, настолько уже политически созрели, что им, как и всему русскому обществу, в интересах промышленного роста империи, должны быть дарованы политические права и свободные учреждения". При этом записка поясняет, что "результат суждений железозаводчиков по рабочему вопросу бесспорно является голосом сотен миллионов рублей, вложенных в русское железное дело"...
Наконец, инженеры, эти непосредственные слуги капиталистической техники, под ударом тех же январских событий считают своим долгом выразить свое опасение, что "отечественная промышленность, ныне и без того находящаяся в исключительно тяжелых условиях, может быть поставлена в безвыходное положение, при котором участие в ней капитала и интеллигентного труда сделается совершенно невозможным". "На том уровне развития, - говорят они далее, - которого достигла русская промышленность, меры бюрократического попечения уже не в состоянии вносить успокоение в умы; напротив, своими постоянными колебаниями то в направлении односторонней защиты предпринимателя, то в сторону показной поддержки рабочих они порождают во всех слоях промышленного населения неуверенность и раздражение. Удовлетворение же основного требования рабочего класса, путем дарования широкой свободы союзов и собраний, предполагает проведение в жизнь начал общегражданской политической свободы".
Таковы эти красноречивые голоса: протест капитала, вопль "сотен миллионов рублей", почуявших грозу, и предостерегающий голос руководящих промышленностью представителей "интеллигентного труда".
Цитированная выше "докладная записка с.-петербургских заводчиков и фабрикантов господину министру финансов" прямо ставит в вину правительству его постоянные уступки домогательствам рабочих, уступки за счет интересов капитала. Последний лишен даже возможности согласованно отвечать на требования рабочих, так как "при настоящем режиме открытого, руководимого личным усмотрением, вмешательства органов администрации в отношения между фабрикантами и рабочими, общность действий не представляется осуществимой". "Ни один слой общества, - протестующе заявляют капиталисты, - не имеет такой удачи в своих домогательствах, как рабочие, которые уже отлично усвоили и помнят, что каждая крупная забастовка приносила им существенное улучшение, они помнят даты стачек и даты узаконений по рабочему вопросу". "Руководители рабочего движения достигнут снизу таких результатов, какие для верхних общественных слоев будут недостижимы, и это будет опасное логическое следствие того факта, что к грубым демонстрациям прислушиваются внимательнее, чем к заявлениям корректным". Во всяком случае средством умиротворения рабочего движения являются, на взгляд столичных капиталистов, не частичные экономические уступки, а "более глубокие реформы общегосударственного характера".
В результате "великой стачки", охватившей Польшу после 9 января, варшавские заводчики на собрании 3 февраля пришли к тому выводу, что всеобщая забастовка, как показывают выдвинутые ею требования, не может считаться последствием одних только отношений работодателя к рабочему, но "в значительной степени является результатом причин, находящихся вне сферы влияния работодателя". Заводчики выдвигают требование полной свободы собраний и союзов для обеих сторон, так как, по словам резолюции, для обоих сторон было бы выгоднее, если бы рабочие могли добиваться улучшения своей участи "путем явных и для всех доступных переговоров, а не путем стихийных движений". Дальше этого осторожные варшавские заводчики в своих политических выводах не идут.
В своей "памятной записке" (апрель) костромской комитет торговли и мануфактур решительно протестует против произвольных действий правительства, обостряющих отношения между фабрикантами и рабочими. Так, министерство финансов, без содействия обоих заинтересованных сторон, наметило известные льготы в пользу рабочих за счет предпринимателей. "Каково же будет наше положение, - говорят члены комитета, - если мы, при всей объективности отношения к этим проектам, усмотрим в этих льготах некоторое преувеличение, не соответствующее состоянию нашей промышленности? Тогда у рабочих сложится представление, что мы отнимаем у них то, что было уже обещано правительством"...
