Военро-Революционный Комитет

Л. Д. Троцкий


Оригинал находится на странице http://www.revkom.com
Последнее обновление Февраль 2011г.


Несмотря на начавшийся в конце июля перелом, в обновленном петроградском гарнизоне в течение августа все еще господствовали эсеры и меньшевики. Некоторые воинские части оставались заражены острым недоверием к большевикам. Пролетариат не имел оружия: в руках Красной гвардии сохранялось всего несколько тысяч винтовок. Восстание в этих условиях могло бы закончиться жестоким поражением, несмотря на то что массы снова притекали к большевикам.

Положение непрерывно изменялось в течение сентября. После мятежа генералов соглашатели быстро теряли опору в гарнизоне. Недоверие к большевикам сменялось сочувствием, в худшем случае – выжидательным нейтралитетом. Но сочувствие не было активным. Гарнизон оставался политически крайне рыхлым и по-мужицки подозрительным: не обманут ли и большевики? дадут ли на самом деле мир и землю? Бороться за эти задачи под знаменем большевиков большинство солдат еще не собиралось. А так как в составе гарнизона сохранялось почти совершенно нерастворимое меньшинство, враждебное большевикам (5–6 тысяч юнкеров, три казачьих полка, батальон самокатчиков, броневой дивизион), то исход столкновения представлялся и в сентябре сомнительным. Чтобы помочь делу, ход развития принес еще один предметный урок, в котором судьба петроградских солдат оказалась неразрывно связана с судьбой революции и большевиков.

Право распоряжения отрядами вооруженных людей есть основное право государственной власти. Первое Временное правительство, навязанное народу Исполнительным комитетом, обязалось не разоружать и не выводить из Петрограда воинские части, принимавшие участие в февральском перевороте. Таково формальное начало военного дуализма, неотделимого, по существу, от двоевластия. Крупные политические потрясения следующих месяцев – апрельская демонстрация, июльские дни, подготовка корниловского восстания и его ликвидация – неизбежно упирались каждый раз в вопрос о подчиненности петроградского гарнизона. Но конфликты на этой почве между правительством и соглашателями имели, в конце концов, семейный характер и кончались полюбовно. С большевизацией гарнизона дело приняло иной оборот. Теперь уже сами солдаты напомнили об обязательстве, данном в марте правительством ЦИКу и вероломно нарушавшемся обоими. 8 сентября солдатская секция Совета выдвигает требование возвращения в Петроград полков, выведенных на фронт в связи с июльскими событиями. Между тем участники коалиции ломали себе голову над тем, как вывести вон остальные полки.

В ряде провинциальных городов дело обстояло примерно так же, как и в столице. В течение июля и августа местные гарнизоны претерпели патриотическое обновление; в течение августа и сентября обновленные гарнизоны подверглись большевизации. Надо было начинать сначала, т.е. опять перетасовывать и обновлять их. Подготовляя удар по Петрограду, правительство начало с провинции. Политические мотивы тщательно прятались под стратегическими. 27 сентября объединенное собрание советов Ревеля, города и крепости, по вопросу о выводе частей постановило: признать возможной перегруппировку войск при предварительном на то согласии соответствующих советов. Руководители Владимирского Совета запрашивали Москву, подчиняться ли распоряжению Керенского о выводе всего гарнизона. Московское областное бюро большевиков констатировало, что "такого рода распоряжения становятся систематическими по отношению к революционно настроенным гарнизонам". Прежде чем сдать все свои права, Временное правительство пыталось овладеть основным правом всякого правительства – распоряжаться вооруженными отрядами людей.

Расформирование петроградского гарнизона становилось тем более неотложным, что близящийся съезд советов должен был так или иначе довести борьбу за власть до развязки. Руководимая кадетской "Речью" буржуазная пресса твердила изо дня в день, что нельзя предоставлять большевикам возможность "выбрать момент для объявления гражданской войны". Это значило: заблаговременно самим ударить по большевикам. Попытка предварительного изменения соотношения сил в гарнизоне вытекала отсюда неотвратимо. Аргументы стратегического порядка выглядели достаточно внушительно после падения Риги и потери Моонзундских островов. Штаб округа разослал приказы о переформировании петроградских частей для выступления на фронт. Одновременно вопрос был по инициативе соглашателей внесен в солдатскую секцию. План противников был неплох: предъявив Совету стратегический ультиматум, вырвать у большевиков одним ударом военную опору из-под ног либо же, в случае сопротивления Совета, вызвать острый конфликт между петроградским гарнизоном и фронтом, нуждающимся в пополнениях и в смене.

Руководители Совета, отдававшие себе достаточный отчет в подставленной им западне, намеревались хорошо прощупать почву, прежде чем сделать бесповоротный шаг. Отказаться от выполнения приказа можно было только при уверенности, что мотивы отказа будут правильно поняты фронтом. В противном случае могло оказаться более выгодным произвести, по соглашению с окопами, замену частей гарнизона революционными фронтовыми частями, нуждающимися в отдыхе. В таком именно духе, как указано выше, успел уже высказаться Ревельский Совет.

Солдаты подходили к вопросу более прямолинейно. Выступать на фронт теперь, глубокой осенью, мириться с новой зимней кампанией нет, эта мысль совершенно не укладывалась в их головах. Патриотическая печать сейчас же взяла гарнизон под обстрел: разжиревшие от безделья петроградские полки снова предают фронт. Рабочие вступились за солдат. Путиловцы первыми протестовали против вывода полков. Вопрос не сходил более с порядка дня не только в казармах, но и в заводах. Это теснее сблизило две секции Совета. Полки стали особенно дружно поддерживать требование вооружения рабочих.

Пытаясь разогреть патриотизм масс угрозой потери Петрограда, соглашатели внесли 9 октября в Совет предложение создать Комитет революционной обороны, который имел бы своей задачей участвовать в защите столицы, при активном содействии рабочих. Отказываясь брать на себя ответственность "за так называемую стратегию Временного правительства, и в частности за вывод войск из Петрограда", Совет, однако, не спешил высказаться по существу приказа, а постановил проверить его мотивы и основания. Меньшевики пытались протестовать: недопустимо вмешиваться в оперативные распоряжения командования. Но всего лишь полтора месяца тому назад они то же самое говорили о заговорщических приказах Корнилова, и им об этом напомнили. Чтобы проверить, диктуется ли вывод полков военными или политическими соображениями, оказался нужен компетентный орган. К величайшему удивлению соглашателей, большевики приняли идею "Комитета обороны": именно он должен будет сосредоточить в своих руках все данные, относящиеся к защите столицы. Это был важный шаг. Вырывая опасное орудие из рук противника, Совет оставлял за собой возможность, в зависимости от обстоятельств, повернуть решение о выводе частей в ту или другую сторону, но во всяком случае против правительства и соглашателей.

Большевики тем естественнее ухватились за меньшевистский проект военного комитета, что в их собственных рядах не раз уже перед тем велись беседы о необходимости своевременно выдвинуть авторитетный советский орган для руководства будущим переворотом. В Военной организации партии разрабатывался даже соответствующий проект. Трудность, с которой не умели до сих пор справиться, состояла в сочетании органа восстания с выборным и открыто действующим Советом, в состав которого входили к тому же представители враждебных партий. Патриотическая инициатива меньшевиков пришла как нельзя более кстати, чтобы облегчить создание революционного штаба, переименованного вскоре в Военно-революционный комитет и ставшего главным рычагом переворота.

Два года спустя после изображенных событий автор этой книги в статье, посвященной октябрьскому перевороту, писал: "Как только приказ о выводе частей был из штаба округа передан Исполнительному комитету Петроградского Совета... стало ясно, что этот вопрос в дальнейшем своем развитии может получить решающее политическое значение". Идея восстания сразу начала приобретать плоть. Изобретать советский орган более не приходилось. Действительное назначение будущего Комитета недвусмысленно подчеркивалось тем фактом, что доклад о выходе большевиков из предпарламента Троцкий закончил в том же заседании возгласом: "Да здравствует прямая и открытая борьба за революционную власть в стране!" Это был перевод на язык советской легальности лозунга: "Да здравствует вооруженное восстание!"

Как раз на следующий день, 10-го. Центральный Комитет большевиков принял на тайном заседании резолюцию Ленина, ставившую вооруженное восстание как практическую задачу ближайших дней. Партия получала отныне ясную и императивную боевую установку. Комитет обороны включался в перспективу непосредственной борьбы за власть.

