ЧТО ДЕЛАТЬ?

НАБОЛЕВШИЕ ВОПРОСЫ НАШЕГО ДВИЖЕНИЯ

(2)

 

 

III

ТРЕД-ЮНИОНИСТСКАЯ И СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ

ПОЛИТИКА

 

Начнем опять-таки с похвалы “Раб. Делу”. “Обличительная литература и пролетарская борьба” — так озаглавил Мартынов свою статью в № 10 “Рабочего Дела” о разногласиях с “Искрой”. “Мы не можем ограничиться одним обличением порядков, стоящих на пути ее (рабочей партии) развития. Мы должны также откликаться на ближайшие и текущие интересы пролетариата” (стр. 63) — так формулировал он суть этих разногласий. ...“Искра”... фактически есть орган революционной оппозиции, обличающий наши порядки и преимущественно политические порядки... Мы же работаем и будем работать для рабочего дела в тесной органической связи с пролетарской борьбой” (там же). Нельзя не быть благодарным Мартынову за эту формулировку. Она приобретает выдающийся общий интерес, ибо охватывает, в сущности, вовсе не одни только разногласия наши с “Р. Делом”, но и все вообще разногласия между нами и “экономистами” по вопросу о политической борьбе. Мы показали уже, что “экономисты” не отрицают безусловно “политику”, а только сбиваются постоянно с социал-демократического на тред-юнионистское понимание политики. Совершенно так же сбивается и Мартынов, и мы согласны поэтому взять именно его за~ образец экономических заблуждений по данному вопросу. За такой выбор — мы постараемся показать это — на нас не вправе будут претендовать ни авторы “Отдельного приложения к “Раб. Мысли””, ни авторы прокламации “Группы самоосвобождения”, ни авторы “экономического” письма в № 12 “Искры”.

 

а) ПОЛИТИЧЕСКАЯ АГИТАЦИЯ

И ЕЕ СУЖЕНИЕ ЭКОНОМИСТАМИ

 

Всем известно, что широкое распространение и упрочение экономической борьбы русских рабочих шло рука об руку с созданием “литературы” экономических (фабричных и профессиональных) обличении. Главным содержанием “листков” были обличения фабричных порядков, и среди рабочих скоро вспыхнула настоящая страсть к обличениям. Как только рабочие увидали, что кружки социал-демократов хотят и могут доставлять им нового рода листовки, говорящие всю правду о нищенской жизни, непомерно тяжелом труде и бесправном положении их, — они стали, можно сказать, засыпать корреспонденциями с фабрик и заводов. Эта “обличительная литература” производила громадную сенсацию не только на той фабрике, порядки которой бичевал данный листок, но и на всех фабриках, где что-нибудь слышали о разоблаченных фактах. А так как нужды и бедствия рабочих разных заведений и разных профессий имеют много общего, то “правда про рабочую жизнь” восхищала всех. Среди самых отсталых рабочих развилась настоящая страсть “печататься” — благородная страсть к этой зачаточной форме войны со всем современным общественным порядком, построенным на грабеже и угнетении. И “листки” в громадном большинстве случаев были действительно объявлением войны, потому что разоблачение оказывало страшно возбуждающее действие, вызывало со стороны рабочих общее требование устранить самые вопиющие безобразия и готовность поддержать эти требования стачками. Сами фабриканты в конце концов до такой степени должны были признать значение этих листков, как объявления войны, что сплошь да рядом не хотели и дожидаться самой войны. Обличения, как и всегда, сделались сильны одним уже фактом своего появления, приобрели значение могучего нравственного давления. Случалось не раз, что одного появления листка оказывалось достаточно для удовлетворения всех или части требований. Одним словом, экономические (фабричные) обличения были и теперь остаются важным рычагом экономической борьбы. И это значение сохранится за ними, пока будет существовать капитализм, порождающий необходимо самозащиту рабочих. В самых передовых европейских странах можно наблюдать и теперь, как обличение безобразий какого-нибудь захолустного “промысла” или какой-нибудь всеми забытой отрасли домашней работы служит исходным пунктом к пробуждению классового сознания, к началу профессиональной борьбы и распространения социализма.

Преобладающее большинство русских социал-демократов последнего времени было почти всецело поглощено этой работой по организации фабричных обличении. Достаточно вспомнить “Раб. Мысль”, чтобы видеть, до какой степени доходило это поглощение, как при этом забывалось, что сама по себе это, в сущности, еще не социал-демократическая, а только тред-юнионистская деятельность. Обличения захватывали, в сущности, только отношения рабочих данной профессии к их хозяевам и достигали только того, что продавцы рабочей силы научались выгоднее продавать этот “товар” и бороться с покупателем на почве чисто коммерческой сделки. Эти обличения могли сделаться (при условии известного" использования их организацией революционеров) началом и составной частью социал-демократической деятельности, но могли также (а при условии преклонения пред стихийностью должны были) вести к “только-профессиональной” борьбе и к не социал-демократическому рабочему движению. Социал-демократия руководит борьбой рабочего класса не только за v выгодные условия продажи рабочей силы, а и за уничтожение того общественного строя, который заставляет неимущих продаваться богачам. Социал-демократия представляет рабочий класс не в его отношении к данной только группе предпринимателей, а в его отношении ко всем классам современного общества, к государству, как организованной политической силе. Понятно отсюда, что социал-демократы не только не могут ограничиться экономической борьбой, но и не могут допустить, чтобы организация экономических обличении составляла их преобладающую деятельность. Мы должны активно и взяться за политическое воспитание рабочего класса, || за развитие его политического сознания. С этим теперь, после первого натиска на “экономизм” со стороны “Зари” с “Искрой”, “все согласны” (хотя некоторые только на словах, как мы сейчас увидим).

Спрашивается, в чем же должно состоять политическое воспитание? Можно ли ограничиться пропагандой идеи о враждебности рабочего класса самодержавию? Конечно, нет. Недостаточно объяснять политическое угнетение рабочих (как недостаточно было объяснять им противоположность их интересов интересам хозяев). Необходимо агитировать по поводу каждого конкретного проявления этого угнетения (как мы стали агитировать по поводу конкретных проявлений экономического гнета). А так как это угнетение падает на самые различные классы общества, так как оно проявляется в самых различных областях жизни и деятельности, и профессиональной, и общегражданской, и личной, и семейной, и религиозной, и научной, и проч. и проч., то не очевидно ли, что мы не исполним своей задачи развивать политическое сознание рабочих, если мы не возьмем на себя организацию всестороннего политического обличения самодержавия? Ведь для того, чтобы Агитировать по поводу конкретных проявлений гнета, надо обличить эти проявления (как надо было обличать фабричные злоупотребления, чтобы вести экономическую агитацию)?

Казалось бы, это ясно? Но именно тут-то и оказывается, что с необходимостью всесторонне развивать политическое сознание “все” согласны только на словах. Тут-то и оказывается, что “Раб. Дело”, например, не только не брало на себя задачи организовать (или положить почин организации) всесторонних политических обличении, но стало тащить назад и “Искру”, которая взялась за эту задачу. Слушайте: “Политическая борьба рабочего класса есть лишь” (именно не лишь) “наиболее развитая, широкая и действительная форма экономической борьбы” (программа “Раб. Дела”, “Р. Д.” № 1, стр. 3). “Теперь перед социал-демократами стоит задача — как придать по возможности самой экономической борьбе политический характер” (Мартынов в № 10, стр. 42). “Экономическая борьба есть наиболее широко применимое средство для вовлечения массы в активную политическую борьбу” (резолюция съезда Союза и “поправки”: “Два съезда”, стр. 11 и 17). Все эти положения проникают собой “Раб. Дело”, как видит читатель, с самого его возникновения и вплоть до последних “инструкций редакции”, и все они выражают, очевидно, один взгляд на политическую агитацию и борьбу. Присмотритесь же к этому взгляду с точки зрения господствующего у всех “экономистов” мнения, что политическая агитация должна следовать за экономической. Верно ли это, что экономическая борьба есть вообще “наиболее широко применимое средство” для вовлечения массы в политическую борьбу? Совершенно неверно. Нисколько не менее “широко применимым” средством такого “вовлечения” являются все и всяческие проявления полицейского гнета и самодержавного бесчинства, а отнюдь не такие только проявления, которые связаны с экономической борьбой. Земские начальники и телесное наказание крестьян, взяточничество чиновников и обращение полиции с городским “простонародьем”, борьба с голодающими и травля народного стремления к свету и знанию, выколачивание податей и преследование сектантов, муштровка солдат и солдатское обращение со студентами и либеральной интеллигенцией, — почему все эти и тысячи других подобных проявлений гнета, непосредственно не связанных с “экономической” борьбой, представляют из себя вообще менее “широко применимые” средства и поводы политической агитации, вовлечения массы в политическую борьбу? Как раз напротив: в общей сумме тех жизненных случаев, когда рабочий страдает (за себя или за близких ему людей) от бесправия, произвола и насилия, — лишь небольшое меньшинство составляет, несомненно, случаи полицейского гнета именно в профессиональной борьбе. К чему же заранее суживать размах политической агитации, объявляя “наиболее широко применимым” лишь одно из средств, наряду с которыми для социал-демократа должны стоять другие, вообще говоря, не менее “широко применимые”?

Во времена давно, давно прошедшие (год тому назад!..) “Раб. Дело” писало: “Ближайшие политические требования становятся доступными для массы после одной или, в крайнем случае, нескольких стачек”, “как только правительство пустило в ход полицию и жандармерию” (№ 7, стр. 15, август 1900 года). Эта оппортунистическая теория стадий в настоящее время уже отвергнута Союзом, который делает нам уступку, заявляя: “нет никакой необходимости с самого начала вести политическую агитацию только на экономической почве” (“Два съезда”, стр. 11). Будущий историк русской социал-демократии из одного этого отрицания “Союзом” части своих старых заблуждений увидит лучше, чем из всяких длинных рассуждении, до какого принижения доводили социализм наши “экономисты”! Но какая же наивность была со стороны Союза воображать, что ценой этого отказа от одной формы сужения политики нас можно побудить согласиться на другую форму сужения! Не логичнее ли было бы и тут сказать, что экономическую борьбу следует вести как можно более широко, что ей всегда следует пользоваться для политической агитации, но “нет никакой необходимости” считать экономическую борьбу наиболее широко применимым средством для вовлечения массы в активную политическую борьбу?

