Мелкобуржуазная оппозиция в Рабочей Социалистической Партии Соединенных Штатов

Л. Д. Троцкий


Оригинал находится на странице http://www.revkom.com
Последнее обновление Март 2011г.


Надо называть вещи своими именами. Теперь, когда позиции двух борющихся фракций определились с полной ясностью, приходится сказать, что меньшинство Центрального Комитета возглавляет типичную мелко-буржуазную тенденцию. Как всякая мелко-буржуазная группировка внутри социализма, нынешняя оппозиция характеризуется следующими чертами: пренебрежительным отношением к теории и склонностью к эклектике; неуважением к традиции собственной организации; заботой о личной "независимости" за счет заботы об обьективной истине; нервозностью, вместо последовательности; готовностью быстро перескакивать с одной позиции на другую; непониманием революционного централизма и враждебным отношением к нему; наконец, склонностью подменять партийную дисциплину кружковыми связами и личными привязанностями. Не у всех, конечно, членов оппозиции эти черты сказываются с одинаковой силой. Но, как всегда в пестром блоке, тон задают те, которые наиболее отклоняются от марксизма и пролетарской политики. Борьба предстоит, повидимому, длительная и серьезная. Я не собираюсь, конечно, в этой статье исчерпать вопрос, но попытаюсь наметить его общие очертания.

Теоретический Скептицизм и Эклектика

В январьском номере "Нью Интернейшенал" за 1939 г., была напечатана статья т. т. Бернама и Шахтмана "Отступающие интеллигенты". Статья, заключавшая в себе много правильных мыслей и метких политических характеристик, отличалась существенным недостатком, чтобы не сказать пороком: ведя спор с противниками, которые считают себя (без достаточного основания) представителями "теории" по преимуществу, статья преднамеренно не поднимала вопрос на теоретическую высоту. Совершенно необходимо было обьяснить, почему "радикальная" интеллигенция Соединенных Штатов принимает марксизм без диалектики (часы без пружины). Секрет прост. Нигде не было такого отвращения к классовой борьбе, как в стране "неограниченных возможностей". Отрицание социальных противоречий, как движущего начала развития, вело в царстве теоретической мысли к отрицанию диалектики, как логики противоречий. Как в области политики считалось, что можно при помощи хороших силлогизмов убедить всех в правильности известной программы, и, постепенно, "разумными" мерами, преобразовать общество, так и в области теории принималось за доказанное, что логика Аристотеля, приниженная до уровня "здравого смысла", достаточна для разрешения всех проблем.

Прагматизм, помесь рационализма и эмпиризма, стал национальной философией Соединенных Штатов. Теоретическая методология Макса Истмана ни в чем в сущности не отличается от методологии Генри Форда: оба смотрят на живое общество с точки зрения "инженера" (Истман - платонически). Исторически нынешнее высокомерное отношение к диалектике обьясняется по просту тем, что дедушки и прабабушки Макса Истмана и других не нуждались в диалектике, чтоб покорять пространства и богатеть. Но времена переменились, и прагматическая философия вступила в эпоху банкротства, как и американский капитализм.

Этой внутренней связи между философией и материальным развитием общества авторы статьи не показали, не могли и не хотели показать, и они сами откровенно обьяснили, почему. "Два автора этой статьи - пишут они сами о себе, - решительно расходятся в своей оценке общей теории диалектического материализма; один из них принимает ее, другой отвергает ее... Нет ничего ненормального в таком положении. Хотя теория несомненно всегда тем или иным путем связана с практикой, связь между ними не является неизменно прямой и непосредственной; к тому же, как мы уже имели случай заметить раньше, человеческие существа часто действуют непоследовательно. С точки зрения каждого из авторов, у другого есть между "философской теорией" и политической практикой такого рода непоследовательность, которая может в известном случае привести к конкретному политическому разногласию. Но этого нет сейчас, и никому еще не удалось доказать, что согласие или несогласие по наиболее абстрактным положениям диалектического материализма необходимо задевает сегодняшние конкретные политические вопросы, - а политические партии, программы и бои основаны на таких конкретных вопросах. Мы все можем надеяться, что, когда мы продвинемся вперед и будем располагать большим досугом, согласие может быть достигнуто также и насчет более абстрактных вопросов. Но пока-что перед нами война, фашизм, безработица".

Каков смысл этого поистине поразительного рассуждения? Так как некоторые люди при помощи плохого метода приходят иногда к правильным выводам; так как некоторые люди при помощи правильного метода приходят нередко к ложным выводам, то... то метод не имеет значения. Когда-нибудь на досуге мы подумаем о методе, но сейчас нам не до того. Представьте себе рабочего, который жалуется мастеру на плохой инструмент и получает ответ: при помощи плохого инструмента можно сделать хорошую вещь, а при помощи хорошего инструмента многие только портят материал. Боюсь, что рабочий, особенно если он работает сдельно, ответит мастеру какой-нибудь неакадемической фразой. Рабочий вынужден иметь дело с твердыми материалами, которые оказывают сопротивление, и потому заставляют его ценить хороший инструмент; тогда как мелко-буржуазный интеллигент - увы! - в качестве "инструмента", пользуется беглыми наблюдениями и поверхностными обобщениями - до тех пор, пока большие события не ударят его крепко по темени.