Правительство и его союзники окружали гарнизон концентрическими кругами, 11-го командующий Северным фронтом генерал Черемисов донес военному министру о требовании армейских комитетов заменить уставшие фронтовые части питерскими тыловиками. Штаб фронта являлся в этом случае лишь передаточной инстанцией между армейскими соглашателями и их петроградскими вождями, стремившимися создать более широкое прикрытие для планов Керенского. Печать коалиции сопровождала операцию окружения симфонией патриотического бешенства. Ежедневные собрания полков и заводов показывали, однако, что музыка правящих не производит на низы ни малейшего впечатления, 12-го общее собрание рабочих одного из самых революционных заводов столицы (Старый Парвиайнен) ответило на травлю буржуазной печати: "Мы твердо заявляем, что выйдем на улицу тогда, когда найдем это необходимым. Нас не пугает предстоящая близкая борьба, и мы твердо верим, что выйдем из нее победителями".

Создавая комиссию для выработки положения о "Комитете обороны", Исполнительный комитет Петроградского Совета наметил для будущего военного органа такие задачи: войти в связь с Северным фронтом и со штабом Петроградского округа, с Центробалтом и областным Советом Финляндии для выяснения военной обстановки и необходимых мер; произвести учет личного состава гарнизона Петрограда и его окрестностей, также предметов боевого снаряжения и продовольствия; принять меры поддержания в солдатских и рабочих массах дисциплины. Формулировки были всеобъемлющи и в то же время двусмысленны: почти все они стояли на грани между обороной столицы и вооруженным восстанием. Однако эти две задачи, исключившие до сих пор друг друга, теперь и на деле сближались: взяв в свои руки власть, Совет должен будет взять на себя и военную защиту Петрограда. Элемент оборонческой маскировки не был насильственно привнесен извне, а вытекал до известной степени из условий кануна восстания.

В целях той же маскировки во главе комиссии по выработке положения о Комитете поставлен был не большевик, а эсер, молодой и скромный интендантский чиновник Лазимир, один из тех левых эсеров, которые уже до восстания полностью шли с большевиками, не всегда, правда, предвидя, куда это их приведет. Первоначальный проект Лазимира был отредактирован Троцким в двух направлениях: практические задачи по овладению гарнизоном были уточнены, общая революционная цель еще более затушевана. Одобренный Исполнительным комитетом при протестах двух меньшевиков, проект включал в состав Военно-революционного комитета президиумы Совета и солдатской секции, представителей флота, Областного комитета Финляндии, железнодорожного союза, заводских комитетов, профессиональных союзов, партийных военных организаций. Красной гвардии и пр. Организационный фундамент был тот же, что и во многих других случаях. Но личный состав Комитета предопределялся его новыми задачами. Предполагалось, что организации пошлют представителей, знакомых с военным делом или близко стоящих к гарнизону. Функция должна обусловить характер органа.

Не менее важно было другое новообразование: при Военно-революционном комитете создавалось постоянное Гарнизонное совещание. Солдатская секция представляла гарнизон политически: депутаты выбирались под партийными знаменами. Гарнизонное же совещание должно было состоять из полковых комитетов, которые, руководя повседневной жизнью своих частей, являлись "цеховым", практическим, наиболее непосредственным их представительством. Аналогия между полковыми комитетами и заводскими напрашивается сама собою. Через посредство рабочей секции Совета большевики могли уверенно опираться в больших политических вопросах на рабочих. Но чтобы стать хозяевами на заводах, необходимо было вести за собой завкомы. Состав солдатской секции обеспечивал большевикам политическое сочувствие большинства гарнизона. Но чтобы практически распоряжаться воинскими частями, нужно было непосредственно опереться на полковые комитеты. Этим объясняется, почему в период, предшествовавший восстанию, Гарнизонное совещание выдвинулось на передний план, естественно оттеснив солдатскую секцию. Наиболее видные делегаты секции входили, впрочем, и в совещание.

 

В написанной незадолго до этих дней статье "Кризис назрел" Ленин укоризненно спрашивал: "Что сделала партия для изучения расположения войск и прочее?.." Несмотря на самоотверженную работу Военной организации, упрек Ленина был справедлив. Чисто штабное изучение военных сил и средств давалось партии с трудом: не хватало навыков, не находилось подхода. Положение сразу изменилось с момента, когда на сцену выступило Гарнизонное совещание: отныне перед глазами руководителей проходила изо дня в день живая панорама гарнизона не только столицы, но и ближайшего к ней военного кольца.

12-го Исполнительный комитет рассматривал положение, выработанное комиссией Лазимира. Несмотря на закрытый характер заседания, прения имели в значительной мере иносказательный характер. "Тут говорилось одно, а разумелось другое", – не без основания пишет Суханов. Положение намечало при Комитете отделы обороны, снабжения, связи, информации и пр.: это был штаб или контрштаб. Целью совещания провозглашалось поднятие боеспособности гарнизона. В этом не было неправды. Но боеспособность могла иметь разное применение. Меньшевики с бессильным возмущением убеждались, что выдвинутая ими в патриотических целях мысль превращается в прикрытие подготовляемого восстания. Маскировка меньше всего была непроницаемой: все понимали, о чем идет речь; но в то же время она оставалась непреодолимой: ведь совершенно так же поступали раньше сами соглашатели, группируя вокруг себя в критические моменты гарнизон и создавая властные органы параллельно с органами государства. Большевики как будто лишь следовали традициям двоевластия. Но в старые формы они вносили новое содержание. То, что служило раньше для соглашения, теперь вело к гражданской войне. Меньшевики потребовали занести в протокол, что они против всего предприятия в целом. Эта платоническая просьба была уважена.

На другой день в солдатской секции, которая еще совсем недавно составляла гвардию соглашателей, обсуждался вопрос о Военно-революционном комитете и Гарнизонном совещании. Главное место в этом знаменательнейшем заседании занял по праву председатель Центробалта матрос Дыбенко, чернобородый гигант, не привыкший лезть за словом в карман. Речь гельсингфорсского гостя ворвалась свежей и острой морской струёй в застоявшуюся атмосферу гарнизона. Дыбенко рассказывал об окончательном разрыве флота с правительством и о новых отношениях с командованием. Перед началом последних морских операций адмирал обратился с запросом к заседавшему в те дни съезду моряков: будут ли исполняться боевые приказы? "Мы ответили: будут – при контроле с нашей стороны. Но... если увидим, что флоту грозит гибель, то командующий первым будет повешен на мачте". Для петроградского гарнизона это был новый язык. Он и во флоте вошел в употребление только в самые последние дни. Это был язык восстания. Кучка меньшевиков растерянно ворчала в углу. Президиум не без тревоги поглядывал на компактную массу серых шинелей. Ни одного голоса протеста из их рядов! Глаза горят на возбужденных лицах. Дух дерзновения веет над собранием.

В заключение, разогретый общим сочувствием, Дыбенко уверенно заявил: "Говорят о необходимости вывести петроградский гарнизон для защиты подступов к Петрограду, и в частности Ревеля. Не верьте. Ревель мы защитим сами. Оставайтесь здесь и защищайте интересы революции... Когда нам понадобится ваша поддержка, мы скажем вам сами, и я уверен, что вы нас поддержите". Этот призыв, как нельзя лучше укладывавшийся в головы солдат, вызвал вихрь подлинного энтузиазма, в котором бесследно потонули протесты отдельных меньшевиков. Вопрос о выводе полков можно было отныне считать решенным.

Доложенный Лазимиром проект положения был принят большинством в 283 голоса против одного при 23 воздержавшихся. Эти цифры, неожиданные для самих большевиков, измеряли силу революционного напора масс. Голосование означало, что солдатская секция открыто и официально передает управление гарнизоном из рук правительственного штаба в руки Военно-революционного комитета. Близкое будущее покажет, что это не простая демонстрация.

В этот же день Исполнительный комитет Петроградского Совета опубликовал извещение о созданном при нем особом отделе Красной гвардии. Находившееся при соглашателях в загоне и даже под преследованием дело вооружения рабочих стало одной из важнейших задач большевистского Совета. Подозрительное отношение солдат к Красной гвардии осталось далеко позади. Наоборот, почти во всех резолюциях полков выдвигается требование вооружения рабочих. Красная гвардия и гарнизон становятся отныне рядом. Вскоре они будут еще теснее связаны общим подчинением Военно-революционному комитету.