Союз придает значение тому, что он заменил выражением “наиболее широко применимое средство” выражение “лучшее средство”, стоящее в соответственной резолюции 4-го съезда Еврейского рабочего союза (Бунда)в8. Мы, право, затруднились бы сказать, какая из этих резолюций лучше: по нашему мнению, обе хуже. И Союз и Бунд сбиваются тут (отчасти, может быть, даже бессознательно, под влиянием традиции) на экономическое, тред-юнионистское толкование политики. Дело нисколько, в сущности, не меняется от того, производится ли это посредством словечка: “лучший” или посредством словечка: “наиболее широко применимый”. Если бы Союз сказал, что “политическая агитация на экономической почве” есть наиболее широко применяемое (а не “применимое”) средство, то он был бы прав по отношению к известному периоду в развитии нашего социал-демократического движения. Именно он был бы прав по отношению к “экономистам”, по отношению к многим практикам (если не к большинству их) 1898—1901 годов, ибо эти практики-“экономисты”, действительно, политическую агитацию применяли (поскольку они вообще ее применяли!) почти исключительно на экономической почве. Такую политическую агитацию признавали и даже рекомендовали, как мы видели, и “Раб. Мысль” и “Группа самоосвобождения”! “Раб. Дело” должно было решительно осудить то, что полезное дело экономической агитации сопровождалось -вредным сужением политической борьбы, а оно вместо того объявляет наиболее широко применяемое (“экономистами”) средство наиболее широко применимым/ Неудивительно, что, когда мы называем этих людей “экономистами”, им ничего не остается, как ругать нас на все корки и “мистификаторами”, и “дезорганизаторами”, и “папскими нунциями”, и “клеветниками”, как плакать перед всеми и каждым, что им нанесли кровную обиду, как заявлять чуть ли не с клятвами: “в “экономизме” теперь решительно ни одна социал-демократическая организация не повинна”. Ах, эти клеветники, злые — политики! Не нарочно ли они весь “экономизм” выдумали, чтобы наносить людям, из-за одного только своего человеконенавистничества, обиды кровные?

Какой конкретный, реальный смысл имеет, в устах Мартынова, постановка социал-демократии задачи: “придать самой экономической борьбе политический характер”? Экономическая борьба есть коллективная борьба рабочих с хозяевами за выгодные условия продажи рабочей силы, за улучшение условий труда и жизни рабочих. Эта борьба по необходимости является борьбой профессиональной, потому что условия труда крайне разнообразны в разных профессиях, и, след., борьба за улучшение этих условий не может не вестись по профессиям (профессиональными союзами на Западе, профессиональными временными соединениями и листками в России и т. п.). Придать “самой экономической борьбе политический характер” значит, следовательно, добиваться осуществления тех же профессиональных требований, того же профессионального улучшения условий труда посредством “законодательных и административных мероприятий” (как выражается Мартынов на следующей, 43, странице своей статьи). Это именно делают и всегда делали все профессиональные рабочие союзы. Загляните в сочинение основательных ученых (и “основательных” оппортунистов) супругов Вебб, и вы увидите, что английские рабочие союзы давным-давно уже сознали и осуществляют задачу “придать самой экономической борьбе политический характер”, давным-давно борются за свободу стачек, за устранение всех и всяческих юридических препятствий кооперативному и профессиональному движению, за издание законов в защиту женщин и детей, за улучшение условий труда посредством санитарного и фабричного законодательства и пр.

Таким образом за пышной фразой: “придать самой экономической борьбе политический характер”, которая звучит “ужасно” глубокомысленно и революционно, прячется, в сущности, традиционное стремление принизить социал-демократическую политику до политики тред-юнионистской! Под видом исправления односторонности “Искры”, которая ставит — видите ли — “революционизирование догмы выше революционизирования жизни”, нам преподносят как нечто новое борьбу за экономические реформы. В самом деле, ровно ничего другого, кроме борьбы за экономические реформы, не содержится в фразе: “придать самой экономической борьбе политический характер”. И Мартынов сам бы мог додуматься до этого нехитрого вывода, если бы хорошенько вник в значение своих собственных слов. “Наша партия, — говорит он, выдвигая свое самое тяжелое орудие против “Искры”, — могла бы и должна была бы ставить правительству конкретные требования законодательных и административных мероприятий против экономической эксплуатации, против безработицы, против голода и т. д.” (стр. 42—43 в № 10 “Р. Д.”). Конкретные требования мероприятий — разве это не есть требование социальных реформ? И мы спрашиваем еще раз беспристрастных читателей, клевещем ли мы на рабочеделенцев (да простят мне это неуклюжее ходячее словечко!), называя их скрытыми бернштейнианцами, когда они выдвигают, как свое разногласие с “Искрой”, тезис о необходимости борьбы за экономические реформы?

Революционная социал-демократия всегда включала и включает в свою деятельность борьбу за реформы. Но “экономической” агитацией она пользуется для предъявления правительству не только требования всяких мероприятий, а также (и прежде всего) требования перестать быть самодержавным правительством. Кроме того, она считает своей обязанностью предъявлять правительству это требование не только на почве экономической борьбы, а и на почве всех вообще проявлений общественно-политической жизни. Одним словом, она подчиняет , борьбу за реформы, как часть целому, революционной борьбе за свободу и за социализм. Мартынов же воскрешает в иной форме теорию стадий, стараясь предписать непременно экономический, так сказать, путь развития политической борьбы. Выступая в момент революционного подъема с особой якобы “задачей” борьбы за реформы, он этим тащит партию назад и играет на руку и “экономическому” и либеральному оппортунизму.

Далее. Стыдливо спрятав борьбу за реформы под напыщенный тезис: “придать самой экономической борьбе политический характер”, Мартынов выставил как нечто особое одни только экономические (и даже одни только фабричные) реформы. Почему он это сделал, мы не знаем. Может быть, по недосмотру? Но если бы он имел в виду не только “фабричные” реформы, то тогда весь его тезис, только что нами приведенный, потерял бы всякий смысл. Может быть, потому, что он считает возможными и вероятными со стороны правительства “уступки” только в области экономической? Если да, то это странное заблуждение: уступки возможны и бывают и в области законодательства о розге, о паспортах, о выкупных платежах, о сектантстве, о цензуре и проч. и проч. “Экономические” уступки (или лжеуступки) для правительства, разумеется, всего дешевле и всего выгоднее, ибо оно надеется внушить этим доверие рабочим массам к себе. Но именно потому мы, социал-демократы, и не должны никоим образом и абсолютно ничем давать место мнению (или недоразумению), будто для нас дороже экономические реформы, будто мы именно их считаем особо важными и т. п. “Такие требования, — говорит Мартынов о выдвинутых им выше конкретных требованиях законодательных и административных мероприятий, — не были бы пустым звуком, потому что, суля известные осязательные результаты, они могли бы быть активно поддержаны рабочей массой”... Мы не “экономисты”, о нет! Мы только пресмыкаемся так же рабски пред “осязательностью” конкретных результатов, как господа Бернштейны, Прокоповичи, Струве, Р. М. и tutti quanti! Мы только даем понять (вместе с Нарцисом Тупорыловым), что все, что не “сулит осязательных результатов”, есть “пустой звук”! Мы только выражаемся так, как будто рабочая масса неспособна (и не доказала уже вопреки тем, кто сваливает на нее свое филистерство, свою способность) активно поддерживать всякий протест против самодержавия, даже абсолютно никаких осязательных результатов ей не сулящий!

Возьмите хотя бы те же, самим Мартыновым приведенные примеры о “мероприятиях” против безработицы и голода. В то время, как “Рабоч. Дело” занимается, судя по его обещанию, выработкой и разработкой “конкретных (в форме законопроектов?) требований законодательных и административных мероприятий”, “сулящих осязательные результаты”, — в это время “Искра”, “неизменно ставящая революционизирование догмы выше революционизирования жизни”, старалась объяснить неразрывную связь безработицы со всем капиталистическим строем, предупреждала, что “голод идет”, обличала полицейскую “борьбу с голодающими” и возмутительные “временно-каторжные правила”, в это время “Заря” выпускала отдельным оттиском, как агитационную брошюру, часть посвященного голоду Внутреннего обозрения”. Но, боже мой, как “односторонни” при этом были неисправимо-узкие ортодоксы, глухие к велениям “самой жизни” догматики! Ни в одной из их статей не было — о ужас! — на одного, ну можете себе представить: решительно ни одного “конкретного требования”, “сулящего осязательные результаты”! Несчастные догматики! Отдать их в науку Кричевским и Мартыновым для убеждения в том, что тактика есть Процесс роста, растущего и т. д., и что нужно самой экономической борьбе придать политический характер!

“Экономическая борьба рабочих с хозяевами и с правительством {“экономическая борьба с правительством”!!), кроме своего непосредственного революционного значения, имеет еще то значение, что она наталкивает рабочих непрерывно на вопрос об их политическом бесправии” (Мартынов, стр. 44). Мы выписали эту цитату не для того, чтобы повторять в сотый и тысячный раз сказанное уже выше, а для того, чтобы особо поблагодарить Мартынова за эту новую и превосходную формулировку: “Экономическая борьба рабочих с хозяевами и с правительством”. Какая прелесть! С каким неподражаемым талантом, с каким мастерским элиминированием всех частных разногласий и различии в оттенках между “экономистами” выражена здесь в кратком и ясном положении вся суть “экономизма”, начиная с призыва рабочих к “политической борьбе, которую они ведут в интересах общих, имея в виду улучшение положения всех рабочих”, продолжая теорией стадий и кончая резолюцией съезда о “наиболее широкой применимости” и проч. “Экономическая борьба с правительством” есть именно тред-юнионистская политика, от которой до социал-демократической политики еще очень и очень далеко.