Без проведения в жизнь коренных реформ нашего государственного строя, говорит памятная записка, все мероприятия по рабочему вопросу не приведут к успокоению рабочего населения, ибо его возбужденное настроение не есть результат систематической борьбы с капиталистами, - нет, оно "отражает в себе то всеобщее брожение и недовольство политического характера, которое предъявляется, хотя, может быть, и с меньшею резкостью, всеми другими группами населения".
Сахарозаводчики, с запиской которых мы уже встречались выше, исходя из интересов промышленного развития, настаивают не только на политической реформе, но и на более широком разрешении рабочего и крестьянского вопросов. По словам их записки, они "не могут не разделять с представителями других отраслей промышленности забот, вызываемых обострением рабочего движения. Они даже более других заинтересованы в том, чтобы борьба труда и капитала приняла у нас мирный характер, свойственный ей в передовых странах западно-европейской культуры: сезонный характер производства... делает для сахарозаводчиков особенно убыточными всякие перерывы в работе..." "Правда, - говорит записка, - доселе рабочая среда, из которой вербуется контингент рабочих на сахарных заводах, почти не захватывалась волною стачек. Но быстрый рост рабочего движения заставляет думать, что такое привилегированное положение сахарной промышленности не в состоянии будет долго держаться. Ввиду этого своевременное принятие мер к разрешению рабочего вопроса является для сахарной промышленности необходимым условием дальнейшего существования".
Но еще большие опасности, нежели рабочее движение, несет для сахарной промышленности надвигающаяся гроза крестьянских волнений. Как ни труден земельный вопрос, но он должен быть решен. "Ненормально-натянутые отношения между крестьянами и соседями-помещиками, - говорит записка, - надо развязать законодательными мерами, хотя бы местами для этого пришлось даже прибегнуть к принудительному выкупу".
Несколько позже рассматриваемого нами периода пробуждения капиталистической оппозиции (первые месяцы 1905 г.), именно в середине июня, следовательно, не только после рескрипта 18 февраля, но и после земской депутации 6 июня, представители биржевых комитетов в Нижнем Новгороде обратились через министра финансов к царю с ходатайством о безотлагательном созыве народных представителей. Записка указывает на бесцельную и безрезультатную войну извне, на кровавую братоубийственную бойню внутри, наконец, на полный экономический застой. "Постоянные массовые забастовки фабричных и заводских рабочих, грузчиков и судорабочих, начавшиеся аграрные беспорядки, в основе возникновения коих лежит малоземелье, - говорит резолюция - ходатайство, - ставят промышленность в безвыходное положение, а недостаточная добыча нефтяного топлива (вследствие "неурядиц" на Кавказе. Л. Т.) грозит осложнениями, последствия которых даже трудно предвидеть. Совокупность всех этих печальных обстоятельств, - заключает резолюция, - ясно говорит о необходимости проведения в жизнь целого ряда реформ, без которых положительно нельзя рассчитывать на какое-либо улучшение настоящего крайне тревожного и печального положения".
Через все эти петиции, записки и резолюции, наряду с заботой о расширении внутреннего рынка и развитии производительных сил, проходит еще более непосредственная и острая забота об "успокоении" крестьянских и рабочих масс. Капитал разочаровался в мерах полицейской репрессии, которая одним концом бьет рабочего по живому телу, а другим - промышленника по карману. Капитал пришел к выводу, что "мирный" ход промышленного развития требует либерального режима.
Пролетариату пришлось пролить реки крови, прежде чем хозяева и руководители промышленности поняли, что для дальнейшего развития их экономического могущества необходимы конституционные учреждения. 9 января - как и вся январская стачка вообще - явилось поворотным моментом в развитии капиталистического сознания. Только после Кровавого Воскресенья "сотни миллионов рублей" заговорили голосом либеральной оппозиции.
Голос этот, однако, не звучит ни решительностью, ни определенностью, - по крайней мере, поскольку речь идет об основных конституционных требованиях.