Правительство обеспокоилось. Утром 14-го у Керенского состоялось совещание министров, на котором были одобрены предпринимаемые штабом меры против готовящегося "выступления". Властители гадали: ограничится ли на этот раз дело вооруженной демонстрацией или же дойдет до восстания? Командующий округом говорил представителям печати: "Во всяком случае, мы готовы". Обреченные нередко испытывают прилив сил накануне своей гибели.

На объединенном заседании Исполнительных комитетов Дан, подражая июньским интонациям скрывшегося на Кавказ Церетели, требовал от большевиков ответа на вопрос: думают ли они выступать, и если думают, то когда? Из ответа Рязанова меньшевик Богданов сделал не лишенный основания вывод, что большевики готовят восстание и будут во главе восставших. Газета меньшевиков писала: "На невыводе гарнизона и опираются, по-видимому, расчеты большевиков при предстоящем захвате власти". Но захват власти брался при этом в кавычки: соглашатели еще не верили опасности всерьез. Они боялись не столько победы большевиков, сколько торжества контрреволюции в результате новых схваток гражданской войны.

Взяв в свои руки вооружение рабочих. Совет должен был проложить себе дорогу к оружию. Это произошло не сразу. Каждый практический шаг вперед и здесь подсказывался массой. Нужно было только внимательно относиться к ее предложениям. Через четыре года после событий Троцкий рассказывал на вечере воспоминания, посвященном Октябрьской революции: "Когда прибыла делегация от рабочих и сказала, что нам нужно оружие, я говорю: "Но ведь арсенал не в наших руках". Они отвечают: "Мы были на Сестрорецком оружейном заводе". – "Ну и что же?" – "Там сказали: если Совет прикажет, мы дадим". Я дал ордер на 5000 винтовок, и они получили их в тот же день. Это был первый опыт".

Враждебная пресса немедленно завопила о выдаче государственным заводам оружия по ордеру лица, состоявшего под обвинением в государственной измене и выпущенного под залог из тюрьмы. Правительство смолчало. Но выступил на сцену верховный орган демократии со строгим приказом: никому не выдавать оружия без его, ЦИКа, разрешения. Казалось бы, в вопросе о выдаче оружия Дан или Гоц так же мало могли запрещать, как и Троцкий – разрешать или приказывать: заводы и арсеналы числились в ведении правительства. Но пренебрежение официальными властями во все серьезные моменты составляло традицию ЦИКа и прочно вошло в привычку самого правительства, ибо отвечало природе вещей. Нарушение традиций и привычек пришло, однако, с другого конца: перестав отделять громы ЦИКа от молний Керенского, рабочие и солдаты игнорировали и те и другие.

Требовать вывода петроградских полков было удобнее от имени фронта, чем от имени тыловых канцелярий. Из этих соображений Керенский подчинил петроградский гарнизон главнокомандующему Северным фронтом Черемисову. Изымая столицу в военном отношении из собственного ведения как главы правительства, Керенский тешил себя мыслью, что подчиняет ее себе как верховному главнокомандующему. В свою очередь генерал Черемисов, которому предстояло раскусить крепкий орех, искал помощи у комиссаров и комитетчиков. Общими силами выработан был план ближайших действий. На 17-е штаб фронта совместно с армейскими организациями вызывал в Псков представителей Петроградского Совета, чтоб пред лицом окопов предъявить им свое требование в упор.

Петроградскому Совету не оставалось ничего другого, как принять вызов. Созданную на заседании 16-го делегацию в несколько десятков человек, примерно пополам из членов Совета и представителей полков, возглавляли: председатель рабочей секции Федоров и руководители солдатской секции и Военной организации большевиков Лашевич, Садовский, Мехоношин, Дашкевич и другие. Несколько включенных в делегацию левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов обязались отстаивать в Пскове политику Совета. На совещании делегации перед отъездом принят был проект заявления, предложенный Свердловым.

В том же заседании Совета обсуждалось положение о Военно-революционном комитете. Еще не успев возникнуть, это учреждение со дня на день принимало в глазах противников все более ненавистный облик. "Большевики не дают ответа, – восклицал оратор оппозиции, – на прямой вопрос: готовят ли они выступление? Это трусость или неуверенность в своих силах". В собрании раздается дружный смех: представитель правительственной партии требует, чтобы партия восстания раскрыла ему свое сердце. Новый Комитет, продолжает оратор, это не что иное, как "революционный штаб для захвата власти". Они, меньшевики, туда не войдут. "Сколько вас?" – кричат с мест. В Совете меньшевиков, правда, немного, всего 50 человек, но зато им доподлинно известно, что "массы не сочувствуют выступлению". В своей реплике Троцкий не отрицает того, что большевики готовятся к захвату власти: "мы из этого не делаем тайны". Но сейчас вопрос не об этом. Правительство предъявило требование вывода революционных войск из Петрограда, "и мы должны сказать: да или нет". Проект Лазимира принимается сокрушительным большинством голосов. Председатель предлагает Военно-революционному комитету на следующий же день приступить к работе. Так сделан еще шаг вперед.

Командующий округом Полковников снова докладывал в этот день правительству о готовящемся выступлении большевиков. Доклад был выдержан в бодрых тонах: гарнизон в общем на стороне правительства, юнкерские школы получили приказ быть готовыми. В воззвании к населению Полковников обещал в случае надобности принимать "самые крайние меры". Городской голова эсер Шрейдер умолял со своей стороны "не устраивать беспорядков во избежание верного голода в столице". Угрожая и заклиная, храбрясь и пугаясь, печать брала все более высокие ноты.

Для воздействия на воображение делегации Петроградского Совета в Пскове подготовлена была военно-театральная обстановка приема. В помещении штаба вокруг столов, покрытых внушительными картами, разместились господа генералы, высокие комиссары во главе с Войтинским и представители армейских комитетов. Начальники отделов штаба выступали с докладами о военном положении на суше и на море. Заключения докладчиков сходились в одной точке: необходимо немедленно вывести петроградский гарнизон для защиты подступов к столице. Комиссары и комитетчики с негодованием отвергали заподазривания насчет закулисных политических мотивов: вся операция продиктована стратегической необходимостью. Прямых доказательств противного у делегатов не было: в подобного рода делах улики не валяются на улице. Но вся обстановка опровергала доводы от стратегии. Не в людях испытывал фронт недостаток, а в готовности людей воевать. Настроения петроградского гарнизона были совсем не таковы, чтобы упрочить расшатанный фронт. К тому же уроки корниловских дней были еще в памяти у всех. Насквозь убежденная в своей правоте делегация легко противостояла натиску штаба и вернулась в Петроград более единодушной, чем выехала.

Те прямые улики, которых не хватало участникам, имеются отныне в распоряжении историка. Секретная военная переписка свидетельствует, что не фронт требовал петроградских полков, а Керенский навязывал их фронту. На телеграмму военного министра главнокомандующий Северным фронтом отвечал по проводу: "Секретно. 17. X. Инициатива присылки войск петроградского гарнизона на фронт шла от вас, а не от меня... Когда выяснилось, что части петроградского гарнизона не желают идти на фронт, т.е. что они небоеспособны, то я в частном разговоре с вашим представителем – офицером сказал, что... таких частей у нас уже достаточно на фронте; но ввиду выражаемого вами желания отправить их на фронт я не отказывался от них и не отказываюсь от них теперь, если вы по-прежнему признаете вывод их из Петрограда необходимым". Полуполемический характер телеграммы объясняется тем, что Черемисов, генерал, склонный к высшей политике, считавшийся в царской армии "красным" и ставший позже, по выражению Милюкова, "фаворитом революционной демократии", успел, видимо, прийти к заключению, что лучше заблаговременно отгородиться от правительства в его конфликте с большевиками. Поведение Черемисова в дни переворота полностью подтверждает это объяснение.