 

б) ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК МАРТЫНОВ УГЛУБИЛ ПЛЕХАНОВА

 

“Как много появилось у нас в последнее время социал-демократических Ломоносовых!” заметил однажды один товарищ, имея в виду поразительную склонность многих из склонных к “экономизму” лиц доходить непременно “своим умом” до великих истин (вроде той, что экономическая борьба наталкивает рабочих на вопрос о бесправии) и игнорировать при этом, с великолепным пренебрежением гениального самородка, все то, что дало уже предыдущее развитие революционной мысли и революционного движения. Именно таким самородком является Ломоносов-Мартынов. Загляните в его статью: “Очередные вопросы” и вы увидите, как он подходит “своим умом” к тому, что давно уже сказано Аксельродом (о котором наш Ломоносов, разумеется, хранит полное молчание), как он начинает, например, понимать, что мы не можем игнорировать оппозиционность тех или иных слоев буржуазии (“Р. Д.” № 9, стр. 61, 62, 71 — сравни с “Ответом” Аксельроду редакции “Р. Дела”, стр. 22, 23—24) и т. п. Но — увы! — только “подходит” и только “начинает”, не более того, ибо мысли Аксельрода он все-таки настолько еще не понял, что говорит об “экономической борьбе с хозяевами и правительством”. В течение трех лет (1898—1901) “Раб. Дело” собиралось с силами, чтобы понять Аксельрода, и — и все-таки его не поняло! Может быть, это происходит тоже от того, что социал-демократия, “подобно человечеству”, всегда ставит себе одни лишь осуществимые задачи?

Но Ломоносовы отличаются не только тем, что они многого не знают (это бы еще было полбеды!), а также и тем, что они не сознают своего невежества. Это уже настоящая беда, и эта беда побуждает их сразу браться за “углубление” Плеханова.

“С тех пор, как Плеханов писал названную книжку (“О задачах социалистов в борьбе с голодом в России”), много воды утекло, — рассказывает Ломоносов-Мартынов. — Социал-демократы, которые руководили в течение 10 лет экономической борьбой рабочего класса... не успели еще дать широкое теоретическое обоснование партийной тактики. Теперь этот вопрос назрел, и, если бы мы захотели дать такое теоретическое обоснование, мы несомненно должны были бы значительно углубить те принципы тактики, которые развивал некогда Плеханов... Мы должны были бы теперь определить разницу между пропагандой и агитацией иначе, чем это сделал Плеханов” (Мартынов только что привел слова Плеханова: “пропагандист дает много идей одному лицу или нескольким лицам, а агитатор дает только одну или только несколько идей, зато он дает их целой массе лиц”). “Под пропагандой мы понимали бы революционное освещение всего настоящего строя или частичных его проявлений, безразлично, — делается ли это в форме доступной для единиц или для широкой массы. Под агитацией, в строгом смысле слова (sic!), мы понимали бы призыв массы к известным конкретным действиям, способствование непосредственному революционному вмешательству пролетариата в общественную жизнь”.

Поздравляем русскую — да и международную — социал-демократию с новой, мартыновской, терминологией, более строгой и более глубокой. До сих пор мы думали (вместе с Плехановым, да и со всеми вожаками международного рабочего движения), что пропагандист, если он берет, например, тот же вопрос о безработице, должен разъяснить капиталистическую природу кризисов, показать причину их неизбежности в современном обществе, обрисовать необходимость его преобразования в социалистическое общество и т. д. Одним словом, он должен дать “много идей”, настолько много, что сразу все эти идеи, во всей их совокупности, будут усваиваться лишь немногими (сравнительно) лицами. Агитатор же, говоря о том же вопросе, возьмет самый известный всем его слушателям и самый выдающийся пример, — скажем, смерть от голодания безработной семьи, усиление нищенства и т. п. — и направит все свои усилия на то, чтобы, пользуясь этим, всем и каждому знакомым фактом, дать “массе” одну идею: идею о бессмысленности противоречия между ростом богатства и ростом нищеты, постарается возбудить в массе недовольство и возмущение этой вопиющей несправедливостью, предоставляя полное объяснение этого противоречия пропагандисту. Пропагандист действует поэтому главным образом печатным, агитатор — живым словом. От пропагандиста требуются не те качества, что от агитатора. Каутского и Лафарга мы назовем, например, пропагандистами, Бебеля и Геда — агитаторами. Выделять же третью область или третью функцию практической деятельности, относя к этой функции “призыв массы к известным конкретным действиям”, есть величайшая несуразица, ибо “призыв”, как единичный акт, либо естественно и неизбежно дополняет собой и теоретический трактат, и пропагандистскую брошюру, и агитационную речь, либо составляет чисто исполнительную функцию. В самом деле, возьмите, например, теперешнюю борьбу германских социал-демократов против хлебных пошлин. Теоретики пишут исследования о таможенной политике, “призывая”, скажем, бороться за торговые договоры и за свободу торговли; пропагандист делает то же в журнале, агитатор — в публичных речах. “Конкретные действия” массы — в данный момент представляют из себя подпись петиций рейхстагу о неповышении хлебных пошлин. Призыв к этим действиям исходит посредственно от теоретиков, пропагандистов и агитаторов, непосредственно — от тех рабочих, которые разносят по фабрикам и по всяческим частным квартирам подписные листы. По “мартыновской терминологии” выходит, что Каутский и Бебель — оба пропагандисты, а разносчики подписных листов — агитаторы, не так ли?

Пример немцев напомнил мне немецкое слово Verballhornung, по-русски буквально: обалгорнивание. Иван Балгорн был лейпцигский издатель в XVI веке; издал он букварь, причем поместил, по обычаю, и рисунок, изображающий петуха; но только вместо обычного изображения петуха со шпорами на ногах он изобразил петуха без шпор, но с парой яиц около него. А на обложке букваря добавил: “исправленное издание Ивана Балгорна”. Вот с тех пор немцы и говорят Ver-ballhornung про такое “исправление”, которое на деле есть ухудшение. И невольно вспоминаешь про Балгорна, когда видишь, как Мартыновы “углубляют” Плеханова...

К чему “изобрел” наш Ломоносов эту путаницу? К иллюстрации того, что “Искра” “обращает внимание только на одну сторону дела, так же, как Плеханов это делал еще полтора десятка лет тому назад” (39). “У “Искры”, по крайней мере для настоящего времени, задачи пропаганды отодвигают на задний план задачи агитации” (52). Если перевести это последнее положение с мартыновского языка на общечеловеческий язык (ибо человечество еще не успело принять вновь открытой терминологии), то мы получим следующее: у “Искры” задачи политической пропаганды и политической агитации отодвигают на задний план задачу “ставить правительству конкретные требования законодательных и административных мероприятий”, “сулящие известные осязательные результаты” (или требования социальных реформ, если позволительно еще хоть разочек употребить старую терминологию старого человечества, которое еще не доросло до Мартынова). Предлагаем читателю сравнить с этим тезисом следующую тираду:

“Поражает нас в этих программах” (программах революционных социал-демократов) “и вечное выставление ими на первый план преимуществ деятельности рабочих в (несуществующем у нас) парламенте при полном игнорировании ими (благодаря их революционному нигилизму) важности участия рабочих в существующих у нас законодательных собраниях фабрикантов по фабричным делам... или хотя бы участия рабочих в городском самоуправлении...”

Автор этой тирады выражает немного прямее, яснее и откровеннее ту самую мысль, до которой дошел своим умом Ломоносов-Мартынов. Автор же этот — Р. М. в “Отдельном приложении к “Раб. Мысли”” (стр. 15).

 

в) ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОБЛИЧЕНИЯ

И “ВОСПИТАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОЙ АКТИВНОСТИ”

 

Выдвигая против “Искры” свою “теорию” “повышения активности рабочей массы”, Мартынов на самом деле обнаружил стремление принизить эту активность, ибо предпочтительным, особо важным, “наиболее широко применимым” средством пробуждения и поприщем этой активности он объявил ту же экономическую борьбу, пред которой пресмыкались и все “экономисты”. Потому и характерно это заблуждение, что оно свойственно далеко не одному Мартынову. На самом же деле “повышение активности рабочей массы” может быть достигнуто только при том условии, если мы не будем ограничиваться “политической агитацией на экономической почве”. А одним из основных условий необходимого расширения политической агитации является организация всесторонних политических обличении. Иначе как на этих обличениях не может воспитаться политическое сознание и революционная активность масс. Поэтому деятельность такого рода составляет одну из важнейших функций всей международной социал-демократии, ибо и политическая свобода нисколько не устраняет, а только несколько передвигает сферу направления этих обличении. Например, германская партия особенно укрепляет свои позиции и расширяет свое влияние именно благодаря неослабной энергии ее политически-обличительной кампании. Сознание рабочего класса не может быть истинно политическим сознанием, если рабочие не приучены откликаться на все и всяческие случаи произвола и угнетения, насилия и злоупотребления, к каким бы классам ни относились эти случаи; — и притом откликаться именно с социал-демократической, а не с иной какой-либо точки зрения. Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие на конкретных и притом непременно злободневных (актуальных) политических фактах и событиях не научатся наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях умственной, нравственной и политической жизни этих классов; — не научатся применять на практике материалистический анализ и материалистическую оценку всех сторон деятельности и жизни всех классов, слоев и групп населения. Кто обращает внимание, наблюдательность и сознание рабочего класса исключительно пли хотя бы преимущественно на него же, — тот не социал-демократ, ибо самопознание рабочего класса неразрывно связано с полной отчетливостью не только теоретических... вернее даже сказать: не столько теоретических, сколько на опыте политической жизни выработанных представлений о взаимоотношении всех классов современного общества. Вот почему так глубоко вредна и так глубоко реакционна по своему практическому значению проповедь наших “экономистов”, что экономическая борьба есть наиболее широко применимое средство вовлечения масс в политическое движение. Чтобы стать социал-демократом, рабочий должен ясно представлять себе экономическую природу и социально-политический облик помещика и попа, сановника и крестьянина, студента и босяка, знать их сильные и слабые стороны, уметь разбираться в тех ходячих фразах и всевозможных софизмах, которыми прикрывает каждый класс и каждый слой свои эгоистические поползновения и свое настоящее “нутро”, уметь разбираться в том, какие учреждения и законы отражают и как именно отражают те или другие интересы. А это “ясное представление” не почерпнешь ни из какой книжки: его могут дать только живые картины и по горячим следам составленные обличения того, что происходит в данный момент вокруг нас, о чем говорят по-своему или хотя бы перешептываются все и каждый, что выражается в таких-то событиях, в таких-то цифрах, в таких-то судебных приговорах и проч., и проч., и проч. Эти всесторонние политические обличения представляют из себя необходимое и основное условие воспитания революционной активности масс.