Требовать, чтобы каждый член партии занимался изучением диалектической философии, было бы, разумеется, безжизненным педантизмом. Но рабочий, прошедший школу классовой борьбы, из своего собственного опыта выносит предрасположение к диалектическому мышлению. Даже не зная этого слова, он легко воспринимает самый метод и его выводы. С мелкой буржуазией дело обстоит хуже. Есть, правда, мелко-буржуазные элементы, органически связанные с пролетариатом и, без всякой внутренней революции, переходящие на его точку зрения. Но это маленькое меньшинство. Хуже обстоит дело с мелкими буржуа академического склада. Их теоретические предрассудки успели получить уже на школьной скамье законченную форму. Так как они усвоили много всякой премудрости, полезной и безполезной, без помощи диалектики, то им кажется, что они могут отлично прожить свою жизнь без нее. На самом деле они обходятся без диалектики лишь постольку, поскольку теоретически не проверяют, не чистят и не оттачивают инструменты своего мышления, и поскольку практически не выходят из узкого круга жизненных отношений. При столкновении с большими событиями они легко теряются и впадают в рецидив мелкобуржуазности.

Ссылаться на непоследовательность, в оправдание безпринципного теоретического блока, значит выдавать себе самому, как марксисту, плохое свидетельство. Непоследовательность - не случайность, и в политике вовсе не является только индивидуальным признаком. Непоследовательность есть обычно социальная функция. Существуют социальные группы, которые не могут быть последовательными. Мелко-буржуазные элементы, не сбросившие с себя до конца старые мелко-буржуазные тенденции, систематически вынуждены прибегать внутри рабочей партии к теоретическим сделкам с собственной совестью.

Отношение т. Шахтмана к диалектическому методу, как оно выразилось в приведенном выше рассуждении, не может быть названо иначе, как эклектическим скептицизмом. Ясно, что Шахтман заразился этим настроением не в школе Маркса, а в среде мелко-буржуазной интеллигенции, которой все виды скептицизма вполне к лицу.

Предупреждение и Проверка

Статья поразила меня до такой степени, что я немедленно написал т. Шахтману: "Я только что прочитал вашу и Бернама статью об интеллигентах. Многие главы прекрасны. Однако, часть насчет диалектики представляет величайший удар, который вы, как редактор "Нью Интернейшенал", могли нанести марксистской теории. Бернам говорит: "я не признаю диалектики". Это ясно, и всякий считается с этим. Но вы говорите: "я признаю диалектику, но это неважно, это не имеет никакого значения". Перечитайте то, что вы написали. Это место чудовищно дезориентирует читателей "Нью Интернейшенал" и является лучшим подарком Истману и ему подобным... Ладно, мы еще поговорим об этом публично!"...

Мое письмо было написано 20 января, за несколько месяцев до нынешней дискусии. Шахтман ответил мне 5-го марта в том смысле, что не понимает, по какому поводу я поднимаю шум. 9-го марта я писал Шахтману снова: "Я не отвергал ни в малейшей степени возможность сотрудничества с анти-диалектиками, но зато отвергал разумность написания совместно статьи, в которой вопрос о диалектике играет или должен был бы играть очень важную роль. Полемика (с буржуазными интеллигентами) развивается в двух планах: политическом и теоретическом. Ваша политическая критика правильна. Ваша теоретическая критика недостаточна: она останавливается как раз там, где она должна была бы стать особенно наступательной. Задача состоит как раз в том, чтобы показать, что их ошибки (по скольку дело идет о теоретических ошибках) являются продуктом их неспособности и нежелания продумать вопросы диалектически. Эта задача могла бы быть выполнена с очень серьезным педагогическим успехом. Вместо этого вы заявляете, что диалектика есть частное дело, и что можно быть очень хорошим парнем, не будучи диалектиком".

Связав себя в этом вопросе с анти-диалектиком Бернамом, Шахтман лишил себя возможности показать, почему Истман, Хук и многие другие начали с философской борьбы против диалектики, а закончили политической борьбой против социалистической революции. Между тем суть вопроса именно в этом.

Нынешняя политическая дискуссия принесла проверку моего предупреждения в гораздо более яркой форме, чем я мог надеяться или, вернее, чем я мог опасаться. Методологический скептицизм Шахтмана принес свои плачевные плоды на вопросе о природе Советского государства. Бернам и раньше конструировал, чисто эмпирически, на основе своих непосредственных впечатлений, не-пролетарское не-буржуазное государство, ликвидируя попутно марксову теорию государства, как организации классового господства. Шахтман занял неожиданно в этом вопросе уклончивую позицию: вопрос-де подлежит обсуждению, кроме того социологическое определение СССР не имеет прямого и непосредственного значения для наших политических задач, в отношении которых Шахтман вполне согласен с Бернамом. Пусть читатель еще раз перечитает то, что названные два товарища писали по поводу диалектики. Бернам отрицает диалектику, Шахтман как бы признает ее, но... божественный дар "непоследовательности" позволяет обоим сходиться в политических выводах. Отношение обоих к природе Советского государства точка в точку воспроизводит их отношение к диалектике!

В обоих случаях ведущая роль принадлежит Бернаму. Не мудрено: у него есть свой метод: прагматизм. У Шахтмана нет метода. Он приспособляется к Бернаму. Не беря на себя ответственности за анти-марксистскую концепцию Бернама в целом, он защищает как в области философии, так и в области социологии свой наступательный блок с Бернамом против марксистской концепции. В обоих случаях Бернам выступает, как прагматист, Шахтман - как эклектик. Этот пример имеет то неоценимое преимущество, что даже товарищам, не имеющим опыта в области теории, полный параллелизм поведения Бернама и Шахтмана в двух разных этажах мышления, притом в вопросах первостепенной важности, сам собою бросается в глаза. Метод мышления может быть диалектическим или вульгарным, сознательным или бессознательным, но он существует и дает себя знать.

Мы слышали в январе 1939 г. от наших авторов: "никому еще не удалось до сих пор доказать, что согласие или несогласие относительно самых абстрактных учений диалектического материализма необходимо задевать сегодняшние и завтрашние конкретные политические вопросы"... Никому не удалось доказать! Прошло всего несколько месяцев, - и Бернам с Шахтманом сами доказали, что их отношение к такой "абстракции", как диалектический материализм, нашло совершенно точное воспроизведение в их отношении к Советскому государству.