Борьба из-за гарнизона переплеталась с борьбой из-за съезда советов. До намеченного первоначального срока оставалось четыре-пять дней. "Выступление" ожидалось в связи со съездом. Предполагалось, что, как и в июльские дни, движение должно развернуться по типу вооруженной массовой демонстрации с уличными боями. Правый меньшевик Потресов, опираясь, очевидно, на данные контрразведки или французской военной миссии, смело фабриковавшей фальшивые документы, излагал в буржуазной печати план большевистского выступления, которое должно было совершиться в ночь на 17 октября. Находчивые авторы плана не забыли предусмотреть, что у одной из застав большевики захватят с собою "темные элементы". Солдаты гвардейских полков умеют смеяться не хуже богов Гомера. Белые колонны и люстры Смольного содрогались от залпов хохота при оглашении статьи Потресова на заседании Совета. Но мудрое правительство, которое умело не видеть того, что происходило на его глазах, серьезно испугалось нелепой фальшивки и спешно собралось в 2 часа ночи для отпора "темным элементам". После новых совещаний Керенского с военными властями нужные меры были приняты: усилена охрана Зимнего дворца и Государственного банка; вызваны две школы прапорщиков из Ораниенбаума и даже бронированный поезд с Румынского фронта. "В последнюю минуту большевики, – по словам Милюкова, – отменили свои приготовления. Почему они это сделали – неясно". Через несколько лет после событий ученый историк все еще предпочитал верить вымыслу, который в самом себе нес свое опровержение.

Власти поручили милиции обследовать окраины города, чтобы напасть на следы подготовки к выступлению. Доклады милиции представляют сочетание живых наблюдений с полицейским тупоумием. В Александро-Невской части, где расположен ряд крупнейших заводов, обследователи наблюдали полное спокойствие. В Выборгском районе необходимость свержения правительства проповедовалась открыто, но "наружно" было спокойно. В Васильеостровском районе настроение приподнятое, но и здесь внешних признаков близкого выступления не наблюдалось. На Нарвской стороне велась усиленная агитация в пользу выступления; но ни от кого нельзя было добиться ответа на вопрос, когда именно либо день и час держится в строжайшем секрете, либо же он действительно никому не известен. Решено: усилить на окраинах патрули, милицейским комиссарам почаще проверять посты.

Корреспонденция в московской либеральной газете недурно дополняет отчет милиции: "На окраинах, на петроградских заводах. Невском, Обуховском и Путиловском, большевистская агитация за выступление идет вовсю. Настроение рабочих таково, что они готовы двинуться в любой момент. За последние дни в Петрограде наблюдается небывалый наплыв дезертиров... На Варшавском вокзале не пройти от солдат подозрительного вида с горящими глазами и возбужденными лицами... Имеются сведения о прибытии в Петроград целых воровских шаек, чувствующих наживу. Организуются темные силы, которыми переполнены чайные и притоны..." Обывательские страхи и полицейские россказни переплетаются здесь с суровой действительностью. Приближаясь к развязке, революционный кризис разворачивал общественные глубины до самого дна. И дезертиры, и воровские шайки, и притоны действительно поднялись на гул приближающегося землетрясения. Верхи общества с физическим ужасом глядели на разнузданные силы своего режима, на его пороки и язвы. Революция не создала их, а только обнажила.

В эти дни в Двинске в штабе корпуса уже знакомый нам барон Будберг, желчный реакционер, не лишенный наблюдательности и своеобразной проницательности, писал: "Кадеты, кадетоиды, октябристы и разномастные революционеры старых и мартовских формаций чуют приближение своего конца и верещат вовсю, напоминая мусульман, пытающихся трещотками предотвратить затмение луны".

18-го впервые созывалось Гарнизонное совещание. Телефонограмма по воинским частям призывала воздерживаться от самочинных выступлений и выполнять лишь те распоряжения штаба, которые будут скреплены солдатской секцией. Совет делал, таким образом, решительную попытку открыто взять контроль над гарнизоном в свои руки. Телефонограмма представляла собою, в сущности, не что иное, как призыв к низложению существующих властей. Но ее можно было при желании истолковывать как мирный акт замещения соглашателей большевиками в механике двоевластия. Практически это сводилось к тому же, но более гибкое толкование оставляло место для иллюзий. Президиум ЦИКа, считавший себя хозяином Смольного, сделал попытку приостановить рассылку телефонограммы. Этим он только лишний раз скомпрометировал себя. Собрание представителей полковых и ротных комитетов Петрограда и окрестностей состоялось в назначенный час и оказалось чрезвычайно многолюдным.

Благодаря атмосфере, созданной противниками, доклады участников Гарнизонного совещания сами собою сосредоточились на вопросе о предстоящем выступлении". Произошла знаменательная перекличка, на которую руководители вряд ли отважились бы по собственной инициативе. Против выступления высказываются: школа прапорщиков в Петергофе и 9-й кавалерийский полк. Маршевые эскадроны гвардейской кавалерии склоняются к нейтралитету. Школа прапорщиков в Ораниенбауме подчинится лишь распоряжению ЦИКа. Но этим и ограничиваются враждебные или нейтральные голоса. О готовности выступить по первому призыву Петроградского Совета свидетельствуют: Егерский, Московский, Волынский, Павловский, Кексгольмский, Семеновский, Измайловский, 1-й Стрелковый и 3-й Запасный полки, 2-й Балтийский экипаж, электротехнический батальон, артиллерийский дивизион гвардии. Гренадерский полк выступит лишь по призыву съездов советов: этого достаточно. Менее значительные части равняются по большинству. Представителям ЦИКа, который считал недавно, и не без основания, источником своей силы петроградский гарнизон, было на этот раз чуть не единогласно отказано в слове. В состоянии бессильного раздражения они покинули "неправомочное" собрание, которое по предложению председателя тут же подтвердило: никакие приказы без скрепы Совета не действительны.

То, что подготовлялось в сознании гарнизона в течение последних месяцев, особенно недель, теперь кристаллизовалось. Правительство оказалось ничтожнее, чем можно было думать. В то время как город гудел слухами о выступлении и кровавых боях, совещание полковых комитетов, обнаружившее подавляющий перевес большевиков, сделало, по сути дела, ненужными ни демонстрации, ни массовые бои. Гарнизон уверенно шел к перевороту, воспринимая его не как восстание, а как осуществление бесспорного права советов распоряжаться судьбою страны. В этом движении была непреодолимая сила, но в то же время и тяжеловесность. Партии необходимо было умело сообразовать свои действия с политическим шагом полков, из которых большинство ждало призыва со стороны Совета, а некоторые – со стороны съезда советов.

Чтобы устранить опасность хотя бы временного замешательства в развитии наступления, необходимо было ответить на вопрос, волнующий не только врагов, но и друзей: действительно ли не сегодня-завтра разразится восстание? В трамваях, на улице, в магазинах только и речи что о предстоящем выступлении. На Дворцовой площади перед Зимним и перед штабом – длинные очереди офицеров, предлагающих правительству свои услуги и получающих в обмен за это револьверы: в минуту опасности ни револьверы, ни их владельцы совершенно не обнаружатся. Вопросу о восстании посвящены передовые статьи всех сегодняшних газет. Горький требует от большевиков, если только они не являются "безвольной игрушкой одичавшей толпы", опровергнуть слухи. Тревога неизвестности проникла и в рабочие кварталы, особенно в полки17. Там начинало казаться, что готовится выступление без них. Кем? Почему молчит Смольный? Противоречивое положение Совета, как открытого парламента и как революционного штаба, создавало на последнем перевале большие затруднения. Молчать дольше становилось невозможным.

"Последние дни, – говорит Троцкий в конце вечернего заседания Совета, – печать полна сообщений, слухов, статей относительно предстоящего выступления... Решения Петроградского Совета публикуются во всеобщее сведение. Совет – учреждение выборное и... не может иметь решений, которые не были бы известны рабочим и солдатам... Я заявляю от имени Совета: никаких вооруженных выступлений нами не было назначено. Но если бы Совет по ходу вещей был вынужден назначить выступление, рабочие и солдаты выступили бы как один человек по его зову... Указывают, что я подписал ордер на 5000 винтовок... Да, подписал... Совет будет и впредь организовывать и вооружать рабочую гвардию". Делегаты понимали: сражение близко, но без них и помимо них не будет дано сигнала.