"Существующее законодательство и способ его разработки, - говорят обе цитированные январские записки, - не соответствуют потребностям населения, в частности и русской промышленности; необходимо в выработке законодательных норм участие (!) представителей всех классов населения, в том числе рабочих и промышленников. Участие тех же представителей необходимо и в обсуждении (!) бюджета, ибо последний является могущественным двигателем в руках государства при разрешении промышленных вопросов страны".
Красноречивая записка могилевского кредитного общества, "окрыленная светлой надеждой" на последствия актов 12 декабря и 18 февраля, вовсе обходит основные конституционные вопросы, ограничиваясь пожеланиями "свобод", национального равноправия и "широкого самоуправления".
Резолюция июньского съезда представителей биржевых комитетов в Нижнем Новгороде, настаивающая на необходимости предоставления народным избранникам права выработки основных законов государственного устройства, растворяет это конституционное требование в нелепой либерально-славянофильской мистике царизма.
Большею определенностью отличается телеграмма общего собрания борисоглебской (тамбовской губернии) хлебной биржи, отправленная 8 апреля министру внутренних дел и ставящая себе целью побудить его к скорейшему выполнению рескрипта 18 февраля. Телеграмма указывает на "зловещее аграрное движение, грозящее неисчислимыми бедствиями". Растет и обостряется рознь между отдельными слоями населения... Торговля и промышленность, этот наиболее чуткий показатель состояния государственной и общественной жизни, совершенно замерли... Вот почему "призванное законом заботиться о нуждах местной торговли и промышленности" борисоглебское биржевое общество почитает своим долгом указать на "необходимость немедленного созыва избранных всеобщей, прямой и равной подачей голосов представителей всех частей населения"...
Не только общее требование правопорядка, но даже такой демократический лозунг, как всеобщее, равное и прямое избирательное право, способен найти доступ в программу торгово-промышленной буржуазии, и притом не ее столичных идеологов, а борисоглебских биржевиков! Поскольку движение масс и особенно пролетариата срослось с этим лозунгом, промышленная буржуазия, по крайней мере в лице отдельных своих групп, может подняться до этого требования - во имя своих классовых интересов, во имя порядка, во имя "эволюционного развития без крахов, колебаний, без вооруженных восстаний и насильственных действий".
IV. Либерализм и свобода капиталистической эксплуатации
Но и в своем высшем либеральном подъеме это все же голос сотен миллионов рублей, голос капитала, ищущего прибыли и стремящегося приспособиться к изменившимся условиям в целях беспрепятственной эксплуатации наемного труда. И, как мы сейчас увидим, наибольшей законченностью и определенностью отличается либеральная программа промышленников во всем, что касается гарантий неприкосновенности капитала и непосредственных условий эксплуатации рабочей силы.
Индустриальный либерализм не остановился на тех общих политических формулах, в которых он дал ответ на январские события. В мае, т.-е. в период новой стачечной волны, либеральный капитал делает попытку конкретизировать и детализировать свою программу. Мы имеем пред собою майскую докладную записку группы горнозаводчиков и промышленников московского района, составленную для высочайше утвержденной комиссии "прогрессивною частью представителей московского биржевого комитета". Записка эта, как и январская, констатирует, что в рабочем движении, разлившемся по всей России, весьма заметную роль играют не экономические, а политические мотивы и, главным образом, "отсутствие тех гарантий свободной личности, которые вызывают голос протеста не одной рабочей массы, а всей мыслящей России".
Записка эта, как и январская, высказывается за свободу стачек, но она более решительно требует такого определения стачки, которое освобождало бы фабриканта "от какой бы то ни было обязанности вознаградить рабочих за ущерб, причиненный им прекращением работ на фабрике вследствие общей или частичной стачки". Отстаивая свободу стачек, прогрессивные фабриканты наряду с этим отстаивают и "свободу труда", т.-е. свободу штрейкбрехерства. "Всякие угрозы (!) и насилия, - гласит записка, - в отношении лиц, желающих продолжать работу, и лиц, желающих вновь за нее приняться, ... должны быть наказуемы"*.