Нужно, правда, сказать, что разница между двумя случаями очень серьезна, но она имеет не теоретический, а политический характер. В обоих случаях Бернам и Шахтман заключили блок на почве непризнания и полу-признания диалектики. Но в первом случае этот блок своим острием был направлен против противников пролетарской партии. Во втором случае блок оказался заключен против марксистского крыла собственной партии. Изменился, так сказать, фронт военных действий, но оружие осталось то же.

Люди, что и говорить, часто бывают непоследовательны. Однако, человеческое сознание представляет, тем не менее, известное единство. Философия и логика должны опираться на единство человеческого сознания, а не на то, чего ему не хватает для единства, т. е. на непоследовательность. Пусть Бернам не признает диалектики, - зато диалектика признает Бернама, т. е. распространяет и на него сферу своего действия. Пусть Шахтман считает, что диалектика не имеет значения для политических выводов, - в политических выводах самого Шахтмана мы найдем горькие плоды его пренебрежительного отношения к диалектике. Этот пример надо было бы ввести в учебники диалектического материализма.

В прошлом году меня посетил молодой английский профессор политической экономии, сочувствующий Четвертому Интернационалу. В разговорах о способах и путях осуществления социализма он сразу проявил тенденции британского утилитаризма, в духе Кейнса и других: "надо поставить себе ясную экономическую цель, выбрать наиболее разумные средства для ее осуществления" и пр. Я спросил его: "вы очевидно, против диалектики?" Он, не без удивления, ответил: "да, я не вижу в ней никакой пользы." "Однако, - возразил я ему - диалектика позволила мне на основании немногих ваших замечаний по экономическим вопросам сразу определить, к какой категории философского мышления вы принадлежите: уже в этом одном неоценимая заслуга диалектики." Хотя я после того ничего не слышал о моем посетителе, я почти не сомневаюсь, что анти-диалектический профессор держится сейчас того мнения, что СССР - не рабочее государство, что "безусловная защита СССР" есть устаревший взгляд, что наши организационные методы плохи и пр. Если по подходу данного лица к отдельным практическим вопросам можно определить общий тип его мышления, то, зная общий тип мышления, можно предсказать приблизительно, как данное лицо подойдет к тому или другому практическому вопросу. Таково неоценимое воспитательное значение диалектического метода мышления!

Азбука Материалистической Диалектики

Гнилые скептики, вроде Суварина, уверяют будто "никто не знает", что такое диалектика. И есть "марксисты", которые почтительно прислушиваются к Суварину и готовы учиться у него. И эти "марксисты" скрываются не только в Modern Monthly. Струя суваринизма есть, к несчастью, и в нынешней оппозиции S. W. P. Здесь необходимо предостеречь молодых товарищей: опасайтесь злокачественной заразы!

Диалектика - не фикция и не мистика, а наука о формах нашего мышления, поскольку оно не ограничивается повседневными заботами жизни, а пытается понять более сложные и длительные процессы. Между диалектикой и формальной логикой такое же, скажем, взаимоотношение, как между высшей и низшей математикой.

Я пытаюсь здесь в самой сжатой форме очертить существо вопроса. Аристотелевская логика простого силлогизма исходит из того, что А=А. Эта истина принимается, как аксиома, для множества практических человеческих действий и элементарных обобщений. На самом деле А не = А. Это легко доказать, хотя бы посмотревши на эти две буквы через увеличительное стекло: они сильно отличаются друг от друга. - Но, возразят, дело не в величине и форме букв, - это только символы равных величин, например, фунта сахару. Возражение бьет мимо цели: в действительности фунт сахару никогда не равняется фунту сахару: более точные весы всегда обнаружат разницу. Возразят: зато фунт сахару равняется самому себе. Не верно: все тела беспрерывно изменяются в размере, весе, окраске и пр. и никогда не равняются самим себе. Софист скажет на это, что фунт сахару равняется самому себе "в каждый данный момент". Не говоря уже об очень сомнительной практической ценности такой "аксиомы", она и теоретически не выдерживает критики. Как, в самом деле, понимать слово "момент"? Если это бесконечно малая частица времени, тогда фунт сахару неизбежно подвергнется в течение "момента" известным изменениям. Или же "момент" есть чисто математическая абстракция, т. е. нуль времени? Но все живое существует во времени; самое существование есть непрерывный процесс изменения; время есть, таким образом, основной элемент существования. Тогда аксиома А=А, означает, что каждое тело равно самому себе, когда оно не изменяется, т. е. не существует.

На первый взгляд может показаться, что эти "тонкости" ни для чего не нужны. На самом деле они имеют решающее значение. Аксиома А = А, является, с одной стороны, источником всего нашего познания, с другой стороны, - источником всех ошибок нашего познания. Безнаказано пользоваться аксиомой: А = А можно только в известных пределах. Когда количественные изменения А для интересующей нас задачи несущественны, тогда мы можем принимать, что А = А. Так, например, лавочник и покупатель относятся к фунту сахару. Так мы относимся к температуре солнца. До недавнего времени мы так относились к покупательной силе доллара. Но количественные изменения, за известными пределами, переходят в качественные. Фунт сахару подвергшийся действию воды или керосина, перестает быть фунтом сахару. Доллар в обьятиях президента перестает быть долларом. Своевременно уловить критический момент превращения количества в качество есть одна из важнейших задач во всех странах познания, в том числе и социологии.

Каждый рабочий знает, что нельзя сделать две вещи совершенно одинаковые. При выделке конусо-подшипников допускается для конусов неизбежное отклонение, которое не должно, однако, переходить известного предела (так называемые допуска или зазоры.) При соблюдении норм допуска конусы считаются равными (А = А). Где допуск нарушен, там количество перешло в качество; иначе сказать подшипник оказывается плохим или негодным.