Однако помимо успокоительного разъяснения массам необходима ясная революционная перспектива. Докладчик связывает воедино два вопроса: вывод гарнизона и предстоящий съезд советов. "У нас с правительством имеется конфликт, который может получить крайне острый характер... Мы не позволяем... обнажить Петроград от его революционного гарнизона". Этот конфликт подчинен, в свою очередь, другому надвигающемуся конфликту. "Буржуазии известно, что Петроградский Совет предложит съезду советов взять власть в свои руки. И вот, в предвиденье неизбежного боя буржуазные классы пытаются обезоружить Петроград". Политическая завязка переворота впервые дана была в этой речи с полной определенностью: мы собираемся взять власть, нам нужен гарнизон, мы его не отдадим. "При первой попытке контрреволюции сорвать съезд мы ответим контрнаступлением, которое будет беспощадным и которое мы доведем до конца". Провозглашение решительного политического наступления завершается и на этот раз формулой военной обороны.

Суханов, явившийся на заседание с безнадежным проектом привлечь Совет к чествованию юбилея Горького, недурно комментировал впоследствии завязанный в этот день революционный узел. Для Смольного вопрос о гарнизоне есть вопрос о восстании. Для солдат это вопрос об их судьбе. "Трудно представить себе более удачный исходный пункт политики этих дней". Это не мешает Суханову считать гибельной политику большевиков в целом. Вместе с Горьким и тысячами радикальных интеллигентов он больше всего страшится той будто бы "одичавшей толпы", которая с замечательной планомерностью развивает изо дня в день свое наступление.

Совет достаточно могуч, чтобы открыто провозгласить программу государственного переворота и даже наметить для него срок. В то же время – вплоть до намеченного им самим дня полной победы – Совет бессилен в тысяче больших и малых вопросов. Керенский, политически уже сведенный к нулю, еще издает декреты в Зимнем дворце. Ленин, вдохновитель несокрушимого движения масс, скрывается в подполье, и министр юстиции Малянтович снова предписал в эти дни прокурору распорядиться об его аресте. Даже в Смольном, на собственной своей территории, всесильный Петроградский Совет живет, казалось, только из милости. Управление зданием, кассой, экспедицией, автомобилями, телефонами все еще находится в руках Центрального исполнительного комитета, который сам держится лишь на тоненьких нитях преемственности.

Суханов рассказывает, как после заседания глубокой ночью он вышел в сквер Смольного в кромешную тьму с проливным дождем. Целая толпа делегатов безнадежно топталась у пары дымящих и чадящих автомобилей, которые большевистскому Совету отпускались из богатых гаражей ЦИКа. К автомобилям, повествует вездесущий наблюдатель, "подошел было и председатель Троцкий. Но, постояв и посмотрев минуту, усмехнулся, потом зашлепал по лужам и скрылся во тьме". На площадке трамвая Суханов столкнулся с каким-то небольшим человеком скромного вида с черной бородкой клинышком. Незнакомец пытался утешить Суханова в невзгодах долгого пути. "Кто это?" – спросил Суханов свою спутницу, большевичку. "Старый партийный работник Свердлов". Меньше чем через две недели этот маленький человек с черной бородкой будет председателем Центрального исполнительного комитета, верховного органа Советской республики. По-видимому, Свердлов утешал спутника из чувства признательности: 8 дней перед тем на квартире Суханова, правда без его ведома, произошло то заседание Центрального Комитета большевиков, которое поставило в порядок дня вооруженный переворот.

 

На следующее утро ЦИК делает попытку повернуть колесо событий назад. Президиум созывает "законное" собрание гарнизона, привлекая на него и те отсталые, давно не переизбиравшиеся комитеты, которые не присутствовали накануне. Дополнительная проверка гарнизона, дав кое-что новое, тем ярче подтвердила вчерашнюю картину. Против выступления на этот раз высказались: большинство комитетов частей, расположенных в Петропавловской крепости, и комитеты броневого дивизиона; те и другие заявили о подчинении ЦИКу. Этого никак нельзя игнорировать.

Расположенная на островке, омываемом Невой с ее каналом, между центральным городом и двумя районами, крепость господствует над ближайшими мостами и прикрывает или, наоборот, оголяет со стороны реки подступы к Зимнему дворцу, где помещается правительство. Лишенная военного значения в операциях крупного масштаба, крепость может сказать веское слово в уличной войне. Кроме того, и это, пожалуй, важнее всего, при крепости состоит богатый Кронверкский арсенал; рабочим нужны винтовки, да и наиболее революционные полки почти безоружны. Важность броневиков в уличном бою не требует пояснений: на стороне правительства они могут причинить немало бесцельных жертв; на стороне восстания они сократят путь к победе. На крепость и на броневой дивизион большевикам придется в ближайшие дни обратить особое внимание. В остальном соотношение сил на совещании оказалось то же, что и вчера. Попытка ЦИКа провести свое весьма осторожное решение натолкнулась на холодный отпор подавляющего большинства: не будучи созвано Петроградским Советом, совещание не считает себя правомочным для вынесения решений. Соглашательские лидеры сами напросились на этот дополнительный удар.

Найдя забаррикадированным доступ к полкам снизу, ЦИК попытался овладеть гарнизоном сверху. По соглашению со штабом он назначил главным комиссаром по всему округу штабс-капитана Малевского, эсера, и изъявил согласие признать комиссаров Совета при условии их подчинения главному комиссару. Попытка сесть верхом на большевистский гарнизон через посредство никому не известного штабс-капитана была явно безнадежна. Отвергнув ее. Совет приостановил переговоры.

Разоблаченное Потресовым восстание 17-го не состоялось. Теперь противники называли уверенно новую дату: 20 октября. К этому дню, как известно, приурочивалось первоначально открытие съезда советов, а восстание шло за съездом, как его тень. Правда, съезд успели уже отсрочить на пять дней; но все равно – предмет передвинулся, тень осталась. Правительством приняты и на этот раз все необходимые меры к недопущению "выступления". На окраинах расположены усиленные заставы. Казачьи патрули разъезжали в рабочих районах всю ночь. В разных пунктах Петрограда размещены скрытые конные резервы. Милиция приведена в боевую готовность, и половина ее состава непрерывно дежурила в комиссариатах. У Зимнего дворца поставлены броневики, легкая артиллерия, пулеметы. Подступы к дворцу охраняются караулами.

Восстание, которого никто не подготовлял и к которому никто не призывал, не состоялось и на этот раз. День прошел спокойнее многих других, работа на фабриках и заводах не прекращалась. Руководимые Даном "Известия" торжествовали победу над большевиками: "Их авантюра с вооруженным выступлением в Петрограде – дело конченое". Большевики оказались раздавлены одним лишь негодованием объединенной демократии: "они уже сдаются". Буквально можно подумать, что потерявшие голову противники поставили себе целью несвоевременными страхами и еще менее своевременными трубными звуками победы сбивать с толку собственное "общественное мнение" и прикрывать планы большевиков.

Решение о создании Военно-революционного комитета, вынесенное впервые 9-го, прошло через пленум Совета лишь спустя неделю: Совет – не партия, его машина тяжеловесна. Еще четыре дня понадобилось на то, чтобы сформировать Комитет. Эти десять дней, однако, не пропали даром: завладение гарнизоном шло полным ходом. Совещание полковых комитетов успело доказать свою жизнеспособность, вооружение рабочих продвинулось вперед, так что Военно-революционный комитет, приступивший к работе только 20-го, за 5 дней до восстания, сразу получил в свои руки достаточно благоустроенное хозяйство. При бойкоте со стороны соглашателей в состав Комитета вошли только большевики и левые эсеры: это облегчило и упростило задачу. Из эсеров работал один Лазимир, который был даже поставлен во главе Бюро, чтобы ярче подчеркнуть советский, а не партийный характер учреждения. По существу же, Комитет, председателем которого был Троцкий, главными работниками Подвойский, Антонов-Овсеенко, Лашевич, Садовский, Мехоношин, опирался исключительно на большевиков. В полном составе, с участием представителей всех учреждений, перечисленных в положении. Комитет вряд ли собирался хоть раз. Текущая работа велась через Бюро под руководством председателя, с привлечением во всех важных случаях Свердлова. Это и был штаб восстания.