/* В январских записках московских фабрикантов и с.-петербургской конторы железозаводчиков имелся уже соответственный пункт: "личность отдельного рабочего должна быть законным порядком ограждена от насилий рабочих-стачечников, если, не сочувствуя объявленной стачке, рабочий не желает к ней присоединиться, ибо право устраивать забастовку для желающих участвовать в ней не должно означать обязанности примкнуть к ней для не желающих стачки"./
По вопросу о норме рабочего времени записка после длинного ряда соображений, которых мы не станем приводить, приходит к тому выводу, что "конечная наименьшая норма продолжительности нормального рабочего дня не должна спуститься ниже 10 часов, но и к этой норме должно подойти с известной последовательностью, сократив рабочий день сперва с 11 1/2 до 11 часов, потом до 10 1/2 и, наконец, до 10 часов".
Записка говорит, что за последние 20 лет не только улучшились условия труда, но развился и сам русский рабочий. "Он не нуждается более, по мнению заводчиков, в строгой правительственной опеке и желает свободно собой распоряжаться". И записка тут же поясняет, что под ненужной правительственной опекой она понимает не только паспорт, прикрепление к месту, и общий административный произвол, словом, пережитки патриархально-полицейского варварства, но и все фабричное законодательство, созданное упорной борьбой "созревшего" рабочего.
"Ст. 95 устава о промышленниках, обязывающая каждую из договаривающихся сторон, в случае отказа от договора, предупредить о том другую сторону за две недели, уже устарела. На практике эта обязанность крайне тягостна и для рабочего и для предприятия". Так поют "прогрессивные" промышленники. Участие рабочих при определении заработной платы и правил внутреннего распорядка, а также в вопросах, касающихся увольнения рабочих, мастеров и лиц фабрично-заводской администрации, фабриканты считают "и невозможным и нежелательным". "Участие, которого добиваются рабочие, - откровенно поясняет записка, - стало бы яблоком вечного раздора между рабочими и капиталистами, интересы которых очень часто совершенно противоположны"*.
/* Это откровенное признание совершенной противоположности интересов делается промежду себя в записке, предназначенной для сведения бюрократии. С рабочими разговор ведется иной. Происходившее в начале апреля в Москве совещание тех же фабрикантов центрального района решило разъяснить рабочим, что "напрасно те видят в фабрикантах своих врагов и игнорируют их в своем движении, вполне доверяясь лицам, совсем непричастным фабрично-заводской деятельности. Все то, что достигнуто рабочими посредством забастовок, можно было бы, - по заверению совещания, - достичь простым соглашением с фабрикантами, интересы которых вполне сходятся с интересами и желаниями рабочих". Оговариваемся, что сведение это мы почерпнули из "Нового Времени". Но все же оно похоже на правду./
Отмену штрафов прогрессивные промышленники считают несвоевременной по соображениям гуманности. Воспрещение денежных взысканий побудило бы гг. фабрикантов просто выгонять рабочих, а для рабочих последнее было бы горше первого. Высказавшись далее против ограничения сверхурочных работ, записка в заключение выражает надежду, что либеральное законодательство "создаст со временем желательный тип рабочего, который станет на страже своих прав и интересов более хорошо вооруженным, чем самое прогрессивное законодательство, которое, опекая рабочую личность во всех подробностях ее жизненной сферы, вместе с тем стесняет волю рабочего и связывает ему руки там, где он хотел бы их расправить", - хотя бы, например, для сверхурочной работы. "Над самим собой, над своими мускулами и над собственным здоровьем единственным хозяином и верным хранителем является их собственник". Таков должен быть руководящий принцип. И тогда, "при неисчислимых богатствах русской жизни", при "разумном и развитом рабочем", мускулы и здоровье которого не подвергаются стеснительной опеке "прогрессивного законодательства", - тогда наша промышленность "представит величавое зрелище".