Почему русский рабочий мало еще проявляет свою революционную активность по поводу зверского обращения полиции с народом, по поводу травли сектантов, битья крестьян, по поводу безобразий цензуры, истязаний солдат, травли самых невинных культурных начинаний и т. п.? Не потому ли, что его не “наталкивает” на это “экономическая борьба”, что ему мало “сулит” это “осязательных результатов”, мало дает “положительного”? Нет, подобное мнение есть, повторяем, не что иное, как попытка свалить с больной головы на здоровую, свалить свое собственное филистерство (бернштейнианство тож) на рабочую массу. Мы должны винить себя, свою отсталость от движения масс, что мы не сумели еще организовать достаточно широких, ярких, быстрых обличении всех этих гнусностей. Сделай мы это (а мы должны сделать и можем сделать это), — и самый серый рабочий поймет или почувствует, что над студентом и сектантом, мужиком и писателем ругается и бесчинствует та самая темная сила, которая так гнетет и давит его на каждом шагу его жизни, а, почувствовав это, он захочет, неудержимо захочет отозваться и сам, он сумеет тогда — сегодня устроить кошачий концерт цензорам, завтра демонстрировать пред домом усмирившего крестьянский бунт губернатора, послезавтра проучить тех жандармов в рясе, что делают работу святой инквизиции, и т. д. Мы еще очень мало, почти ничего не сделали для того, чтобы бросать в рабочие массы всесторонние и свежие обличения. Многие из нас и не сознают еще этой своей обязанности, а стихийно волочатся за “серой текущей борьбой” в узких рамках фабричного быта. При таком положении дел говорить: ““Искра” имеет тенденцию умалять значение поступательного хода серой текущей борьбы по сравнению с пропагандой блестящих и законченных идей” (Мартынов, стр. 61) — значит тащить партию назад, значит защищать и прославлять нашу неподготовленность, отсталость.

Что же касается до призыва массы к действию, то это выйдет само собой, раз только есть налицо энергичная политическая агитация, живые и яркие обличения. Поймать кого-либо на месте преступления и заклеймить перед всеми и повсюду тотчас же — это действует само по себе лучше всякого “призыва”, это действует зачастую так, что потом и нельзя будет определить, кто собственно “призывал” толпу и кто собственно выдвинул тот или иной план демонстрации и т. п. Призвать — не в общем, а в конкретном смысле слова — можно только на месте действия, призвать может только тот, кто сам и сейчас идет. А наше дело, дело социал-демократических публицистов, углублять, расширять и усиливать политические обличения и политическую агитацию.

Кстати о “призывах”. Единственным органом, который до весенних событий призвал рабочих активно вмешаться в такой, не сулящий решительно никаких осязательных результатов рабочему, вопрос, как отдача студентов в солдаты, — была “Искра”. Тотчас же после опубликования распоряжения 11 января об “отдаче 183 студентов в солдаты” “Искра” поместила статью об этом (№ 2, февраль) и, до какого бы то ни было начала демонстраций, прямо звала “рабочего идти на помощь студенту”, звала “народ” открыто ответить правительству на его дерзкий вызов. Мы спрашиваем всех и каждого: как и чем объяснить то выдающееся обстоятельство, что, говоря так много о “призывах”, выделяя “призывы” даже в особый вид деятельности, Мартынов ни словечком не упомянул об этом призыве? И не филистерством ли является после этого мартыновское объявление “Искры” одностороннею, так как она недостаточно “призывает” к борьбе за требования, “сулящие осязательные результаты”?

Наши “экономисты”, и в том числе “Рабочее Дело”, имели успех благодаря тому, что подделывались под неразвитых рабочих. Но рабочий-социал-демократ, рабочий-революционер (а число таких рабочих все растет) отвергнет с негодованием все эти рассуждения о борьбе за требования, “сулящие осязательные результаты”, и проч., ибо он поймет, что это только варианты старой песенки о копейке на рубль. Такой рабочий скажет своим советчикам из “Р. Мысли” и из “Раб. Дела”: зря вы суетитесь, господа, вмешиваясь чересчур усердно в то дело, с которым мы и сами справляемся, и отлынивая от исполнения ваших настоящих обязанностей. Совсем ведь это неумно, когда вы говорите, что задача социал-демократов придать самой экономической борьбе политический характер; это только начало, и не в этом главная задача социал-демократов, ибо во всем мире и в России в том числе полиция нередко сама начинает придавать экономической борьбе политический характер, рабочие сами научаются понимать, за кого стоит правительство. Ведь та “экономическая борьба рабочих с хозяевами и правительством”, с которой вы носитесь, точно с открытой вами Америкой, — ведется в массе русских захолустий самими рабочими, слышавшими о стачках, но о социализме почитай-то ничего и не слыхавшими. Ведь та “активность” нас, рабочих, которую вы все хотите поддерживать, выставляя конкретные требования, сулящие осязательные результаты, в нас уже есть, и мы сами в нашей будничной, профессиональной, мелкой работе выставляем эти конкретные требования зачастую без всякой помощи интеллигентов. Но нам мало такой активности; мы не дети, которых можно накормить кашицей одной “экономической” политики; мы хотим знать все то, что знают и другие, мы хотим подробно познакомиться со всеми сторонами политической жизни и активно участвовать во всяком и каждом политическом событии. Для этого нужно, чтобы интеллигенты поменьше твердили то, что мы и сами знаем, а побольше дали нам того, чего мы еще не знаем, чего мы сами из своего фабричного и “экономического” опыта и узнать никогда не можем, именно: политического знания. Это знание можете приобрести себе вы, интеллигенты, и вы обязаны доставлять нам его во сто и в тысячу раз больше, чем вы это делали до сих пор, и притом доставлять не в виде только рассуждении, брошюр и статей (которые часто бывают — простите за откровенность! — скучноваты), а непременно в виде живых обличении того, что именно в данное время делает наше правительство и наши командующие классы во всех областях жизни. Исполняйте-ка поусерднее эту свою обязанность, и поменьше толкуйте о “повышении активности рабочей массы”. У нас активности гораздо больше, чем вы думаете, и мы умеем поддерживать открытой, уличной борьбой даже требования, никаких “осязательных результатов” не сулящие! И не вам “повышать” нашу активность, ибо у вас самих как раз активности-то и не хватает. Поменьше преклоняйтесь пред стихийностью и побольше думайте о повышении своей активности, господа!

 

г) ЧТО ОБЩЕГО МЕЖДУ ЭКОНОМИЗМОМ

И ТЕРРОРИЗМОМ?

 

Выше, в примечании, мы сопоставили “экономиста” и не социал-демократа-террориста, случайно оказавшихся солидарными. Но, вообще говоря, между теми и другими есть не случайная, а необходимая внутренняя связь, о которой нам еще ниже придется говорить и коснуться которой необходимо именно по вопросу о воспитании революционной активности. У “экономистов” и современных террористов есть один общий корень: это именно то преклонение пред стихийностью, о котором мы говорили в предыдущей главе, как о явлении общем, и которое мы рассматриваем теперь в его влиянии на область политической деятельности и политической борьбы. На первый взгляд, наше утверждение может показаться парадоксом: до такой степени велика, по-видимому, разница между людьми, подчеркивающими “серую текущую борьбу”, — и людьми, зовущими к наиболее самоотверженной борьбе отдельных лиц. Но это не парадокс. “Экономисты” и террористы преклоняются перед разными полюсами стихийного течения: “экономисты” — перед стихийностью “чисто рабочего движения”, террористы — перед стихийностью самого горячего возмущения интеллигентов, не умеющих или не имеющих возможности связать революционную работу в одно целое с рабочим движением. Кто изверился или никогда не верил в эту возможность, тому действительно трудно найти иной выход своему возмущенному! чувству и своей революционной энергии, кроме террора' Таким образом, преклонение пред стихийностью в обоих указанных нами направлениях есть не что иное, как начало осуществления знаменитой программы “Credo”: рабочие ведут себе свою “экономическую борьбу с хозяевами и правительством” (да простит нам автор “Credo”, что мы выражаем его мысль мартыновскими словами! Мы находим, что вправе делать это, ибо и в “Credo” говорится о том, как рабочие в экономической борьбе “наталкиваются на политический режим”), — а интеллигенты ведут себе своими силами политическую борьбу, естественно, при помощи террора! Это совершенно логичный и неизбежный вывод, на котором нельзя не настаивать, хотя бы те, кто начинает осуществлять эту программу, сами и, не сознавали его неизбежности. Политическая деятельность имеет свою логику, не зависящую от сознания тех, кто в самых лучших намерениях взывает либо к террору, либо к приданию политического характера самой экономической борьбе. Благими намерениями вымощен ад, и в данном случае благие намерения не спасают еще от стихийного влечения по “линии наименьшего сопротивления”, по линии чисто буржуазной программы “Credo”. He случайно ведь также и то обстоятельство, что многие русские либералы — и явные либералы и носящие марксистскую маску — всей душой сочувствуют террору и стараются поддержать подъем террористических настроений в данный момент.

И вот, когда возникла “революционно-социалистическая группа Свобода”, поставившая себе задачей именно всестороннее содействие рабочему движению, но с включением в программу террора и с эмансипированном, так сказать, себя от социал-демократии, — то этот факт дал еще и еще подтверждение замечательной прозорливости П. Б. Аксельрода, который буквально предсказал эти результаты социал-демократических шатаний еще в конце 1897 года (“К вопросу о современных задачах и тактике”) и набросал свои знаменитые “две перспективы”. Все последующие споры и разногласия между русскими социал-демократами заключаются уже, как растение в семячке, в этих двух перспективах.