Бюллетень Комитета скромно регистрирует его первые шаги: в строевые части гарнизона, некоторые учреждения и склады "для наблюдения и руководства" назначены комиссары. Это значило, что, завоевав гарнизон политически, Совет подчинил его себе теперь организационно. В подборе комиссаров крупную роль играла Военная организация большевиков. В числе около тысячи членов, входивших в ее состав в Петрограде, было немало решительных и беззаветно преданных революции солдат и молодых офицеров, получивших после июльских дней необходимый закал в тюрьмах Керенского. Вербовавшиеся из их среды комиссары находили в частях гарнизона почву достаточно подготовленной: их считали своими и подчинялись им с полной готовностью.

Инициатива по завладению учреждениями чаще всего исходила снизу. Рабочие и служащие арсенала при Петропавловской крепости подняли вопрос о необходимости контроля над выдачей оружия. Направленный туда комиссар успел приостановить дополнительное вооружение юнкеров, задержал 10 000 винтовок, предназначавшихся для Донской области, и более мелкие партии – для ряда подозрительных организаций и лиц. Контроль вскоре распространился и на другие склады, даже на частные магазины оружия. Достаточно было обратиться к комитету солдат, рабочих или служащих учреждения или магазина, чтобы сопротивление администрации тут же оказалось сломленным. Оружие отпускалось отныне только по ордерам комиссаров.

Типографские рабочие через свой Союз обратили внимание Комитета на рост черносотенных листков и брошюр. Было постановлено, что во всех сомнительных случаях Союз печатников будет обращаться за разрешением вопроса в Военно-революционный комитет. Контроль через типографских рабочих был самым действенным из всех возможных видов контроля над печатной агитацией контрреволюции.

Не ограничиваясь формальным опровержением слухов о восстании, Совет открыто назначил на воскресенье, 22-е, мирный смотр своим силам, но не в виде уличных шествий, а в виде митингов на заводах, в казармах, во всех больших помещениях столицы. С явной целью вызвать кровавое замешательство таинственные богомольцы назначили на тот же день церковную процессию на улицах столицы. Воззвание от имени неизвестных казаков приглашало граждан принять участие в крестном ходе "в память избавления в 1812 году Москвы от врагов". Повод был выбран не очень актуальный; но заправилы предлагали сверх того всевышнему благословить казачье оружие "на защиту от врагов земли русской", что явно относилось уже к 1917 году.

Опасаться серьезной контрреволюционной манифестации не было никаких оснований: духовенство было в петроградских массах бессильно, под церковной хоругвью оно могло поднять против Совета лишь жалкие остатки черносотенных банд. Но при содействии опытных провокаторов контрразведки и казачьего офицерства кровавые стычки не были исключены. В порядке мер предупреждения Военно-революционный комитет начал с усиленного воздействия на казачьи полки. В здании самого революционного штаба введен был более строгий режим. "Стало уже нелегко попадать в Смольный, – пишет Джон Рид. – Система пропусков менялась каждые несколько часов, ибо шпионы постоянно проникали внутрь".

На гарнизонном совещании 21-го, посвященном завтрашнему "Дню Совета", докладчик предлагал ряд предупредительных мер против возможных уличных столкновений. 4-й казачий полк, наиболее левый, заявил устами своего делегата, что в крестном ходе участия не примет, 14-й казачий полк заверил, что будет всеми силами бороться против посягательств контрреволюции, но в то же время считает выступление для захвата власти "несвоевременным". Из -трех казачьих полков отсутствовал только Уральский, наиболее отсталый, введенный в Петроград в июле для разгрома большевиков.

Совещание приняло по докладу Троцкого три краткие резолюции: 1. "Гарнизон Петрограда и его окрестностей обещает Военно-революционному комитету полную поддержку во всех его шагах..." 2. "День 22 октября есть день мирного подсчета сил... Гарнизон обращается к казакам: ... Мы приглашаем вас на наши завтрашние собрания. Добро пожаловать, братья-казаки!" 3. "Всероссийский съезд советов должен взять власть в свои руки и обеспечить народу мир, землю и хлеб". Гарнизон торжественно обещает отдать все свои силы в распоряжение съезда. "Надейтесь на нас, полномочные представители солдат, рабочих и крестьян. Мы все на своих постах, готовые победить или умереть". Сотни рук поднялись за эти резолюции, закреплявшие программу восстания. 57 человек воздержалось: это были "нейтральные", т.е. заколебавшиеся противники. Ни одна рука не поднялась против. Петля на шее февральского режима затягивалась надежным узлом.

В течение дня уже стало известно, что закулисные инициаторы крестного хода отказались от своей демонстрации "по предложению главнокомандующего округом". Этот серьезный моральный успех, лучше всего измерявший силу давления гарнизонного совещания, позволял твердо рассчитывать на то, что враги вообще не отважатся завтра высунуть головы на улицу.

Военно-революционный комитет назначает в штаб округа трех комиссаров: Садовского, Мехоношина и Лазимира. Приказы командующего могут получать силу только после скрепления их подписью одного из этих лиц. По телефонному звонку из Смольного штабом выслан для делегации автомобиль: обычаи двоевластия еще остаются в силе. Но вопреки ожиданию предупредительность штаба не означала готовности к уступкам.

Выслушав заявление Садовского, Полковников ответил, что никаких комиссаров не признает и в опеке не нуждается. На намек делегации, что штаб рискует на этом пути встретить сопротивление со стороны частей, Полковников сухо возразил, что гарнизон в его руках и подчинение обеспечено. "Твердость его была искренняя, – пишет в своих воспоминаниях Мехоношин, – ничего напускного не чувствовалось". Для возвращения в Смольный делегаты уже не получили казенного автомобиля.

Экстренное совещание, на которое вызваны Троцкий и Свердлов, приняло решение: признать разрыв со штабом свершившимся фактом и сделать его исходной позицией для дальнейшего наступления. Первое условие успеха: районы должны быть в курсе всех этапов и эпизодов борьбы. Нельзя позволить противнику застигнуть массы врасплох. Через районные советы и комитеты партии разослана информация во все части города. Полки немедленно извещены о происшедшем. Подтверждено заново: исполнять только те приказания, которые скреплены комиссарами. В караулы предложено отправлять наиболее надежных солдат.

Но и штаб решил принять меры. Подстрекаемый, видимо, своими соглашательскими советниками. Полковников созывал на час дня свое собственное совещание гарнизона с участием представителей ЦИКа. Упредив противника. Военно-революционный комитет созвал на 11 часов экстренное совещание полковых комитетов, на котором постановлено было оформить разрыв со штабом. Тут же выработанное обращение к войскам Петрограда и его окрестностей говорило языком объявления войны. "Порвав с организованным гарнизоном столицы, штаб становится прямым орудием контрреволюционных сил". Военно-революционный комитет снимает с себя всякую ответственность за действия штаба и, становясь во главе гарнизона, берет на себя "охрану революционного порядка от контрреволюционных покушений".

Это был решительный шаг на пути к восстанию. Или, может быть, только очередной конфликт в полной конфликтов механике двоевластия? Именно так пытался для собственного утешения истолковывать происшедшее штаб, совещавшийся с представителями тех воинских частей, которые не успели получить своевременно вызов Военно-революционного комитета. Отправленная из Смольного делегация под руководством большевистского прапорщика Дашкевича кратко доложила в штабе постановление гарнизонного совещания. Немногочисленные представители частей подтвердили свою верность Совету и, отказавшись выносить решения, разошлись. "После непродолжительного обмена мнений, – сообщала после этого пресса со слов штаба, – никаких определенных решений не было принято; было признано необходимым выжидать разрешения конфликта между ЦИКом и Петроградским Советом". Свое низложение штаб изображал как препирательство между советскими инстанциями относительно того, кому из них контролировать его действия. Политика добровольной слепоты имела то преимущество, что освобождала от необходимости объявить Смольному войну, для которой у правящих не хватало сил. Так, уже совсем было готовый прорваться наружу революционный конфликт снова вводился, при содействии правительственных органов, в легальные рамки двоевластия: боясь глядеть в глаза действительности, штаб тем вернее содействовал маскировке восстания.

Не было ли, однако, легкомысленное поведение властей только маскировкой их действительных намерений? Не собирался ли штаб, под прикрытием бюрократической наивности, нанести Военно-революционному комитету внезапный удар? Такое покушение со стороны растерянных и деморализованных органов Временного правительства считалось Смольным маловероятным. Но Военно-революционный комитет принял все же простейшие меры предосторожности: в наиболее близких казармах дежурили днем и ночью роты при оружии, готовые, по первому сигналу тревоги, прибыть на помощь Смольному.