Майская записка вместе с январской дают нам понятие о той отчетливой классовой позиции, какую занял капитал под влиянием первых уроков русской революции.
V. Демократическая интеллигенция и капиталистический либерализм
Политическая суматоха была так велика, так радостна, что российская интеллигенция, искони третировавшая купца, как хищника и вандала, почти не удивилась его перерождению и без размышлений заключила его в объятия. Русская интеллигенция воспитывалась из десятилетия в десятилетие на народнических предрассудках, согласно которым русский капитализм представляет собою искусственный продукт русского полицейского протекционизма, промышленная буржуазия есть не что иное, как государственный паровой цыпленок, хилый при всей своей ненасытности, пролетариат есть простое социальное недоразумение, столь же эфемерное, как и весь отечественный капитализм. Кто говорит о самостоятельной политической будущности русской буржуазии и русского пролетариата, тот фантаст. Эта историческая философия, сентиментальная и бессильная, не только владела радикальной народнической журналистикой, но эксплуатировалась также всей реакционной прессой до "Гражданина" и "Московских Ведомостей" включительно, так что в журналистике не осталось ни одного Николая Энгельгардта, ни одного Гофштеттера, который не получал бы построчной платы за брань на марксистов по поводу их стремления "насадить" в России капитализм.
И что же? Русский пролетариат, это социальное "недоразумение", успел причинить много недоразумений всем будочникам реакции, прежде чем разбухшая от безделья и предрассудков интеллигенция заметила его и даже великодушно усыновила. Но на этом недоразумения капиталистического развития не закончились. Появился купец-политик и подписался под либеральной программой. Он тоже был усыновлен от имени всего "освободительного движения", но демократия даже и не попыталась при этом усыновлении свести счеты со своей теоретической совестью, которая, впрочем, вообще никогда не обременяла ее своими требованиями.
А между тем, если б интеллигенция задумалась над загадкой либерального русского купца, она пришла бы к тому выводу, что только теперь подлинный европейский буржуазный либерализм, поскольку он вообще возможен в условиях нашего политического развития, нащупал свою почву и отодвинул архаический либерализм дворянской фронды, интеллигентских кружков и народнических редакций. Было бы нелепостью думать, что капиталистическая буржуазия "переродилась" под идеалистическим влиянием интеллигенции и дворянской земщины, которые, как известно, искони считались хранительницами заветов бессословного и внеклассового либерализма. На самом деле, под влиянием промышленного развития страны, передовая часть благородного сословия обуржуазилась, промышленная буржуазия "облагородилась", и обе соединились в требовании конституции, как гарантии дальнейшего буржуазного развития. Помещичье землевладение, втянувшееся в оппозицию на почве недовольства промышленным протекционизмом, и торгово-промышленный капитал, успевший выкачать из народнохозяйственного организма по трубам государственного фиска все, что можно было выкачать, оба, несмотря на капиталистическое противоречие города и деревни, временно объединились против полицейской государственности. Либерализм, наконец, нащупал под ногами временную почву, а интеллигентская демократия, так долго "боровшаяся" (в собственном воображении) с капитализмом, покорно пошла в роли герольда перед его политической колесницей. Та самая интеллигенция, которая еще вчера не признавала никакой политической будущности за классом Разуваевых*81, сегодня ударила им челом, присягнула на верность и даже не поставила при этом никаких условий... Для упрощения дела она ставит на голову все действительные отношения: она уверяет себя, что буржуазия под ее идейным влиянием поднялась выше своей классовой ограниченности и приблизилась к ней, к интеллигенции; тогда как на самом деле буржуазия под влиянием практического опыта только обобщила свои собственные классовые интересы, т.-е. произвела ту именно работу, которую раньше ее совершила для нее либеральная интеллигенция.