С указанной точки зрения становится понятно и то, что “Раб. Дело”, не устоявшее против стихийности “экономизма”, не устояло также и против стихийности терроризма. Очень интересно здесь отметить ту особенную аргументацию в защиту террора, которую выдвинула “Свобода”. Устрашающую роль террора она “совершенно отрицает” (“Возрождение революционизма”, стр. 64) но зато выдвигает его “эксцитативное (возбуждающее) значение”. Это характерно, во-первых, как одна из стадий разложения и упадка того традиционного (досоциал-демократического) круга идей, который заставлял держаться за террор.. Признать, что правительство теперь “устрашить” — а следовательно, и дезорганизовать — террором нельзя, — значит, в сущности, совершенно осудить террор как систему борьбы, как программой освящаемую сферу деятельности. Во-вторых, это еще более характерно, как образец непонимания наших насущных задач в деле “воспитания революционной активности масс”. “Свобода” пропагандирует террор как средство “возбуждать” рабочее движение, дать ему “сильный толчок”. Трудно себе представить аргументацию, которая бы более наглядно опровергала сама себя! Неужели, спрашивается, в русской жизни мало еще таких безобразий, что нужно выдумывать особые “возбуждающие” средства? И, с другой стороны, если кто не возбуждается и невозбудим даже русским произволом, то не очевидно ли, что на единоборство правительства с горсткой террористов он тоже будет смотреть “ковыряя в носу”? В том-то и дело, что рабочие массы очень возбуждаются гнусностями русской жизни, но мы не умеем собирать, если можно так выразиться, и концентрировать все те капли и струйки народного возбуждения, которые высачиваются русской жизнью в количестве неизмеримо большем, чем все мы себе представляем и думаем, но которые надо именно соединить в один гигантский поток. Что это осуществимая задача, это неопровержимо доказывает громадный рост рабочего движения и отмеченная уже выше жадность рабочие к политической литературе. Призывы же к террору, равно как и призывы к тому, чтобы придать самой экономической борьбе политический характер, представляют из себя разные формы отлыниванья от самой настоятельной обязанности русских революционеров: организовать ведение всесторонней политической агитации. “Свобода” хочет заменить агитацию террором, признаваясь прямо, что, “раз начнется усиленная, энергичная агитация в массах, его эксцитативная (возбуждающая) роль сыграна” (стр. 68 “Возрожд. революцией.”). Это как раз и показывает, что и террористы и “экономисты” недооценивают революционную активность масс, вопреки явному свидетельству весенних событий, причем одни бросаются искать искусственных “возбудителей”, другие говорят о “конкретных требованиях”. И те и другие недостаточно обращают внимание на развитие своей собственной активности в деле политической агитации и организации политических обличений. А заменить этого дела невозможно ничем другим 'ни теперь, ни когда бы то ни было в иное время.

 

д) РАБОЧИЙ КЛАСС КАК ПЕРЕДОВОЙ БОРЕЦ

ЗА ДЕМОКРАТИЮ

 

Мы видели, что ведение самой широкой политической агитации, а следовательно, и организация всесторонних политических обличении есть безусловно необходимая и настоятельнее всего необходимая задача деятельности, если это деятельность истинно социал-демократическая. Но мы сделали этот вывод, исходя только из самой насущной потребности рабочего класса в политическом знании и политическом воспитании. Между тем только такая постановка вопроса была бы слишком узка, игнорировала бы общедемократические задачи всякой социал-демократии вообще и современной русской социал-демократии в особенности. Чтобы возможно конкретнее пояснить это положение, попробуем подойти к делу с самой “близкой” для “экономиста”, именно с практической стороны. “Все согласны”, что необходимо развивать политическое сознание рабочего класса. Спрашивается, как это сделать и что надо для того, чтобы это сделать? Экономическая борьба “наталкивает” рабочих только на вопросы об отношении правительства к рабочему классу и поэтому, сколько бы мы ни трудились над задачей “придать самой экономической борьбе политический характер”, мы никогда не сможем развить политическое сознание рабочих (до ступени социал-демократического политического сознания) в рамках этой задачи, ибо самые эти рамки узки. Мартыновская формула ценна для нас вовсе не потому, что она иллюстрирует способность Мартынова путать, а потому, что она рельефно выражает основную ошибку всех “экономистов”, именно убеждение, что можно развить классовое политическое сознание рабочих извнутри, так сказать, их экономической борьбы, т. е. исходя только (или хотя бы главным образом) из этой борьбы, базируясь только (или хотя бы главным образом) на этой борьбе. Такой взгляд в корне ошибочен, — и именно потому, что “экономисты”, сердясь на нас за полемику против них, не хотят подумать хорошенько об источнике разногласий, и получается такая вещь, что мы буквально не понимаем друг друга, говорим на разных языках.

Классовое политическое сознание может быть принесено рабочему только извне, то есть извне экономической борьбы, извне сферы отношений рабочих к хозяевам. Область, из которой только и можно почерпнуть это знание, есть область отношений всех классов и слоев к государству и правительству, область взаимоотношений между всеми классами. Поэтому на вопрос: что делать, чтобы принести рабочим политическое знание? нельзя давать один только тот ответ, которым в большинстве случаев довольствуются практики, не говоря уже о практиках, склонных к “экономизму”, именно ответ: “идти к рабочим”. Чтобы принести рабочим политическое знание, социал-демократы должны идти во все классы населения, должны рассылать во все стороны отряды своей армии.

Мы нарочно выбираем такую угловатую формулировку, нарочно выражаемся упрощенно резко — вовсе не из желания говорить парадоксы, а для того, чтобы хорошенько “натолкнуть” “экономистов” на те задачи, которыми они непростительно пренебрегают, на то различие между тред-юнионистской и социал-демократической политикой, которого они не хотят понять. И потому мы просим читателя не горячиться, а внимательно дослушать нас до конца.

Возьмите наиболее распространенный в последние годы тип кружка социал-демократов и присмотритесь к его работе. Он имеет “связи с рабочими” и удовлетворяется этим, издавая листки, в которых бичуются фабричные злоупотребления, пристрастное к капиталистам поведение правительства и полицейские насилия; на собраниях с рабочими беседа не выходит обыкновенно или почти не выходит за пределы тех же тем; рефераты и беседы по истории революционного движения, по вопросам внутренней и внешней политики нашего правительства, по вопросам экономической эволюции России и Европы и положения в современном обществе тех или иных классов и т. п. представляют из себя величайшую редкость, о систематическом приобретении и расширении связей в других классах общества никто и не помышляет. В сущности, идеалом деятеля рисуется в большинстве случаев для членов такого кружка нечто гораздо более похожее на секретаря тред-юниона, чем на социалиста — политического вождя. Ибо секретарь любого, например, английского тред-юниона всегда помогает рабочим вести экономическую борьбу, организует фабричные обличения, разъясняет несправедливость законов и мероприятий, стесняющих свободу стачек, свободу выставления сторожевых постов (для предупреждения всех и каждого, что на данном заводе стачка), разъясняет пристрастность третейского судьи, принадлежащего к буржуазным классам народа, и пр. и пр. Одним словом, всякий секретарь тред-юниона ведет и помогает вести “экономическую борьбу с хозяевами и с правительством”. И нельзя достаточно настаивать на том, что это еще не социал-демократизм, что идеалом социал-демократа должен быть не секретарь тред-юниона, а народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались, умеющий обобщать все эти проявления в одну картину полицейского насилия и капиталистической эксплуатации, умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования, чтобы разъяснять всем и каждому всемирно-историческое значение освободительной борьбы пролетариата. Сравните, например, таких деятелей, как Роберт Найт (известный секретарь и вождь общества котельщиков, одного из самых могущественных английских тред-юнионов) и Вильгельм Либкнехт — и попробуйте применить к ним те противоположения, в которые укладывает Мартынов свои разногласия с “Искрой”. Вы увидите, — я начинаю перелистывать статью Мартынова, — что Р. Найт гораздо больше “призывал массы к известным конкретным действиям” (39), а В. Либкнехт больше занимался “революционным освещением всего настоящего строя или частичных его проявлений” (38—39); что Р. Найт “формулировал ближайшие требования пролетариата и указывал на средства к их осуществлению” (41), а В. Либкнехт, делая и это, не отказывался также “одновременно руководить активной деятельностью разных оппозиционных слоев”, “диктовать для них положительную программу действий” (41); что Р. Найт старался именно “придать по возможности самой экономической борьбе политический характер” (42) и прекрасно умел “ставить правительству конкретные требования, сулящие известные осязательные результаты” (43), тогда как В. Либкнехт гораздо более занимался “односторонними” “обличениями” (40); что Р. Найт больше придавал значения “поступательному ходу серой текущей борьбы” (61), а В. Либкнехт — “пропаганде блестящих и законченных идей” (61); что В. Либкнехт создавал из руководимой им газеты именно “орган революционной оппозиции, обличающий наши порядки, и преимущественно политические порядки, поскольку они сталкиваются с интересами самых различных слоев населения” (63), тогда как Р. Найт “работал для рабочего дела в тесной органической связи с пролетарской борьбой” (63) — если понимать “тесную и органическую связь” в смысле того преклонения пред стихийностью, которое мы изучали выше на примерах Кричевского и Мартынова — и “суживал сферу своего воздействия”, уверенный, конечно, как и Мартынов, в том, что он “тем самым осложнял самое воздействие” (63). Одним словом, вы увидите, что de facto Мартынов принижает социал-демократию до тред-юнионизма, хотя делает он это, разумеется, отнюдь не потому, чтобы он не желал добра социал-демократии, а просто потому, что он немножечко поспешил углублять Плеханова вместо того, чтобы дать себе труд понять Плеханова.

Но вернемся к нашему изложению. Мы сказали, что социал-демократ, если он не на словах только стоит за необходимость всестороннего развития политического сознания пролетариата, должен “идти во все классы населения”. Являются вопросы: как это сделать? есть ли у нас силы для этого? есть ли почва для такой работы во всех других классах? не будет ли это означать отступление или вести к отступлению от классовой точки зрения? Остановимся на этих вопросах.