Несмотря на отмену крестного хода, буржуазная печать предрекала на воскресенье кровопролитие. Соглашательская газета сообщала с утра: "Сегодня власти ожидают выступления с большей вероятностью, чем 20-го". Так уже в третий раз в течение одной недели: 17, 20 и 22-го – порочный мальчик обманывал народ лживым криком "волк!". В четвертый раз, если верить старой басне, мальчик попадет волку в зубы.

Печать большевиков, призывая массы на собрания, говорила о мирном подсчете революционных сил накануне съезда советов. Это вполне отвечало замыслу Военно-революционного комитета: провести гигантский смотр без столкновений, без применения оружия и даже без его демонстрации. Надо было показать массе ее самое, ее численность, ее силу, ее решимость. Единодушием множества надо было заставить врагов скрыться, попрятаться, не выступать. Обнаружением бессилия буржуазии перед массовидностью рабочих и солдат надо было стереть в их сознании последние тормозящие воспоминания об июльских днях. Надо было достигнуть того, чтобы, увидев себя самих, массы сказали себе: никто и ничто не сможет более противиться нам.

"Испуганное население, – писал через пять лет Милюков, – осталось дома или держалось в стороне". Дома осталась буржуазия: она действительно была запугана своей прессой. Все остальное население потянулось с утра на собрания: молодые и старые, мужчины и женщины, подростки и матери с детьми на руках. Таких митингов еще не было за время революции. Весь Петроград, за вычетом верхних слоев, представлял сплошной митинг. В переполненных до отказа помещениях аудитория обновлялась в течение ряда часов. Новые и новые волны рабочих, солдат, матросов подкатывали к зданиям и заполняли их. Всколыхнулся мелкий городской люд, пробужденный воплями и предостережениями, которые должны были его запугать. Десятки тысяч омывали гигантское здание Народного дома, переливались по коридорам, сплошной, возбужденной и в то же время дисциплинированной массой заполняли театральные залы, коридоры, буфет и фойе. На железных колоннах и окнах висели гирлянды и гроздья человеческих голов, ног, рук. В воздухе царило то электрическое напряжение, которое знаменует близкий разряд. Долой Керенского! Долой войну! Власть советам! Никто из соглашателей не смел уже выступать перед этими докрасна накаленными толпами с возражениями или предостережениями. Слово принадлежало большевикам. Все ораторские силы партии, включая и прибывших на съезд делегатов провинции, были поставлены на ноги. Изредка выступали левые эсеры, кое-где – анархисты. Но и те и другие старались поменьше отличаться от большевиков.

Часами стояли люди окраин, подвальных этажей и чердаков в убогих пальто, с шапками и тяжелыми платками на головах, с просочившейся внутрь обуви грязью улиц, с застрявшим в горле осенним кашлем, сомкнувшись плечом к плечу, все больше уплотняясь, чтобы дать место новым, чтобы дать место всем, и слушали без устали, жадно, страстно, требовательно, боясь упустить то, что нужнее всего понять, усвоить и сделать. Казалось, за истекшие месяцы, за последние недели, за самые последние дни сказаны уже все слова. Но нет, сегодня они звучат иначе. Массы переживают их по-новому, уже не как проповедь, а как обязательство действия. Опыт революции, войны, тяжелой борьбы, всей горькой жизни поднимается из глубин памяти каждого угнетенного нуждою человека и вкладывается в эти простые и повелительные лозунги. Так дальше не может идти. Надо проломить выход к будущему.

К этому простому и удивительному дню, ярко выделяющемуся на не бледном и без того фоне революции, обращался впоследствии взорами каждый участник событий. Образ одухотворенной и сдержанной в своей неукротимости человеческой лавы навсегда врезался в память очевидцев. "День Петроградского Совета, – пишет левый эсер Мстиславский, – проведен был на многочисленных митингах с огромным подъемом". Большевик Пестковский, выступавший на двух заводах Васильевского острова, свидетельствует: "Мы ясно говорили массе о предстоящем захвате власти нами и, кроме одобрения, ничего не слышали". "Вокруг меня, – рассказывает Суханов о митинге в Народном доме, – было настроение, близкое к экстазу... Троцкий формулировал какую-то общую краткую резолюцию... Кто за... Тысячная толпа, как один человек, подняла руки. Я видел поднятые руки и горевшие глаза мужчин, женщин, подростков, рабочих, солдат, мужиков и – типично мещанских фигур... Троцкий продолжал говорить. Несметная толпа продолжала держать поднятые руки. Троцкий чеканил слова: это ваше голосование пусть будет вашей клятвой... Несметная толпа держала руки. Она согласна, она клянется". Большевик Попов рассказывает о восторженной присяге, которую приносили массы: "...ринуться по первому зову Совета". Мстиславский говорит о наэлектризованной толпе, присягавшей на верность советам. Та же картина, лишь в меньшем размере, наблюдалась во всех частях города, в центре и на окраинах. Сотни тысяч людей в одни и те же часы поднимали руки и клялись довести борьбу до конца.

Если повседневные заседания Совета, солдатской секции, гарнизонного совещания, фабрично-заводских комитетов давали внутреннюю спайку широкому слою руководителей; если отдельные массовые собрания сплачивали заводы и полки, то день 22 октября сплавил под высокой температурой в одном гигантском котле подлинные народные толщи. Массы увидели себя и своих вождей, вожди увидели и услышали массы. Обе стороны остались удовлетворены друг другом. Вожди убедились: дальше откладывать нельзя! Массы сказали себе: на этот раз дело будет сделано!

Успех воскресного смотра большевистских сил сбавил самоуверенности у Полковникова и у его высокого начальства. По соглашению с правительством и ЦИК ом штаб сделал попытку договориться со Смольным. Почему бы, в самом деле, не восстановить старые, добрые, дружественные нравы контакта и соглашения? Военно-революционный комитет не отказался делегировать своих представителей для обмена мнениями: лучшей разведки нельзя было и желать. "Переговоры были кратки, – вспоминает Садовский. – Представители округа соглашались на все выставленные ранее Советом условия... взамен чего должен быть аннулирован приказ Военно-революционного комитета от 22 октября". Речь шла о документе, объявлявшем штаб орудием контрреволюционных сил. Те самые делегаты Комитета, которых Полковников столь неучтиво отослал домой два дня тому назад, потребовали и получили на руки, для доклада в Смольном, проект соглашения, подписанный штабом. В субботу эти условия полупочетной капитуляции были бы приняты. Сегодня, в понедельник, они уже запоздали. Штаб ждал ответа, но не получил его.

Военно-революционный комитет обратился к населению Петрограда с извещением о назначении комиссаров при воинских частях и в особо важных пунктах столицы и окрестностей. "Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету рабочих и солдатских депутатов". Граждане приглашаются в случае неурядиц обращаться к ближайшим комиссарам для вызова вооруженной силы. Это язык власти. Но Комитет все еще не дает сигнала к открытому восстанию. Суханов спрашивает: "Делает ли Смольный глупости или играет с Зимним, как кошка с мышкой, провоцируя нападение?" Ни то ни другое. Давлением масс, тяжестью гарнизона Комитет вытесняет правительство. Он берет без боя то, что можно взять. Он выдвигает свои позиции вперед без выстрела, сплачивая и укрепляя на ходу свою армию; измеряет своим нажимом силу сопротивления врага, ни на минуту не спуская с него при этом глаз. Каждый новый шаг вперед изменяет диспозицию в пользу Смольного. Рабочие и гарнизон врастают в восстание. Кто первый призовет к оружию, обнаружится в ходе наступления и вытеснения. Теперь это уже вопрос часов. Если в последний момент у правительства найдется смелости или отчаяния подать сигнал к сражению, ответственность ляжет на Зимний, а инициатива все равно останется за Смольным. Акт 23 октября означал низложение властей прежде, чем будет низложено само правительство. Военно-революционный комитет связывал враждебному режиму конечности, прежде чем нанести ему удар в голову. Применять эту тактику "мирного проникновения", легально ломать врагу кости и гипнотически парализовать остатки его воли можно было, только имея тот несомненный перевес сил, который был на стороне Комитета и все еще продолжал увеличиваться с часу на час.