И вот нам, "доктринерам" марксизма, доказывавшим в течение долгого ряда лет, что "судьбы русского капитализма" вынудят русскую буржуазию вступить на путь оппозиции, приходится теперь разъяснять массам, в прямой и непрестанной борьбе с "демократической" интеллигенцией, узость, ограниченность и скаредность буржуазного либерализма. Эта бедная демократия, сама лишь отпрыск буржуазного общества, ни за что не хотела понять социальную игру классовых интересов, толкающую буржуазию на путь либерализма, - а теперь, когда этот неожиданный для нее буржуазный либерализм стоит перед ней, как факт, она не хочет и не может увидеть в нем его классовой ограниченности и классового эгоизма.
VI. Некоторые выводы
Общая формула политических интересов - перечень свобод, равноправие, законность, представительство - охватывает требования всех жизнеспособных классов и групп. Формула приобретает, таким образом, национальный характер. Либеральная публицистика пользуется этим обстоятельством, чтобы отвергнуть самую мысль о классовых интересах, по крайней мере у классов господствующих, и представить либеральную программу, как идеологическое выражение национальной воли. Ничего не может быть, однако, ошибочнее такого представления.
Программа либерального гражданского режима, отправной пункт капиталистической оппозиции, представляет собою перечень тех условий, вне которых немыслима свобода капиталистической эксплуатации.
Соответственная часть рабочей программы обнимает те требования, которые должны создать свободу классовой борьбы.
Там, где рабочая программа говорит: свобода стачек, капитал ставит требование свободы труда. Под свободой стачек пролетариат понимает не простую голую свободу работать и не работать при соблюдении определенных формальностей, но создание таких условий, которые действительно гарантировали бы за ним право на стачку, как на естественное орудие классовой самообороны, которые давали бы ему возможность охранять это право не только от полицейских набегов, но и от покушений со стороны развращенного капиталом меньшинства самих рабочих.
Наоборот, капитал под свободой труда понимает законодательным путем гарантированную свободу штрейкбрехерства.
Противоречие классовых интересов капитала и труда, маскируемое абстрактной формулой национальной воли, находит свое яркое выражение, как только мы коснемся конкретизации любого из публичных прав.
Не менее решительно это коренное противоречие выражается в программе государственной конституции. Вопросы о цензе, монархии, одной или двух палатах, продолжительности законодательных периодов, наконец, вопросы об армии и милиции, о выборности чиновников иначе ставятся и иначе решаются под углом зрения интересов капитала и интересов труда.
Имущественный ценз, две законодательные камеры, фикции конституционной монархии взамен фикций монархии самодержавной, все это для капитала - естественные элементы его политического самоопределения.
Наоборот, полная демократия представляет собой для рабочего класса наиболее благоприятную обстановку классовой борьбы. Борьба за демократическую республику так же естественна для пролетариата, как борьба за соединение монархии с цензовым представительством - для капиталистической буржуазии. На пути к демократической республике пролетариат может быть остановлен лишь давлением враждебных ему социальных сил. Наоборот, капиталистическая буржуазия может санкционировать демократию лишь под внешним давлением революционно-демократических сил. Для пролетариата демократия при всех условиях - политическая необходимость; для капиталистической буржуазии она при некоторых условиях - политическая неизбежность.
Объяснять либеральное перерождение фабрикантов и заводчиков вредным влиянием адвокатов и "еврействующей" прессы, злым поветрием, политическим самодурством, причудами московских "сверх-купцов" и другими беллетристическими причинами, как делает реакционная пресса, можно только с целью сорвать черносотенное сердце. Справедливость требует, однако, прибавить, что столь же мало в этом вопросе помогают разобраться такие стилистические обороты и общие места либеральной прессы, как "воздействие передовых групп нашего общества" или "всеобщее нравственно-политическое пробуждение страны". Действительные причины и проще и глубже. Они коренятся в общем развитии промышленности, в росте ее зависимости от внутреннего национального рынка и, наконец, в логике классовой борьбы труда и капитала.