Идти во все классы населения” мы должны и в качестве теоретиков, и в качестве пропагандистов, и в качестве агитаторов, и в качестве организаторов. Что теоретическая работа социал-демократов должна направляться на изучение всех особенностей социального и политического положения отдельных классов, — в этом никто не сомневается. Но делается в этом отношении очень и очень мало, непропорционально мало сравнительно с работой, направленной на изучение особенностей фабричного быта. В комитетах и кружках вы встретите людей, углубляющихся даже в специальное ознакомление с каким-нибудь железоделательным производством, — но почти не найдете примеров, чтобы члены организаций (вынужденные, как это часто бывает, отойти по тем или иным причинам от практической работы) специально занимались собиранием материалов по какому-нибудь злободневному вопросу нашей общественной и политической жизни, могущему дать повод для социал-демократической работы в других слоях населения. Говоря о малой подготовленности большинства современных руководителей рабочего движения, нельзя не упомянуть и о подготовке в этом отношении, ибо это тоже связано с “экономическим” пониманием “тесной органической связи с пролетарской борьбой”. Но главное, разумеется, — пропаганда и агитация во всех слоях народа. Западноевропейскому социал-демократу облегчают эту задачу народные собрания и сходки, на которые приходит всякий желающий, — облегчает парламент, в котором он говорит пред депутатами от всех классов. У нас нет ни парламента, ни свободы сходок, — но мы умеем тем не менее устраивать собрания с рабочими, которые хотят слушать социал-демократа. Мы должны также уметь устраивать собрания с представителями всех и всяческих классов населения, какие только хотят слушать демократа. Ибо тот не социал-демократ, кто забывает на деле, что “коммунисты поддерживают всякое революционное движение”, что мы обязаны поэтому пред всем народом излагать и подчеркивать общедемократические задачи, не скрывая ни на минуту своих социалистических убеждений. Тот не социал-демократ, кто забывает на деле о своей обязанности быть впереди всех в постановке, обострении и разрешении всякого общедемократического вопроса.

“С этим решительно все согласны!” — перебивает нас нетерпеливый читатель — и новая инструкция для редакции “Раб. Дела”, принятая на последнем союзном съезде, прямо говорит: “Поводами к политической пропаганде и агитации должны служить все явления и события общественной и политической жизни, которые затрагивают пролетариат либо непосредственно как особый класс, либо как авангард всех революционных сил в борьбе за свободу” (“Два съезда”, стр. 17, курсив наш). Да, это очень верные и очень хорошие слова, и мы были бы вполне довольны, если бы “Р. Дело” понимало их, если бы оно не говорило наряду с этими словами того, что идет вразрез с ними. Мало ведь назвать себя “авангардом”, передовым отрядом, — надо и действовать так, чтобы все остальные отряды видели и вынуждены были признать, что мы идем впереди. И мы спрашиваем читателя: неужели же представители остальных “отрядов” такие дураки, чтобы поверить нам на слоро насчет “авангарда”? Представьте только себе конкретно такую картину. В “отряд” русских образованных радикалов или либеральных конституционалистов является социал-демократ и говорит: мы — авангард; “теперь перед нами стоит задача — как придать по возможности самой экономической борьбе политический характер”. Сколько-нибудь умный радикал или конституционалист (а среди русских радикалов и конституционалистов много умных людей) только усмехнется, услыхав такую речь, и скажет (про себя, конечно, ибо он в большинстве случаев опытный дипломат): “ну, и простоват же этот “авангард”! Не понимает даже того, что ведь это наша задача, задача передовых представителей буржуазной демократии — придать самой экономической борьбе рабочих политический характер. Ведь и мы, как и все западноевропейские буржуа, хотим втянуть рабочих в политику, но только именно в тред-юнионистскую, а не в социал-демократическую политику. Тред-юнионистская политика рабочего класса есть именно буржуазная политика рабочего класса. А формулировка этим “авангардом” его задачи есть именно формулировка тред-юнионистской политики! Поэтому пускай даже называют они себя, сколько угодно, социал-демократами. Не ребенок же я, в самом деле, чтобы мне из-за ярлыков горячиться! Только пусть не поддаются этим зловредным ортодоксальным догматикам, пусть оставляют “свободу критики” за теми, кто бессознательно тащит социал-демократию в тред-юнионистское русло!”

И легкая усмешка нашего конституционалиста превратится в гомерический хохот, когда он узнает, что говорящие об авангарде социал-демократии социал-демократы в настоящее время почти полного господства стихийности в нашем движении всего больше на свете боятся “преуменьшения стихийного элемента”, боятся “уменьшить значение поступательного хода серой текущей борьбы по сравнению с пропагандой блестящих и законченных идей” и проч. и проч.! “Передовой” отряд, который боится, как бы сознательность не обогнала стихийности, который боится выдвинуть смелый “план”, вынуждающий общее признание и у несогласно мыслящих! Да уж не смешивают ли они слово авангард с словом арьергард?

Вдумайтесь, в самом деле, в следующее рассуждение Мартынова. Он говорит на стр. 40, что обличительная тактика “Искры” одностороння, что, “сколько бы мы ни сеяли недоверия и ненависти к правительству, мы цели не достигнем, покуда нам не удастся развить достаточную активную общественную энергию для его низвержения”. Это, в скобках сказать, знакомая уже нам забота о повышении активности массы при стремлении принизить свою активность. Но дело теперь не в этом. Мартынов говорит здесь, следовательно, о революционной энергии (“для низвержения”). И к какому же он приходит выводу? Так как в обычное время разные общественные слои неизбежно идут вразброд, то “ввиду этого ясно, что мы, социал-демократы, не можем одновременно руководить активной деятельностью разных оппозиционных слоев, не можем для них диктовать положительную программу действий, не можем им указывать, какими способами следует изо дня в день бороться за свои интересы... Либеральные слои уже сами позаботятся о той активной борьбе за свои ближайшие интересы, которая их столкнет лицом к лицу с нашим политическим режимом” (41). Таким образом, начав говорить о революционной энергии, об активной борьбе за низвержение самодержавия, Мартынов сейчас же сбился на профессиональную энергию, на активную борьбу за ближайшие интересы! Понятно само собой, что мы не можем руководить борьбой студентов, либералов и проч. за их “ближайшие интересы”, но ведь не об этом же была речь, почтеннейший “экономист”! Речь шла о возможном и необходимом участии разных общественных слоев в низвержении самодержавия, а этой “активной деятельностью разных оппозиционных слоев” мы не только можем, но и непременно должны руководить, если мы хотим быть “авангардом”. О том, чтобы наши студенты, наши либералы и пр. “сталкивались лицом к лицу с нашим политическим режимом”, позаботятся не только они сами, — об этом прежде всего и больше всего позаботится сама полиция и сами чиновники самодержавного правительства. Но “мы”, если мы хотим быть передовыми демократами, должны позаботиться о том, чтобы наталкивать людей, недовольных собственно только университетскими или только земскими и т. п. порядками, на мысль о негодности всего политического порядка. Мы должны взять на себя задачу организовать такую всестороннюю политическую борьбу под руководством нашей партии, чтобы посильную помощь этой борьбе и этой партии могли оказывать и действительно стали оказывать все и всякие оппозиционные слои. Мы должны вырабатывать из практиков социал-демократов таких политических вождей, которые бы умели руководить всеми проявлениями этой всесторонней борьбы, умели в нужную минуту “продиктовать положительную программу действий” и волнующимся студентам, и недовольным земцам, и возмущенным сектантам, и обиженным народным учителям, и проч., и проч. Поэтому совершенно неверно утверждение Мартынова, что “по отношению к ним мы можем выступать лишь в отрицательной роли обличителя порядков... Мы можем только рассеивать их надежды на разные правительственные комиссии” (курсив наш). Говоря это, Мартынов показывает тем самым, что он ровнехонько ничего не понимает в вопросе о действительной роли революционного “авангарда”. И если читатель примет это во внимание, то ему станет понятен истинный смысл следующих заключительных слов Мартынова: ““Искра” есть орган революционной оппозиции, обличающий наши порядки, и преимущественно политические порядки, поскольку они сталкиваются с интересами самых различных слоев населения. Мы же работаем и будем работать для рабочего дела в тесной органической связи с пролетарской борьбой. Суживая сферу своего воздействия, мы тем самым осложняем самое воздействие” (63). Истинный смысл этого вывода такой: “Искра” хочет поднимать тред-юнионистскую политику рабочего класса (которой по недоразумению, неподготовленности или по убеждению ограничиваются у нас так часто практики) до социал-демократической политики. А “Раб. Дело” хочет принижать социал-демократическую политику до тред-юнионистской. И при этом еще оно уверяет всех и каждого, что это — “вполне совместимые позиции в общем деле” (63). О, sancta simplicitas!

Пойдем дальше. Есть ли у нас силы для того, чтобы направить свою пропаганду и агитацию во все классы населения? Конечно, да. Наши “экономисты”, склонные нередко отрицать это, упускают из виду тот гигантский шаг вперед, который сделало наше движение с 1894 (приблизительно) по 1901 г. Истинные “хвостисты”, они живут зачастую в представлениях давно миновавшего периода начала движения. Тогда у нас действительно было поразительно мало сил, тогда была естественна и законна решимость всецело уйти в работу среди рабочих и сурово осуждать всякие отклонения от нее, тогда вся задача состояла в том, чтобы упрочиться в рабочем классе. Теперь в движение втянута гигантская масса сил, к нам идут все лучшие представители молодого поколения образованных классов, везде и повсюду по всей провинции вынуждены сидеть люди, принимавшие уже или желающие принять участие в движении, люди, тяготеющие к социал-демократии (тогда как в 1894 г. по пальцам можно было пересчитать русских социал-демократов). Один из основных политических и организационных недостатков нашего движения, — что мы не умеем занять все эти силы, дать всем подходящую работу (подробнее мы скажем об этом в следующей главе). Громадное большинство этих сил совершенно лишено возможности “идти к рабочим”, так что об опасности отвлечь силы от нашего основного дела не может быть и речи. А для доставления рабочим настоящего, всестороннего и живого политического знания необходимы “свои люди”, социал-демократы, везде и повсюду, во всех общественных слоях, на всяких позициях, дающих возможность знать внутренние пружины нашего государственного механизма. И необходимы такие люди не только в пропагандистском и агитационном, но еще более в организационном отношении.