Наше научное мышление есть только часть нашей общей практики, включая и технику. Для понятий здесь тоже существуют "допуска", которые устанавливает не формальная логика, исходящая из аксиомы: А = А а диалектическая логика, исходящая из аксиомы, что все всегда изменяется. "Здравый смысл" характеризуется тем, что систематически нарушает диалектические допуска.

Вульгарное мышление оперирует такими понятиями, как капитализм, мораль, свобода, рабочее государство, и пр. и т. д., как неподвижными абстракциями, считая, что капитализм равняется капитализму, мораль равняется морали, и пр. Диалектическое мышление рассматривает все вещи и явления в их постоянном изменении, причем в материальных условиях этих изменений оно открывает тот критический предел, за которым А перестает быть А, рабочее государство перестает быть рабочим государством.

Основной порок вульгарного мышления в том, что оно хочет удовлетвориться неподвижными отпечатками действительности, которая есть вечное движение. Диалектическое мышление придает самим понятиям - при помощи дальнейших уточнений, поправок, конкретизации - ту содержательность и гибкость, я почти готов сказать, сочность, которая до некоторой степени приближает их к живым явлениям. Не капитализм вообще, а данный капитализм, на определенной стадии развития. Не рабочее государство вообще, а данное рабочее государство, в отсталой стране, в империалистском окружении, и пр.

Диалектическое мышление относится к вульгарному, как лента кинематографа относится к неподвижной фотографии. Кинематограф не отбрасывает простой фотографии, а комбинирует серию фотографий по законам движения. Диалектика не отвергает силлогизма, но учит комбинировать силлогизмы так, чтобы приближать наше познание к вечно изменяющейся действительности. Гегель устанавливает в своей логике ряд законов: превращение количества в качество, развитие через противоречия, конфликты содержания и формы, перерыв постепенности, превращение возможности в необходимость и пр., которые так же важны для теоретического мышления, как простой силлогизм, для более элементарных задач.

Гегель писал до Дарвина и до Маркса. Благодаря могущественному толчку, данному мысли французской революцией, Гегель философски предвосхитил общее движение науки. Но именно потому, что это было гениальное предвосхищение, оно получило у Гегеля идеалистический характер. Гегель оперировал с идеологическими тенями действительности, как с последней инстанцией. Маркс показал, что движение идейных теней лишь отражает движение материальных тел.

Мы называем нашу диалектику материалистической, потому что корни ее не на небесах и не в глубинах нашего "свободного духа", а в обьективной действительности, в природе. Сознание выросло из бессознательного, психология - из физиологии, органический мир - из неорганического, солнечная система - из туманного пятна. На всех ступенях этой лестницы развития количественные изменения превращались в качественные. Наша мысль, в том числе и диалектическая, есть только одна из форм проявления изменяющейся материи. Ни богу, ни дьяволу, ни бессмертной душе, ни вечным нормам права и морали в этой механике нет места. Диалектика мысли, выросшая из диалектики природы, имеет, следовательно, насквозь материалистический характер.

Дарвинизм, обьяснивший происхождение видов путем перехода количественных изменений в качественные, явился высшим торжеством диалектики в масштабе всей органической природы. Другим великим торжеством было открытие таблицы атомных весов химических элементов и дальнейшее превращение элементов друг в друга.

С этими превращениями (видов, элементов и пр.) тесно связан вопрос о классификации, одинаково важный в естественных науках, как и в социальных. Систематика Линнея (18 ст.), исходившая из неизменности видов, сводилась к искусству описывать и классифицировать растения по их внешним признакам. Младенческий период ботаники аналогичен младенческому периоду логики, ибо формы нашего мышления развиваются, как и все живое. Только решительный отказ от идеи неизменности видов, только изучение истории развития растений и их анатомии создали основу для подлинно научной классификации.

Маркс, который в отличие от Дарвина, был сознательным диалектиком, нашел основу для научной классификации человеческих обществ в развитии производительных сил и структуре имущественных отношений, составляющих анатомию общества. Вульгарно-описательную классификацию обществ и государств, которая еще сейчас процветает на университетских кафедрах, марксизм заменил материалистически-диалектической классификацией. Только пользуясь методом Маркса, можно правильно установить понятие рабочего государства, как и момент его крушения.

Во всем этом, как видим, нет ничего "метафизического" или "схоластического", как утверждают самодовольные невежды. Диалектическая логика выражает законы движения современной научной мысли. Наоборот, борьба против материалистической диалектики отражает далекое прошлое, консерватизм мелкой буржуазии, чванство рутинеров кафедры и... чуточку надежды на загробный мир.

Природа СССР

Определение, которое дает СССР т. Бернам: "не-рабочее и не-буржуазное государство", является чисто негативным, вырвано из цепи исторического развития, висит в воздухе, не заключает в себе ни одного грана социологии и представляет попросту теоретическую капитуляцию прагматика перед противоречивым историческим явлением.

Если б Бернам был диалектическим материалистом, он поставил бы перед собою следующие три вопроса: 1) каково историческое происхождение СССР? 2) каким изменениям подверглось это государство за время своего существования? 3) перешли ли эти изменения из количественной стадии в качественную, т. е. создали ли они исторически необходимое господство нового эксплоататорского класса? Ответы на эти вопросы заставили бы Бернама сделать единственный мыслимый вывод: СССР есть пока что выродившееся рабочее государство. Диалектика не есть волшебная отмычка для всех вопросов. Она не заменяет конкретного научного анализа. Но она направляет этот анализ на правильный путь, ограждая от безплодных блужданий в пустыне субьективизма или схоластики.