Мы видим, как промышленная буржуазия, всецело оставаясь на почве своих классовых интересов, более того, властно толкаемая ими, вступает на путь либеральной оппозиции.
Мы видим, что рабочее движение враждебно столкнуло торгово-промышленный капитал с гражданским и политическим бесправием и тем непосредственно побудило индустриальную буржуазию к политической активности, точнее сказать: борьба пролетариата за свои классовые интересы обнаружила дальнейшую несовместимость интересов капиталистического класса с полицейским режимом и тем бросила косную до этого времени промышленную буржуазию в лагерь оппозиции.
Мы видим, далее, что, вступив в этот лагерь, промышленная буржуазия не только не растворила своих классовых интересов в "общенациональной" политической идеологии, но, наоборот, показала, что либеральная программа есть не что иное, как обобщенное выражение ее развитых классовых интересов.
Этими выводами мы пока и ограничимся.
Июль, 1905 г.
Н. Троцкий. "Наша революция"*82. Изд. Глаголева, СПБ. 1906 г., стр. 74 - 94.
Статья "Капитал в оппозиции"* останавливается на либеральном перерождении торгово-промышленной буржуазии под непосредственным влиянием январских стачек пролетариата. Оппозиционный период политической эволюции крупной буржуазии длился, однако, крайне недолго: в сущности с января по октябрь 1905 года. Октябрьская стачка стоит между двух эпох в политическом самоопределении капитала. После издания "конституционного" манифеста совещательная контора железозаводчиков, которую нам часто приходилось цитировать в названной статье, обратилась к графу Витте с докладной запиской, представляющей собой своего рода лебединую песнь капиталистического либерализма.
/* Настоящий отрывок как бы резюмирует статью. Он взят нами из предисловия тов. Троцкого к его книге "Наша революция", вышедшей в 1906 г. (Ред.)/
"Обозревая минувший революционный период, - говорит записка, - совещательная контора железозаводчиков с особенным удовольствием должна констатировать факт, что со стороны борцов за свободу и счастье русского народа проявление насилий было крайне ограниченно, и что масса народа действовала с соблюдением неслыханной дисциплины"...
"Совещательная контора железозаводчиков, - читаем мы далее, - далеко не поклонница всеобщего избирательного права в теории... Однако, рабочее движение показало совещательной конторе железозаводчиков, что рабочий класс, проявивший с такой силой свое политическое сознание и свою партийную дисциплину, должен принять участие в народном самоуправлении"...
Дисциплина рабочих масс и их энергия в борьбе "за свободу и счастье русского народа" чрезвычайно возросли в течение октября и ноября; вместе с тем возросло давление пролетариата на капитал. Создание рабочих советов, их властное вмешательство в столкновения рабочих с предпринимателями, ноябрьская стачка, борьба за восьмичасовой рабочий день - все это выбило у организованного капитала либеральную "дурь" из головы и заставило его искать союза со старой властью во что бы то ни стало. Из оппозиции капитал перешел в контрреволюцию.
*76 Суворин, А. С. - знаменитый реакционный журналист. В начале своей публицистической деятельности Суворин сотрудничал в либеральной прессе, нападал на реакционные газеты и даже подвергался репрессиям со стороны полиции. С 1876 г. начинает издавать газету "Новое Время" (см. подробное примечание 5) и с этого момента из полу-либерала превращается в оголтелого черносотенца. Получая для своей газеты огромные субсидии, Суворин на страницах "Нового Времени" систематически занимался травлей революционных рабочих и интеллигенции.
*77 Брут - один из участников умерщвления римского императора Юлия Цезаря. Так как Брут был очень близким другом Цезаря, то участие его в заговоре явилось полной неожиданностью для последнего. Увидя Брута в числе своих убийц, он произнес знаменитую фразу, ставшую поговоркой: "И ты, Брут!"