Есть ли почва для деятельности во всех классах населения? Кто не видит этого, тот опять-таки отстает своей сознательностью от стихийного подъема масс. Рабочее движение вызвало и продолжает вызывать недовольство в одних, надежды на поддержку оппозиции в других, сознание невозможности самодержавия и неизбежности его краха в третьих. Мы были бы только на словах “политиками” и социал-демократами (как очень и очень часто бывает в действительности), если бы не сознавали своей задачи использовать все и всякие проявления недовольства, собрать и подвергнуть обработке все крупицы хотя бы зародышевого протеста. Не говорим уже о том, что вся многомиллионная масса трудящегося крестьянства, кустарей, мелких ремесленников и проч. всегда жадно стала бы слушать проповедь сколько-нибудь умелого социал-демократа. Но разве можно указать хотя бы один класс населения, в котором не было бы людей, групп и кружков, недовольных бесправием и произволом, а потому доступных проповеди социал-демократа, как выразителя самых наболевших общедемократических нужд? А кто хочет конкретно представить себе эту политическую агитацию социал-демократа во всех классах и слоях населения, тому мы укажем на политические обличения в широком смысле этого слова, как на главное (но, разумеется, не единственное) средство этой агитации.

“Мы должны, — писал я в статье “С чего начать?” (“Искра” № 4, май 1901 г.), о которой нам придется подробно беседовать ниже, — пробудить во всех сколько-нибудь сознательных слоях народа страсть политических обличении. Не надо смущаться тем, что политически обличительные голоса так слабы, редки и робки в настоящее время. Причина этого — отнюдь не повальное примирение с полицейским произволом. Причина — та, что у людей, способных и готовых обличать, нет трибуны, с которой бы они могли говорить, — нет аудитории, страстно слушающей и ободряющей ораторов, — что они не видят нигде в народе такой силы, к которой бы стоило труда обращаться с жалобой на “всемогущее” русское правительство... Мы в состоянии теперь, и мы обязаны создать трибуну для всенародного обличения царского правительства; — такой трибуной должна быть социал-демократическая газета”.

Именно такой идеальной аудиторией для политических обличении является рабочий класс, которому всестороннее и живое политическое знание нужно прежде всего и больше всего; который наиболее способен претворять это знание в активную борьбу, хотя бы она никаких “осязательных результатов” и не сулила. А трибуной для всенародных обличении может быть только общерусская газета. “Без политического органа немыслимо в современной Европе движение, заслуживающее название политического”, а Россия в этом отношении, несомненно, относится также к современной Европе. Печать давно стала уже у нас силой — иначе бы правительство не тратило десятков тысяч рублей на подкуп ее и на субсидирование разных Катковых и Мещерских. И не новость в самодержавной России, что нелегальная печать проламывала цензурные запоры и заставляла открыто говорить о себе легальные и консервативные органы. Так было и в 70-х и даже в 50-х годах. А во сколько раз шире и глубже теперь те народные слои, которые готовы читать нелегальную печать и учиться по ней, “как жить и как умереть”, употребляя выражение рабочего, обратившегося с письмом в “Искру” (№ 7). Политические обличения являются именно таким объявлением войны правительству, как экономические обличения — объявляют войну фабриканту. И это объявление войны имеет тем большее нравственное значение, чем шире и сильнее эта обличительная кампания, чем многочисленнее и решительнее тот общественный класс, который объявляет войну, чтобы начать войну. Политические обличения являются поэтому уже сами по себе одним из могучих средств разложения враждебного строя, средств отвлечения от врага его случайных или временных союзников, средств посеять вражду и недоверие между постоянными участниками самодержавной власти.

Авангардом революционных сил сумеет стать в наше время только партия, которая сорганизует действительно всенародные обличения. А это слово: “всенародные” имеет очень большое содержание. Громадное большинство обличителей из нерабочего класса (а чтобы стать авангардом, надо именно привлечь другие классы) — трезвые политики и хладнокровные деловые люди. Они прекрасно знают, как небезопасно “жаловаться” даже на низшего чиновника, а не то что на “всемогущее” русское правительство. И они обратятся к нам с жалобой только тогда, когда увидят, что эта жалоба действительно способна оказать действие, что мы представляем из себя политическую силу. Чтобы стать таковой в глазах посторонних лиц, надо много и упорно работать над повышением нашей сознательности, инициативности и энергии; для этого недостаточно повесить ярлык “авангард” на теорию и практику арьергарда.

Но если мы должны взять на себя организацию действительно всенародных обличении правительства, то в чем же выразится тогда классовый характер нашего движения? — спросит и спрашивает уже нас усердный не по разуму поклонник “тесной органической связи с пролетарской борьбой”. — Да вот именно в том, что организуем эти всенародные обличения мы, социал-демократы; — в том, что освещение всех поднимаемых агитацией вопросов будет даваться в неуклонно социал-демократическом духе без всяких потачек умышленным и неумышленным искажениям марксизма; — в том, что вести эту всестороннюю политическую агитацию будет партия, соединяющая в одно неразрывное целое и натиск на правительство от имени всего народа, и революционное воспитание пролетариата, наряду с охраной его политической самостоятельности, и руководство экономической борьбой рабочего класса, утилизацию тех стихийных столкновений его с его эксплуататорами, которые поднимают и привлекают в наш лагерь новые и новые слои пролетариата!

Но одной из самых характерных черт “экономизма” является именно непонимание этой связи — более того: этого совпадения самой насущной потребности пролетариата (всестороннее политическое воспитание посредством политической агитации и политических обличении) и потребности общедемократического движения. Непонимание выражается не только в “мартыновских” фразах, но также и в тождественных по смыслу с этими фразами ссылках на классовую якобы точку зрения. Вот, напр., как выражаются об этом авторы “экономического” письма в № 12 “Искры”: “Тот же основной недостаток “Искры” (переоценка идеологии) является причиной ее непоследовательности в вопросах об отношении социал-демократии к различным общественным классам и направлениям. Решив посредством теоретических выкладок...” (а не посредством “роста партийных задач, растущих вместе с партией...”) “задачу о немедленном переходе к борьбе против абсолютизма и чувствуя, вероятно, всю трудность этой задачи для рабочих при настоящем положении дел”... (и не только чувствуя, но прекрасно зная, что рабочим эта задача кажется менее трудной, чем заботящимся о малых детях “экономическим” интеллигентам, ибо рабочие готовы драться даже за требования, не сулящие, говоря языком незабвенного Мартынова, никаких “осязательных результатов”)... “но не имея терпения ждать дальнейшего накопления ими сил для этой борьбы, “Искра” начинает искать союзников в рядах либералов и интеллигенции...”.

Да, да, мы действительно потеряли уже всякое “терпение” “ждать” того блаженного, давным-давно уже нам всякими “примирителями” обещанного, времени, когда наши “экономисты” перестанут сваливать свою отсталость на рабочих, оправдывать недостаток своей энергия недостатком будто бы сил у рабочих. Мы спросим наших “экономистов”: в чем должно состоять “накопление рабочими сил для этой борьбы”? Не очевидно ли, что в политическом воспитании рабочих, в изобличении пред ними всех сторон нашего гнусного самодержавия? И не ясно ли, что как раз для этой работы нам и нужны “союзники в рядах либералов и интеллигенции”, готовые делиться с нами обличениями политического похода на земцев, учителей, статистиков, студентов и проч.? Неужели в самом деле так уже трудно понять эту удивительно “хитрую механику”? Неужели П. Б. Аксельрод не твердит уже вам с 1897 года: “Задача приобретения русскими социал-демократами приверженцев и прямых пли косвенных союзников среди непролетарских классов решается прежде всего и главным образом характером пропагандистской деятельности в среде самого пролетариата”? А Мартыновы и прочие “экономисты” все-таки продолжают представлять себе дело так, что рабочие сначала должны “экономической борьбой с хозяевами и с правительством” накопить себе силы (для тред-юнионистской политики), а потом уже “перейти”,— должно быть, от тред-юнионистского “воспитания активности” к социал-демократической активности!

“...В своих поисках, — продолжают “экономисты”, — “Искра” нередко сходит с классовой точки зрения, затушевывая классовые противоречия и выдвигая на первый план общность недовольства правительством, хотя причины и степень этого недовольства у “союзников” весьма различны. Таковы, напр., отношения “Искры” к земству”... “Искра” будто бы “обещает неудовлетворенным правительственными подачками дворянам помощь рабочего класса, ни словом при этом не обмолвившись о классовой розни этих слоев населения”. Если читатель обратится к статьям “Самодержавие и земство” (№№ 2 и 4 “Искры”), о которых, вероятно, говорят авторы письма, то увидит, что эти статьи посвящены отношению правительства к “мягкой агитации сословно-бюрократического земства”, к “самодеятельности даже имущих классов”. В статье говорится, что рабочему нельзя смотреть равнодушно на борьбу правительства против земства, и земцы приглашаются бросить мягкие речи и сказать твердое и резкое слово, когда пред правительством встанет во весь рост революционная социал-демократия. С чем не согласны тут авторы письма? — неизвестно. Думают ли они, что рабочий “не поймет” слов: “имущие классы” и “сословно-бюрократическое земство”? — что подталкивание земцев к переходу от мягких к резким словам есть “переоценка идеологии”? Воображают ли они, что рабочие могут “накопить в себе силы” для борьбы с абсолютизмом, если они не будут знать об отношении абсолютизма и к земству? Все это опять-таки остается неизвестным. Ясно только одно: что авторы очень смутно представляют себе политические задачи социал-демократии. Еще яснее это из их фразы: “Таково же” (т. е. тоже “затемняющее классовые антагонизмы”) “отношение “Искры” и к студенческому движению”. Вместо призыва рабочих публичной демонстрацией заявить, Что настоящим очагом насилия, бесчинства и разнузданности является не студенчество, а русское правительство (№ 2 “Искры”) — мы должны были, вероятно, поместить рассуждение в духе “Р. Мысли”! И подобные мысли высказываются социал-демократами осенью 1901 года, после февральских и мартовских событий, накануне нового студенческого подъема, обнаруживающего, что и в этой области стихийность” протеста против самодержавия обгоняет сознательное руководство движением со стороны социал-демократии. Стихийное стремление рабочих заступиться за избиваемых полицией и казаками студентов обгоняет сознательную деятельность социал-демократической организации!