Бруно Р. подводит советский режим, как и фашистский, под категорию "бюрократического коллективизма" на том основании, что в СССР, в Италии и Германии господствует бюрократия; там и здесь - плановое начало; в одном случае частная собственность ликвидирована, в другом - ограничена и т. д. Так, на основании относительного сходства некоторых внешних признаков разного происхождения, разного удельного веса, разного классового значения, устанавливается принципиальное тождество социальных режимов, - совершенно в духе буржуазных профессоров, которые устанавливают категории "контролируемого хозяйства", "централистического государства", совершенно не интересуясь классовой природой того или другого.

Бруно Р. и его единомышленники или полуединомышленники, как Бернам, остаются в области социальной классификации, в лучшем случае, на уровне Линнея, в оправдание которого приходится, однако, напомнить, что он жил до Гегеля, до Дарвина и до Маркса.

Еще хуже и опаснее, пожалуй, те эклектики, которые заявляют, что классовый характер советского государства "не имеет значения", что направление нашей политики определяется "характером войны". Как будто война есть самостоятельная надсоциальная субстанция; как будто характер войны не определяется характером господствующего класса, т. е. тем же социальным фактором, который определяет и характер государства. Удивительно, с какой легкостью некоторые товарищи, под ударами событий, забывают азбуку марксизма!

Немудрено, если теоретики оппозиции, отказывающиеся мыслить диалектически, плачевно капитулируют перед противоречивым характером СССР. Между тем противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультра-левые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим.

Эволюционизм и Диалектика

Т. Бернам будет, пожалуй, протестовать, ссылаясь на то, что, в качестве эволюциониста, он интересуется происхождением общественных и государственных форм не менее, чем мы, диалектики. Против этого мы спорить не станем. Каждый образованный человек после Дарвина считает себя "эволюционистом". Но действительный эволюционист должен идею эволюции перенести и на свои собственные формы мышления. Элементарная логика, созданная в ту эпоху, когда самая идея эволюции еще почти не существовала, явно недостаточна для познания процессов эволюции. Логика Гегеля и есть логика эволюции. Надо только не забывать, что самое понятие "эволюции" чрезвычайно искажено и оскоплено университетской профессурой и либеральной публицистикой, в духе мирного "прогресса". Кто понял, что эволюция происходит путем борьбы антагонистических сил; что медленное накопление изменений взрывает в известный момент старую оболочку и приводит к катастрофе, революции; кто научился, наконец, переносить общие законы эволюции на самое мышление, тот и есть диалектик, в отличие от вульгарного эволюциониста.

Диалектическое воспитание мысли, столь же необходимое для революционного политика, как упражнение пальцев для пианиста, заставляет ко всем проблемам подходить с точки зрения процессов, а не неподвижных сущностей. Между тем, вульгарные эволюционисты, ограничиваясь обычно признанием эволюции в определенных областях, довольствуются во всех остальных вопросах пошлостями "здравого смысла".

Американский либерал, примирившийся с существованием СССР, вернее - с московской бюрократией, считает или, по крайней мере, считал до советско-германского пакта, что советский режим в целом есть "прогрессивный факт", что отрицательные черты бюрократии ("о, конечно, они существуют!") будут постепенно отмирать, и что таким образом будет обеспечен мирный и безболезненный "прогресс".

Вульгарный мелко-буржуазный радикал похож на либерального "прогрессиста" в том отношении, что берет СССР в целом, не понимая его внутренних противоречий и их динамики. Когда Сталин заключил союз с Гитлером, вторгся в Польшу, а затем в Финляндию, вульгарные радикалы торжествавали: тождество методов сталинизма и фашизма доказано! Они оказались, однако, поставлены в затруднение, когда новые власти стали призывать население экспроприировать помещиков и капиталистов: этой возможности они никак не предвидели! Между тем социально-революционные меры, проводящиеся военно-бюрократическим путем, не только не нарушили наше, диалектическое определение СССР, как выродившегося рабочего государства, но наоборот, дали ему наиболее неоспоримое подтверждение. Вместо того, чтобы сделать это торжество марксистского анализа предметом настойчивой агитации, мелко-буржуазные оппозиционеры начали с поистине преступным легкомыслием кричать, что события опровергли наш прогноз, что старые схемы не годятся, что необходимы какие-то новые слова. Какие именно? Этого они еще сами не решили.

Защита СССР

Мы начали с философии, затем перешли к социологии. Выяснилось что в обоих областях два наиболее видных вождя оппозиции занимают анти-марксистскую или эклектическую позицию. Если перейдем к политике, именно к вопросу о защите СССР, то окажется, что здесь нас подкарауливают не меньшие сюрпризы.

Формулу "безусловной защиты СССР" - формулу нашей программы - оппозиция внезапно обьявила "туманной, абстрактной и отжившей". К сожалению она не обьясняет, на каких именно "условиях" она сама соглашается в дальнейшем защищать завоевания революции. Чтоб придать хоть тень смысла своим новым формулам, оппозиция пытается изобразить дело так, будто до сих пор мы "безусловно" защищали международную политику кремлевского правительства, с его Красной армией и ГПУ. Все перепутано и опрокинуто на голову! На самом деле международной политики Кремля мы давно уже не защищали даже условно, особенно с тех пор, как мы открыто провозгласили необходимость низвергнуть кремлевскую олигархию посредством восстания. Ложная позиция не только искажает сегодняшние задачи, но и заставляет в ложном свете представлять свой собственный вчерашний день.