Комитет ежедневно читал широко раскрытую перед ним карту гарнизона, знал температуру каждого полка, следил за происходящими в казармах сдвигами взглядов и симпатий. Неожиданностей с этой стороны быть не могло. На карте оставалось, однако, несколько темных пятен. Нужно было попытаться вытравить или хотя бы уменьшить их. Еще 19-го обнаружилось, что большинство комитетов Петропавловской крепости настроено недоброжелательно или двусмысленно. Сейчас, когда весь гарнизон стоит за Комитетом и крепость взята в кольцо по крайней мере политически, пора решительно перейти к завладению ею. Назначенный комиссаром поручик Благонравов наткнулся на сопротивление: правительственный комендант крепости отказывался признать большевистскую опеку и даже – ходили слухи – хвалился, что арестует молодого опекуна. Нужно было действовать, и притом немедленно. Антонов предложил ввести в крепость надежный батальон Павловского полка и разоружить враждебные части. Но это была слишком острая операция, которой могло бы воспользоваться офицерство, чтобы вызвать кровопролитие и разбить единодушие гарнизона. Есть ли действительная необходимость идти на такую крайнюю меру? "Для обсуждения этого вопроса был вызван Троцкий... – рассказывает Антонов в своих воспоминаниях. – Троцкий тогда сыграл решающую роль; он своим революционным чутьем уловил то, что нам посоветовал: предложил взять эту крепость изнутри. "Не может быть, чтобы там войска не сочувствовали нам", – сказал он, и оказалось, верно. Троцкий и Лашевич отправились на митинг в крепость". В Смольном с великим волнением ждали результатов предприятия, которое казалось рискованным. Троцкий вспоминал впоследствии: "23-го я поехал в крепость около двух часов дня. Во дворе шел митинг. Ораторы правого крыла были в высшей степени осторожны и уклончивы... Нас слушали, за нами шли". На третьем этаже Смольного вздохнули полной грудью, когда телефон принес радостную весть: гарнизон Петропавловки торжественно обязался подчиняться отныне только Военно-революционному комитету.

Переворот в сознании частей крепости не был, разумеется, результатом одной или двух речей. Он был солидно подготовлен прошлым. Солдаты оказались гораздо левее своих комитетов. Лишь скорлупа старой дисциплины, вся в трещинах, держалась за крепостной стеной несколько дольше, чем в городских казармах. Но достаточно оказалось толчка, чтобы и она развалилась в куски.

Благонравов мог теперь увереннее обосноваться в крепости, развернуть свой маленький штаб и установить связь с большевистским Советом соседнего района и с комитетами ближайших казарм. Тем временем делегации от заводов и воинских частей прибывают хлопотать о выдаче оружия. В крепости воцаряется неописуемое оживление. "Телефон беспрерывно трещит и приносит вести о наших новых успехах на собраниях и митингах". Иногда незнакомый голос сообщает о прибытии на вокзал карательных отрядов с фронта. Немедленная проверка обнаруживает, что это – измышления, пускаемые врагом.

Вечернее заседание Совета отличается в этот день исключительным многолюдством и повышенным настроением. Занятие Петропавловки и окончательное овладение Кронверкским арсеналом, хранящим 100 000 винтовок, – это серьезный залог успеха. От имени Военно-революционного комитета докладывает Антонов. Черта за чертой, он рисует картину вытеснения правительственных органов агентами Военно-революционного комитета: их везде встречают как своих; им повинуются не за страх, а за совесть. "Со всех сторон поступают требования о назначении комиссаров". Отсталые части спешат равняться по передовым. Преображенский полк, который в июле первым поддался клевете о немецком золоте, заявил теперь через своего комиссара Чудновского бурный протест против слухов, будто преображенцы стоят за правительство: такая мысль воспринимается как злейшее оскорбление!.. Правда, обычные караульные наряды выполняются, рассказывает Антонов, но это делается с согласия Комитета. Распоряжения штаба о выдаче оружия и автомобилей приведены в исполнение не были. Штаб получил, таким образом, полную возможность убедиться, кто является хозяином столицы. На вопрос: известно ли Комитету о движении правительственных войск с фронта и из окрестностей и какие принимаются против этого меры, докладчик отвечает: с Румынского фронта двинуты кавалерийские части, но они задержаны в Пскове; 17-я пехотная дивизия, узнав по дороге, куда и зачем ее посылают, отказалась ехать; в Вендене два полка воспротивились отправке их против Петрограда; остается пока неизвестной лишь судьба казаков и юнкеров, будто бы отправленных из Киева, и ударников, вызванных из Царского Села. "Трогать Военно-революционный комитет не смеют и не посмеют". Эти слова неплохо звучат в белом зале Смольного.

Доклад Антонова производит в чтении такое впечатление, как если бы штаб переворота работал при открытых дверях. Действительно, Смольному уже почти нечего скрывать. Политическая завязка переворота настолько благоприятна, что самая откровенность превращается в форму маскировки: разве так восстают? Слово "восстание", однако, никем из руководителей не произносится. Не только из формальной осторожности, но и по несоответствию этого термина реальной обстановке: восставать как бы предоставляется правительству Керенского. В отчете "Известий" значится, правда, что Троцкий на заседании 23-го впервые открыто признал целью Военно-революционного комитета захват власти. Несомненно, что от исходной позиции, когда задачей Комитета объявлялась проверка стратегических доводов Черемисова, все уже давно отошли. О выводе полков почти успели позабыть. Но 23-го речь шла все же не о восстании, а о "защите" предстоящего съезда советов, если понадобится – с оружием в руках. В этом именно духе вынесена резолюция по докладу Антонова.

Как оценивались происходящие события на правительственных высотах? Сообщая по прямому проводу в ночь на 22-е начальнику штаба ставки Духонину о попытках Военно-революционного комитета оторвать полки от командования, Керенский присовокупляет: "Думаю, что мы с этим легко справимся". Приезд его, верховного главнокомандующего, в ставку задержан отнюдь не опасением каких-либо восстаний: "...с этим и без меня бы управились, так как все организовано". Встревоженным министрам Керенский успокоительно заявляет, что он лично, наоборот, очень рад предстоящему выступлению, так как оно даст ему возможность "окончательно разделаться с большевиками". "Я бы готов отслужить молебен, – отвечает глава правительства кадету Набокову, частому гостю Зимнего дворца, – чтобы такое выступление произошло". – "А уверены ли вы, что сможете с ними справиться?" – "У меня больше сил, чем нужно, – они будут раздавлены окончательно".

Глумясь впоследствии над оптимистическим легкомыслием Керенского, кадеты явно впадали в забывчивость: на самом деле Керенский смотрел на события их собственными глазами, 21-го газета Милюкова писала, что если большевики, разъедаемые глубоким внутренним кризисом, посмеют выступить, то будут раздавлены на месте и без труда. Другая кадетская газета добавляла: "Гроза предстоит, но она, быть может, и очистит атмосферу". Дан свидетельствует, что в кулуарах предпарламента кадеты и близкие им группы мечтали вслух о том, чтобы большевики выступили возможно скорее: "В открытом бою они немедленно же будут наголову разбиты". Видные кадеты говорили Джон Риду: разгромленные в восстании большевики не смогут поднять голову в Учредительном собрании.

В течение 22-го и 23-го Керенский совещался то с вождями ЦИКа, то со своим штабом: не следует ли арестовать Военно-революционный комитет? Соглашатели не советовали: они сами попробуют урегулировать вопрос о комиссарах. Полковников тоже считал, что спешить с арестом нечего: военных сил на случай надобности "более чем достаточно". Керенский прислушивался к Полковникову, но еще более к друзьям-соглашателям. Он твердо рассчитывал, что в случае опасности ЦИК, несмотря на домашние недоразумения, своевременно придет на помощь: так было в июле и в августе; почему бы так не быть и дальше?

Но стоял уже не июль и не август. Стоял октябрь. На площадях и набережных Петрограда дули со стороны Кронштадта холодные и сырые балтийские ветры. По улицам проходили с лихими песнями, заглушавшими тревогу, юнкера в шинелях до пят. Гарцевали конные милиционеры с револьверами в новеньких кобурах. Нет, власть выглядела еще достаточно внушительно! Или это только зрительная иллюзия? На углу Невского Джон Рид, американец с наивными и умными глазами, купил брошюру Ленина: "Удержат ли большевики государственную власть?", уплатив за нее одной из почтовых марок, которые ходили вместо разменной монеты.