*78 Александр II (1818 - 1881) - русский император, официально именовавшийся "освободителем". Его воспитанием руководили реакционный капитан гвардии Мердер и не менее реакционный по своему образу мыслей поэт В. А. Жуковский. Вступил на престол 19 февраля 1855 г. Царствование Александра II ознаменовалось так наз. "освобождением крестьян" от крепостной зависимости. Зная, как воспримут крестьяне грабительский манифест 19 февраля 1861 г., Александр II заранее принял необходимые меры для усмирения крестьянских бунтов, которые должны были возникнуть на почве манифеста. Отмена крепостного права пошатнула все здание крепостнического государства и заставила Александра пойти дальше по пути приближения России к типу буржуазно-капиталистических государств западной Европы. За крестьянской реформой последовали судебная, земская, воинская. Однако, разумеется, никаких уступок в области ограничения самодержавия сделано не было. Правительство Александра II особенно ярко проявило себя во время польского восстания 1863 г. Неслыханно жестокое усмирение польского восстания и насильственная русификаторская политика Александра II оттолкнули от него всех, веривших ранее в его гуманность. После подавления польского восстания и выстрела Каракозова в царя (4 апреля 1866 г.) Александр II решительно переходит на путь откровенно реакционной политики. У власти становятся отъявленные консерваторы. Начинаются жестокие гонения на печать, пересматриваются университетские и земские реформы. Начинается жестокая пора диктатуры Муравьева-вешателя. При Александре II в России особенно сильно развились и укрепились революционные народнические организации, против которых правительство повело беспощадную борьбу. Александр II был убит 1 марта 1881 г. по приговору партии "Народной Воли".
*79 Эта записка была составлена в конце января 1905 г. крупными московскими фабрикантами и заводчиками. Записка была прочтена на собрании фабрикантов Петербурга, где получила полное одобрение.
*80 Зубатовщина - попытка введения в России полицейского социализма, проводившаяся с благословения Плеве (названа по имени начальника московского охранного отделения Зубатова). Эта идея возникла вместе с появлением массового рабочего движения. В конце 90-х годов XIX века представители власти подумывают о том, как бы перевести рабочее движение с социал-демократического пути на рельсы полицейского социализма и отвлечь внимание рабочих от агитации революционеров. В феврале 1902 г. Зубатов организует в Москве "Общество взаимного вспомоществования рабочих механического производства". На протяжении 1902 - 1903 г. г. зубатовские организации возникают во многих городах. Организуя рабочих в эти мирно-просвещенские общества, ставленники полиции неизбежно наталкиваются на необходимость принимать участие в забастовках. Так, например, в Одессе (1903 г.) зубатовская организация в целом принимает активное участие в забастовке. Ввиду того, что деятельность зубатовцев стала внушать серьезные опасения в смысле развязывания массового движения, правительство положило конец деятельности Зубатова, распустив его организации и разогнав их руководителей.
Позднее эта попытка была воскрешена в Петербурге под руководством священника Гапона, который организовал общество под названием "Собрание русских фабрично-заводских рабочих"; последнее имело районные отделения во всех рабочих центрах Петербурга. Невозможность удержать рабочие организации в рамках намеченной деятельности сводила на нет все попытки подобного рода. Однако, они сыграли известную роль в развитии и оформлении классового сознания и организационных навыков в рабочих массах.
*81 "Класс Разуваевых" - Разуваев - деревенский кулак, эксплуататор, выведенный в ряд очерков писателя Г. Успенского.
*82 Книга Л. Д. Троцкого "Наша революция" вышла в 1906 г. в издательстве Н. Глаголева в Петербурге. Она была составлена из ряда статей Л. Д., вышедших в период 1905 - 1906 г. г., посвященных, главным образом, критике либерализма и оценке текущих революционных событий. Наиболее важные статьи, вошедшие в эту книгу: "До 9 января", "Капитал в оппозиции", "Как делали Государственную Думу", "Открытое письмо проф. Милюкову", "Господин П. Струве в политике" и некоторые другие помещены также и в настоящем томе.