В уже цитированной статье, в Нью Интернейшенал, Бернам и Шахтман остроумно называли группу разочарованных интеллигентов "Лигой покинутых надежд" и настойчиво спрашивали, какова будет позиция этой плачевной Лиги в случае военного столкновения между капиталистической страной и Советским Союзом. "Мы пользуемся случаем, - писали они, - чтоб потребовать от Хука, Истмана и Лайонса недвусмысленных заявлений по вопросу о защите Советского Союза от нападения со стороны Гитлера или Японии, - или, допустим, со стороны Англии..." Бернам и Шахтман не выдвигали никаких "условий"; они не определяли никаких "конкретных" обстоятельств, и в то же время требовали "недвусмысленного" ответа. "Воздержится ли она (Лига покинутых надежд) от занятия позиции или обьявит себя нейтральной? - продолжали они. - Словом, стоит ли она за защиту Советского Союза от империалистского нападения, независимо от сталинского режима в вопреки ему?" (подчеркивания наши). Драгоценная цитата! Это именно то, что говорит наша программа. Бернам и Шахтман стояли в январе 1939 года за безусловную защиту Советского Союза и совершенно правильно определяли, что означает безусловная защита, именно: "не взирая на сталинский режим и вопреки ему". А между тем их статья была написана в те дни, когда опыт испанской революции был уже в сущности исчерпан до конца. Т. Кэнон трижды прав, когда говорит, что роль сталинизма в Испании неизмеримо преступнее, чем в Польше и Финляндии. В первом случае бюрократия, при помощи палаческих методов, задушила социалистическую революцию. Во втором случае она, при помощи военных методов, дает толчок социалистической революции. Почему же Бернам и Шахтман так неожиданно приблизились к позиции "Лиги покинутых надежд"? Почему? Не можем же мы считать обьяснением архи-абстрактные ссылки Шахтмана на "конкретность событий". Между тем обьяснение не трудно найти. Участие Кремля в республиканском лагере в Испании поддерживалось буржуазной демократией всего мира. Работа Сталина в Польше и Финляндии встречает бешенное осуждение той же демократии. Несмотря на все свои крикливые формулы, оппозиция является отражением внутри рабочей партии настроений "левой" мелкой буржуазии.

"Наши господа - писали Бернам и Шахтман о "Лиге покинутых надежд" - находят источник гордости в мысли, что они вносят будто бы нечто "свежее", что они "совершают переоценку нового опыта", что они не догматики ("консерваторы"? Л. Т.), которые отказываются пересматривать свои "основные положения" и т. д. Какой плачевный самообман! Никто из них не вынес на свет новых фактов, не дал нового истолкования ни настоящему ни будущему". Поразительная цитата! Не прибавить ли нам к статье "Отступающие интеллигенты" новую главу? Я предлагаю Шахтману свое сотрудничество...

Но как же все-таки такие выдающиеся люди, как Бернам и Шахтман, безусловно преданные делу пролетариата, дали так легко запугать себя совсем не страшным господам из "Лиги покинутых надежд"? В чисто теоретической плоскости обьяснение кроется в неправильном методе у Бернама, в неуважении к методу - у Шахтмана. Правильный метод не только облегчает достижение правильного вывода, но, связывая каждый новый вывод с предшествующими выводами цепью приемственности, закрепляет вывод в памяти. Если же политические выводы делаются эмпирически, на глаз, если непоследовательность провозглашается при этом своего рода преимуществом, то марксистская система политики неизменно подменяется импрессионизмом, столь характерным для мелко-буржуазной интеллигенции. Каждый новый поворот событий застигает эмпиритика-импрессиониста врасплох, заставляет его забыть о том, что он сам писал вчера и рождает острую потребность в новых словах, прежде чем в голове возникли новые мысли.

Советско-Финляндская Война

Резолюция оппозиции по вопросу о советско-финляндской войне преставляет собою документ, под которым могли бы, с маленькими оговорками, подписаться бордигисты, Верекен, Снефлит, Феннер-Броквей, Марсо Пивер и им подобные, но ни в каком случае не большевики-ленинцы. Исходя исключительно из качеств советской бюрократии и из факта "вторжения", резолюция лишена какого бы то ни было социального содержания. Она ставит Финляндию и СССР на одну доску и одинаково "осуждает и отвергает оба правительства и обе армии". Почувствовав, однако, что тут что-то неладно, резолюция неожиданно, без всякой связи с текстом, прибавляет: "при применении (!) этой перспективы, сторонники Четвертого Интернационала будут, разумеется, (поистине великолепно это "разумеется"!) принимать во внимание (!) конкретные обстоятельства - военную ситуацию, настроение масс, а так же (!) разницу экономических отношений в Финляндии и России. Тут что ни слово, то перл. Под "конкретными" обстоятельствами наши любители "конкретного" понимают военное положение, настроение масс и - на третьем месте! - различие экономических режимов. Как именно эти три "конкретных" обстоятельства будут "приниматься во внимание", об этом в резолюции ни слова. Если оппозиция по отношению к данной войне одинаково отвергает "оба правительства и обе армии", то как же она будет "считаться" с разницей военного положения и социальных режимов? Решительно ничего нельзя понять!

Чтоб наказать сталинцев покрепче за их несомненные преступления, резолюция, вслед за мелко-буржуазными демократами всех оттенков, ни одним словом не упоминает о том, что Красная армия в Финляндии экспроприирует крупных земледельцев и вводит рабочий контроль, подготовляя экспроприацию капиталистов.

Завтра сталинцы будут душить финских рабочих. Но сегодня они дают - вынуждены дать огромный толчок классовой борьбе, в ее наиболее острой форме. Вожди оппозиции строят свою политику не на "конкретном" процессе, развертывающемся в Финляндии, а на демократических абстракциях и благородных чувствах.