“Между тем, в других статьях, — продолжают авторы письма, — “Искра” резко осуждает всякие компромиссы и выступает, например, на защиту нетерпимого поведения гедистов”. Мы советуем людям, которые так самоуверенно и так легкомысленно заявляют обыкновенно по поводу разногласий в среде современных социал-демократов, что-де эти разногласия несущественны и раскола не оправдывают, — пораздумать хорошенько над этими словами. Возможна ли успешная работа в одной организации людей, которые говорят, что в деле выяснения враждебности самодержавия самым различным классам, в деле ознакомления рабочих с оппозицией самодержавию самых различных слоев мы сделали еще поразительно мало — и людей, которые видят в этом деле “компромисс”, очевидно, компромисс с теорией “экономической борьбы с хозяевами и с правительством”?

Мы говорили о необходимости внести классовую борьбу в деревню по поводу сорокалетия освобождения крестьян (№ 3) и о непримиримости самоуправления и самодержавия по поводу тайной записки Витте (№ 4); мы нападали на крепостничество землевладельцев и служащего им правительства по поводу нового закона (№ 8) и приветствовали нелегальный земский съезд, поощряя земцев перейти к борьбе от униженных ходатайств (№ 8); — мы поощряли студентов, начинавших понимать необходимость политической борьбы и переходивших к таковой (№ 3), ив то же время бичевали “дикое непонимание”, обнаруженное сторонниками “только студенческого” движения, приглашавшими студентов не участвовать в уличных демонстрациях (№ 3, по поводу воззвания Исполнительного комитета московского студенчества от 25 февраля); — мы разоблачали “бессмысленные мечтания” и “лживое лицемерие” либеральных лукавцев газеты “Россия” (№ 5) и в то же время отмечали бешенство правительственного застенка, который “творил расправу над мирными литераторами, над старыми профессорами и учеными, над известными либеральными земцами” (№ 5: “Полицейский набег на литературу”); мы разоблачали настоящее значение программы “государственной попечительности о благоустройстве быта рабочих” и приветствовали “ценное признание”, что “лучше преобразованиями сверху предупредить требования таковых снизу, чем дожидаться последнего” (№ 6); — мы поощряли статистиков-протестантов (№ 7) и порицали статистиков-штрейкбрехеров (№ 9). Кто усматривает в этой тактике затемнение классового сознания пролетариата и компромисс с либерализмом, — тот тем самым обнаруживает, что он совершенно не понимает истинного значения программы “Credo” и de facto проводит именно эту программу, сколько бы он от нее ни отрекался! Потому что он тем самым тащит социал-демократию к “экономической борьбе с хозяевами и с правительством” и пасует пред либерализмом, отказываясь от задачи активно вмешиваться в каждый “либеральный” вопрос и определять свое, социал-демократическое, отношение к этому вопросу.

 

е) ЕЩЕ РАЗ “КЛЕВЕТНИКИ”, ЕЩЕ РАЗ “МИСТИФИКАТОРЫ”

 

Эти любезные слова принадлежат, как помнит читатель, “Раб. Делу”, которое отвечает таким образом на наше обвинение его в “косвенном подготовлении почвы для превращения рабочего движения в орудие буржуазной демократии”. В простоте душевной “Раб. Дело” решило, что это обвинение есть не что иное, как полемическая выходка: порешили, дескать, эти злые догматики наговорить нам всяких неприятностей: ну, а что же может быть более неприятного, как явиться орудием буржуазной демократии? И вот печатается жирным шрифтом “опровержение”: “ничем не прикрашенная клевета” (“Два съезда”, стр. 30), “мистификация” (31), “маскарад” (33). Подобно Юпитеру, “Р. Дело” (хотя оно и мало похоже на Юпитера) сердится именно потому, что оно не право, доказывая своими торопливыми ругательствами неспособность вдуматься в ход мысли своих противников. А ведь немного надо бы подумать, чтобы понять, почему всякое преклонение пред стихийностью массового движения, всякое принижение социал-демократической политики до тред-юнионистской есть именно подготовление почвы для превращения рабочего движения в орудие буржуазной демократии. Стихийное рабочее движение само по себе способно создать (и неизбежно создает) только тред-юнионизм, а тред-юнионистская политика рабочего класса есть именно буржуазная политика рабочего класса. Участие рабочего класса в политической борьбе и даже в политической революции нисколько еще не делает его политики социал-демократической политикой. Не вздумает ли отрицать это “Р. Дело”? Не вздумает ли оно наконец изложить перед всеми прямо и без уверток свое понимание наболевших вопросов международной и русской социал-демократии? — О нет, оно никогда не вздумает ничего подобного, ибо оно твердо держится того приема, который можно назвать приемом “сказываться в нетях”. Я не я, лошадь не моя, я не извозчик. Мы не “экономисты”, “Раб. Мысль” не “экономизм”, в России нет вообще “экономизма”. Это — замечательно ловкий и “политичный” прием, имеющий только то маленькое неудобство, что органы, его практикующие, принято называть кличкой: “чего изволите?”.

“Раб. Делу” кажется, что вообще буржуазная демократия в России есть “фантом” (“Два съезда”, с. 32) Счастливые люди! Подобно страусу, прячут они голову под крыло и воображают, что от этого исчезает все окружающее. Ряд либеральных публицистов, ежемесячно оповещающих всех о своем торжестве по поводу распадения и даже исчезновения марксизма; ряд либеральных газет (“СПБ. Ведомости”, “Русские Ведомости” и мн. др.), поощряющих тех либералов, которые несут рабочим брентановское понимание классовой борьбы и тред-юнионистское понимание политики; — плеяда критиков марксизма, истинные тенденции которых так хорошо раскрыло “Credo” и литературные товары которых одни только безданно-беспошлинно гуляют по России; — оживление революционных не социал-демократических направлений, особенно после февральских и мартовских событий; — все это, должно быть, фантом! Все это не имеет ровно никакого отношения к буржуазной демократии!

“Раб. Делу”, как и авторам “экономического” письма в № 12 “Искры”, следовало бы “пораздумать над тем, почему это весенние события вызвали такое оживление революционных не социал-демократических направлений, вместо того, чтобы вызвать усиление авторитета и престижа социал-демократии”? — Потому, что мы оказались не на высоте задачи, активность рабочих масс оказалась выше нашей активности, у нас не нашлось налицо достаточно подготовленных революционных руководителей и организаторов, которые бы прекрасно знали настроение во всех оппозиционных слоях и умели встать во главе движения, превратить стихийную демонстрацию в политическую, расширить ее политический характер и т. д. При таких условиях нашей отсталостью неизбежно будут пользоваться более подвижные, более энергичные революционеры не социал-демократы, и рабочие, как бы они самоотверженно и энергично ни дрались с полицией и войском, как бы они революционно ни выступали, окажутся только силой, поддерживающей этих революционеров, окажутся арьергардом буржуазной демократии, а не социал-демократическим авангардом. Возьмите германскую социал-демократию, у которой наши “экономисты” хотят перенять только ее слабые стороны. Отчего ни одно политическое событие в Германии не проходит без того, чтобы не повлиять на большее и большее усиление авторитета и престижа социал-демократии? Оттого, что социал-демократия всегда оказывается впереди всех в наиболее революционной оценке этого события, в защите всякого протеста против произвола. Она не убаюкивает себя рассуждениями, что экономическая борьба натолкнет рабочих на вопрос об их бесправии и что конкретные условия фатально толкают рабочее движение на революционный путь. Она вмешивается во все области и все вопросы общественной и политической жизни, и в вопрос о не утверждении Вильгельмом городского головы из буржуазных прогрессистов (немцев еще не успели просветить наши “экономисты”, что это есть, в сущности, компромисс с либерализмом!), и в вопрос об издании закона против “безнравственных” сочинений и изображений, и в вопрос о правительственном влиянии на выбор профессоров и проч. и т. п. Везде они оказываются впереди всех, возбуждая политическое недовольство во всех классах, расталкивая сонных, подтягивая отсталых, давая всесторонний материал для развития политического сознания и политической активности пролетариата. И в результате получается то, что к передовому политическому борцу проникаются уважением даже сознательные враги социализма, и нередко важный документ не только из буржуазных, но даже и бюрократических и придворных сфер каким-то чудом попадает в редакционный кабинет “Vorwarts'a”.

Вот где лежит разгадка того кажущегося “противоречия”, которое до такой степени превосходит меру понимания “Раб. Дела”, что оно только воздевает руки горе и кричит: “маскарад”! Представьте себе в самом деле: мы, “Раб. Дело”, ставим во главу угла массовое рабочее движение (и печатаем это жирным шрифтом!), мы предостерегаем всех и каждого от преуменьшения значения стихийного элемента, мы хотим придать самой, самой, самой экономической борьбе политический характер, мы хотим остаться в тесной и органической связи с пролетарской борьбой! А нам говорят, что мы подготовляем почву для превращения рабочего движения в орудие буржуазной демократии. И кто говорит это? Люди, которые вступают в “компромисс” с либерализмом, вмешиваясь в каждый “либеральный” вопрос (какое непонимание “органической связи с пролетарской борьбой”!), обращая так много внимания и на студентов и даже (о ужас!) на земцев! Люди, которые вообще хотят уделять больший (по сравнению с “экономистами) процент своих сил на деятельность среди непролетарских классов населения! Это ли не “маскарад”??

Бедное “Раб. Дело”! Додумается ли оно когда-нибудь до разгадки этой хитрой механики?