Советско-финляндская война уже, видимо, начинает дополняться гражданской войной, в которой Красная армия оказывается - на данной стадии - в том же лагере, что и финляндские мелкие крестьяне и рабочие, тогда как финляндская армия пользуется поддержкой имущих классов, консервативной рабочей бюрократии и англо-саксонских империалистов. Надежды, которые Красная армия пробуждает у финляндской бедноты, окажутся, при отсутствии международной революции, иллюзией; сотрудничество Красной армии с беднотой окажется временным; Кремль может скоро повернуть оружие против финляндских рабочих и крестьян. Все это мы знаем заранее, и все это мы говорим открыто, в форме предупреждения. Но все-таки в этой "конкретной" гражданской войне, которая развертывается на территории Финляндии, какое "конкретное" место должны занять "конкретные" сторонники Четвертого Интернационала? Если в Испании они боролись в республиканском лагере, не смотря на то, что сталинцы душили социалистическую революцию то в Финляндии они тем более должны участвовать в том лагере, где сталинцы оказываются вынуждены поддерживать экспроприацию капиталистов.

Дыры в своей позиции наши новаторы затыкают страшными словами. Политику СССР в Финляндии они называют "империалистской". Великое обогащение науки! Отныне империализмом будет называться внешняя политика финансового капитала, а заодно и политика истребления финансового капитала. Это должно значительно содействовать прояснению классового сознания рабочих! - Но ведь одновременно - воскликнет, скажем, слишком торопливый Стэнли - Кремль поддерживает политику финансового капитала в Германии! Это возражение основано на подмене одного вопроса другим, на растворении конкретного в абстрактном (обычная ошибка вульгарного мышления). Если Гитлер завтра окажется вынужден доставить оружие восставшим индусам, должны ли революционные немецкие рабочие воспротивиться этому конкретному действию стачкой или саботажем? Наоборот, они должны постараться, как можно скорее доставить оружие повстанцам. Надеемся, что это ясно и Стэнли. Но этот пример имеет чисто гипотетический характер. Он нам понадобился для того, чтобы показать, что даже фашистское правительство финансового капитала может оказаться в известных случаях вынуждено поддержать попутно национально-революционное движение (чтобы завтра попытаться задушить его). Поддержать пролетарскую революцию, скажем во Франции - на это Гитлер ни при каких условиях не пойдет. Что касается Кремля, то он оказывается сегодня вынужден - это уже не гипотетический, а реальный случай - вызывать социально-революционное движение в Финляндии (чтобы завтра попытаться политически задушить его). Покрывать данное социально-революционное движение апокалиптическим именем империализма, только потому что оно вызывается, искажается и, в то же время, подавляется Кремлем, значит выдавать себе самому свидетельство о теоретической и полической бедности.

Надо к тому же прибавить, что расширение понятия "империализма" не имеет и прелести новизны. Сейчас не только "демократия", но и буржуазия демократических стран называет советскую политику империалистской. Цель буржуазии ясна: смазать социальное противоречие между капиталистической экспансией и советской, скрыть от глаз проблему собственности и тем самым помочь действительному империализму. Какова цель Шахтмана и других? Они сами этого не знают. Их терминологическое новшество обьективно ведет только к тому, что они отдаляются от марксистской терминологии Четвертого Интернационала и приближаются к терминологии "демократии". Это обстоятельство - увы! - лишний раз подтверждает крайнюю восприимчивость оппозиции к давлению общественного мнения мелкой буржуазии.

"Организационный Вопрос"

Из рядов оппозиции раздаются все чаще голоса: "русский вопрос не имеет, собственно, решающего значения; главная задача это - изменить режим в партии". Под изменением режима надо понимать изменение руководства, или, еще точнее, устранение Кэннона и его ближайших сотрудников с руководящих постов. Эти откровенные голоса показывают, что стремление поднять борьбу против "фракции Кэннона" предшествовало той "конкретности событий", на которую Шахтман и другие ссылаются в обьяснение перемены своей позиции. В то же время эти голоса напоминают целый ряд прежних оппозиционных группировок, которые поднимали борьбу по самым различным поводам, но, когда принципиальная почва начинала у них под ногами колебаться, переносили все свое внимание на так называемый "организационный вопрос": так обстояло дело с Молинье, Снефлитом, Верекеном, и многими другими. Как ни неприятны эти прецеденты, но обойти их нельзя!

Было бы, однако, неправильно думать, что перенесение внимания на "организационный вопрос" представляет простой маневр фракционной борьбы. Нет, самочувствие оппозиции действительно, хотя и смутно, говорит ей, что дело не столько в "русском вопросе", сколько вообще в подходе к политическим вопросам, в том числе и к методам строительства партии. И это, в известном смысле, верно.

На предшествующих страницах мы сами старались показать, что дело не только в русском вопросе, но во всем методе мышления оппозиции, который имеет свои социальные корни. Оппозиция находится во власти мелко-буржуазных настроений и тенденций. В этом суть дела.

Мы особенно ярко видели идеологическое влияние другого класса на примерах Бернама (прагматизм) и Шахтмана (эклектизм). Мы не брали других вождей, как, например, т. Эберна, потому что он, по общему правилу, не участвует в принципиальных спорах, ограничиваясь областью "организационного вопроса". Это не значит, однако, что Эберн не имеет значения. Наоборот, в известном смысле можно сказать, что Бернам и Шахтман выступают, как диллетанты оппозиции, тогда как Эберн - бесспорный специалист этого дела. Эберн, и только он, имеет свою традиционную группировку, выросшую из старой коммунистической партии и спаявшуюся в первый период самостоятельного существования "левой оппозиции". Все остальные, имеющие различные поводы для критики и недовольства, примыкают к этой группировке.

Всякая серьезная борьба фракций в партии есть всегда, в последнем счете, преломление борьбы классов. Фракция большинства с самого начала установила идейную зависимость оппозиции от мелко-буржуазной демократии. Наоборот, оппозиция, именно в силу своего мелкобуржуазного характера, даже не попыталась искать социальных корней противного лагеря.

Оппозиция открыла жестокую фракционную борьбу, которая парализует партию в крайне критический момент. Чтоб такая борьба была оправдана, а не безпощадно осуждена, нужно иметь для нее очень серьезные и глубокие основания. Для марксиста такие основания могут иметь только классовый характер. Прежде, чем начинать свою ожесточенную борьбу, вожди оппозиции обязаны были поставить перед собой вопрос: влияние какого не-пролетарского класса отражает большинство ЦК? Между тем о классовой оценке разногласий со стороны оппозиции нет и речи. Дело идет о "консерватизме", "ошибках", "плохих методах" и т. д. психологических, интеллектуальных, технических недочетах. Оппозиция не интересуется классовой природой противной фракции, как она не интересуется классовой природой СССР. Один этот факт достаточен, чтоб обнаружить мелкобуржуазный характер оппозиции, с окраской академического педантизма и журналистской впечатлительности.

Чтобы понять, давление каких именно классов или слоев находит свое отражение в борьбе фракций, надо проследить борьбу этих фракций исторически. Те члены оппозиции, которые утверждают, что нынешняя борьба не имеет "ничего общего" со старой фракционной борьбой, показывают лишний раз свое поверхностное отношение к жизни партии. Основное ядро оппозиции - то самое, которое три года тому назад группировалось вокруг Мости и Спектора. Основное ядро большинства - то самое, которое группировалось вокруг Кэннона. Из руководящих фигур только Шахтман и Бернам передвинулись из одного лагеря в другой. Но эти личные перемещения, как они ни значительны, не меняют общего характера двух группировок. На выяснении исторической преемственности фракционной борьбы я, однако, останавливаться не буду, отсылая читателя к прекрасной во всех отношениях статье Джо Гансена, "Организационные методы и политические принципы".

Если отвлечься от всего случайного, личного и эпизодического, если свести нынешнюю борьбу к основным политическим типам, то несомненно наиболее последовательный характер имеет борьба т. Эберна против т. Кэннона. Эберн представляет в этой борьбе мелко-буржуазную, по социальному составу, пропагандистскую группировку, обьединенную старыми личными связями и имеющую почти семейный характер. Кэннон представляет формирующуюся пролетарскую партию. Историческая правота в этой борьбе - каковы бы ни были отдельные возможные ошибки, промахи и пр. - целиком на стороне Кэннона.

Когда представители оппозиции поднимают крики: "руководство обанкротилось", "прогноз не оправдался", "события застигли нас врасплох", "надо менять лозунги", - все это без малейшей попытки серьезно продумать вопрос, - то они выступают, по существу дела, как партийные пораженцы. Это печальное поведение обьясняется раздражением и испугом старого пропагандистского кружка перед новыми задачами и новыми отношениями в партии. Сентиментализм личных связей не хочет уступить место чувству долга и дисциплины. Задача, стоящая перед партией, состоит в том, чтобы разбить старые кружковые связи и растворить лучшие элементы пропагандистского прошлого в пролетарской партии. Необходимо воспитать такой дух партийного патриотизма, чтобы никто не смел заявлять: "дело собственно не в русском вопросе, а в том, что мы чувствуем себя приятнее и уютнее под руководством Эберна, чем под руководством Кэннона". Я лично не вчера пришел к этому выводу. Мне приходилось десятки и сотни раз высказывать его в беседах с товарищами, составляющими группу Эберна, причем я неизменно подчеркивал мелко-буржуазный состав этой группы. Я настойчиво и многократно предлагал переводить из числа членов в число кандидатов тех мелко-буржуазных попутчиков, которые неспособны вербовать в партию рабочих. Частные письма, беседы и предупреждения, как показали дальнейшие события, не привели ни к чему: люди редко учатся на чужом опыте. Антагонизм двух слоев партии и двух периодов ее развития вышел наружу и принял характер ожесточенной фракционной борьбы. Не остается ничего другого, как ясно и отчетливо высказать свое мнение перед американской партией и всем Интернационалом. "Дружба - дружбой, а служба - службой", говорит русская пословица.

Здесь возможен такой вопрос: если оппозиция есть мелко-буржуазное течение, то не значит ли что дальнейшее единство партии невозможно? Ибо как примирить мелко-буржуазное течение с пролетарским? Ставить так вопрос, значит рассуждать односторонне, недиалектически, и потому - ложно. Оппозиция в этой дискуссии ярко обнаружила свои мелко-буржуазные черты. Но это не значит, что у оппозиции нет других черт. Большинство членов оппозиции глубоко предано делу пролетариата и способно учиться. Элементы, связанные сегодня с мелко-буржуазной средой могут завтра связаться с пролетариатом. Непоследовательные могут, под влиянием опыта, стать более последовательными. Когда партия пополнится тысячами рабочих, даже кое-какие профессиональные фракционеры могут перевоспитаться в духе пролетарской дисциплины. Надо дать им для этого время. Вот почему предложение т. Кэннона: очистить дискуссию от всяких угроз раскола, исключений и пр., было в высшей степени правильно и своевременно.

Остается, тем не менее, несомненным, что, еслибы партия в целом свернула на путь оппозиции, она могла бы потерпеть полное крушение. Оппозиция, как таковая, не способна дать партии марксистское руководство. Большинство нынешнего Центрального Комитета гораздо последовательнее, серьезнее и глубже выражает пролетарские задачи партии, чем меньшинство. Именно поэтому у большинства и не может быть интереса довести борьбу до раскола: правильные идеи победят. Но и здоровые элементы оппозиции не могут желать раскола: опыт прошлого слишком ярко показал, что всякого рода импровизированные группы, которые откалывались от Четвертого Интернационала, обрекали себя тем самым на разложение и гибель. Вот почему можно без всяких опасений ждать будущего партийного сьезда. Он отвергнет анти-марксистские новшества оппозиции и обеспечит единство партии.

 

Л. Троцкий.
Койоакан, 15 декабря 1939 г.